Господин иностранной наружности издали фотографировал бронзового Никитина при помощи «Полароида».
Тетки, еще не наговорившись, уселись на лавочку. Со стороны девятиэтажек прошагали два лба, волоча какую-то металлическую трубу. Девчонка вывела рыжего колли попастись на газоне… В этой сугубо мирной воронежской картинке что-то меня неосознанно беспокоило, некая странность. Ну-ка, еще раз: фотограф, тетки, лбы с трубой, пацанка с собакой… Сто-о-оп!!! Труба! Два лба были, как и положено, одеты в спецовки, самые натуральные. Но это был новомодный московский покрой спецодежды! До провинции эти модели от Ярослава Цайца еще не успели дойти, я это точно знал. Значит… О, господи!
Труба была совсем даже не труба.
Это была пусковая установка ракет «Алазань», снятая с платформы и остроумно переделанная для ручной транспортировки. Насколько я знал, такой фокус был придуман еще в конце восьмидесятых, в Карабахе. Одному человеку произвести даже неприцельный пуск было бы довольно затруднительно, но вдвоем такая проблема решалась элементарно: один держит, другой наводит на нужный квадрат. В отличие от гранатомета типа «мухи» установка разворачивалась секунд на пятнадцать дольше, но зато «Алазань» не требовала у стрелка особых снайперских навыков. Ты задаешь только направление — и взрывом сносит к черту и саму цель, и все вокруг в диаметре десятка метров. У бронзового Никитина был один шанс из десяти уцелеть в этой передряге, у нас — и того меньше.
Пока я, как загипнотизированный, глядел из окошка киоска, пара лбов, не мешкая, стала разворачиваться в нашу сторону со своей трубой. Действовали они не очень сноровисто, но очень старательно. Мы получали лишних секунд шесть, однако они нам — что безрукому пилочка для ногтей.
Недолго думая, я вышиб ударом ноги хлипкую дверь киоска, вышвырнул наружу Пеструхина, роняющего на лету бумажки, и рыбкой вылетел сам. Такой, знаете ли, летучей рыбкой из «Клуба путешествий» — хвост сзади, плавники сбоку, глазки навыкате. Таймер в моей голове по привычке отсчитывал секунды, о которых — по всем правилам — детективу не следовало думать свысока, но лучше-то — вообще не думать. Тем не менее судьба подарила нам на целых пять мгновений весны больше, чем Штирлицу. Правда, в знаменитого телеразведчика за все серии никто не целился даже из пистолета, не говоря уж о ракетах. В худшем случае на него могли бы уронить горшок с цветами из окна конспиративной квартиры на Блюмен-штрассе. Сериал о приключениях Я.С. Штерна — который вот-вот мог бесславно оборваться в городе Воронеже — к моменту своего предполагаемого финала уже включал целый набор красочных терактов. От наезда на «Скорой помощи» до взрыва в павильоне Книжной ярмарки. Ракета «Алазань» неплохо вписывалась в этот убийственный ряд…..Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… Мы неслись прочь от киоска, и я своей чуткой спиной каждую секунду ощущал будущий взрыв. Не знаю, что чувствовала спина бежавшего впереди Пеструхина. Подозреваю, то же самое… Двадцать… двадцать один… Очко! Тяжкий грохот сотряс окрестности. Взрывная волна сильно толкнула нас на асфальт, однако на лету я по привычке сумел извернуться и упал так, чтобы оказаться головой, а не пятками к своим противникам. И в то мгновение воронежской весны, когда можно уже было взглянуть на оставленный киоск, я это сделал.
Газетного киоска близ памятника Никитину больше не было. Вместо него громоздилась куча горящих досок, земли, мусора, каких-то камней. Сам монумент похмельному стихотворцу, на удивление, практически не пострадал от взрыва: вероятно, и на памятники распространялась народная мудрость насчет пьяного, моря и колена. Если не считать киоска, других жертв не наблюдалось. Повизгивал контуженый колли, но его хозяйка, по-моему, была в порядке и, сидя на земле, только очумело крутила головой. Двух дородных теток снесло с лавочки; теперь они осторожно выглядывали из-за деревянных спинок. Иностранный господин Негромко причитал, перебирая обломки своего «Полароида»: его выбило из рук и хлобыстнуло об асфальт… Что касается двух лбов в спецовках от Цайца, то они победно осматривались, поводя жерлом своей трубы вправо-влево. Я догадался, что у них есть, как минимум, еще одна ракета, готовая к употреблению. И если я сейчас же что-нибудь не предприму, то они ее без раздумий употребят. «Вот уж нет!» — подумал я, лежа достал «макаров» и прицелился.
