!! Цветной металл?!!» — все смешалось за одну долгую секунду, во время которой я каким-то странным образом сумел увидеть несколько разных вещей одновременно.
Каннибальскую радость на лице лейтенанта.
Сминаемый зад «Волги».
Помертвевшую физиономию в окне.
Бьющееся боковое стекло.
Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.
— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….
Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".
— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.
Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.
— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…
Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.
И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.
Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…
Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.
Но это было давным-давно.
Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.
Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.
Притаиться и ждать меня.
— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.
— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…
Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.
— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…
Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.
— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…
Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…
— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.
Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.
Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»
Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.
Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Каннибальскую радость на лице лейтенанта.
Сминаемый зад «Волги».
Помертвевшую физиономию в окне.
Бьющееся боковое стекло.
Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.
— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….
Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".
— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.
Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.
— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…
Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.
И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.
Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…
Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.
Но это было давным-давно.
Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.
Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.
Притаиться и ждать меня.
— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.
— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…
Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.
— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…
Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.
— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…
Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…
— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.
Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.
Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»
Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.
Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116