Три — два — раз!
Лбы, очевидно, заметили мои телодвижения, завозились вокруг своего агрегата. Но я больше не дал им шанса: «Макаров» негромко кашлянул, после чего один из ракетоносцев нелепо всплеснул руками и повалился навзничь. Труба тут уже утеряла всякий стратегический и тактический смысл — в одиночку вновь запустить «Алазань» в мою сторону нечего было и стараться. Поняв это, второй лоб отпихнул от себя бесполезную установку и бросился бежать в сторону девятиэтажек.
— Кеша! — Я мигом обернулся к Пеструхину. — Я за ним! Побудьте здесь, пока не придется…
Я не договорил. Серые глаза поэта смотрели в воронежское небо, но ничего уже не видели. Иннокентий Пеструхин, он же Раймонд Паркер, он же доброволец второй парадигмы на опытах этого поганого Старца, — был убит. Его не задело осколком ракеты, хватило и взрывной волны. Парня просто подбросило вверх и ударило затылком об асфальт. Всего только раз. Этого оказалось достаточно.
«Воронежу больше не нужны поэты…» — почему-то вспомнил я Кешины слова.
Толстая растрепанная тетрадка валялась неподалеку, рядом с сиреневой коробкой.
От падения пластмасса треснула, мелочь раскатилась по асфальту, однако собирать эту скудную выручку продавца газет было уже некому…
Я бросил взгляд в сторону девятиэтажек и успел заметить, как оставшийся в живых убийца Иннокентия тормозит чью-то белую «Волгу» и прыгает в нее. «Ну уж нет! — злобно подумал я, вскакивая с места, как будто мной самим только что выстрелили из пусковой установки. — Ну уж черта с два!»
В несколько прыжков я преодолел расстояние, отделявшее меня от дороги, и заметался в поисках любой другой попутки. Сейчас я согласился бы на любое транспортное средство — танк, велосипед, инвалидную коляску! На что угодно, лишь бы догнать белую «Волгу». Попадись мне «шестисотый» «Мерседес», под завязку набитый братьями-близнецами господина Муки в тяжелых золотых ошейниках, — и я с чувством глубокого удовлетворения раскидал бы их всех, лишь бы добраться до рулевого колеса, врубить первую скорость — и вперед, вперед, за белой тенью с мерзавцем на борту…
Из-за поворота вынырнул «уазик». Первым моим побуждением было немедленно отпрыгнуть в сторону, прочь с дороги. Машина была милицейской, а у меня в руках — «Макаров» и ни одного приятеля в воронежском УГРО, чтобы замолвить за меня словечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Тетки, еще не наговорившись, уселись на лавочку. Со стороны девятиэтажек прошагали два лба, волоча какую-то металлическую трубу. Девчонка вывела рыжего колли попастись на газоне… В этой сугубо мирной воронежской картинке что-то меня неосознанно беспокоило, некая странность. Ну-ка, еще раз: фотограф, тетки, лбы с трубой, пацанка с собакой… Сто-о-оп!!! Труба! Два лба были, как и положено, одеты в спецовки, самые натуральные. Но это был новомодный московский покрой спецодежды! До провинции эти модели от Ярослава Цайца еще не успели дойти, я это точно знал. Значит… О, господи!
Труба была совсем даже не труба.
Это была пусковая установка ракет «Алазань», снятая с платформы и остроумно переделанная для ручной транспортировки. Насколько я знал, такой фокус был придуман еще в конце восьмидесятых, в Карабахе. Одному человеку произвести даже неприцельный пуск было бы довольно затруднительно, но вдвоем такая проблема решалась элементарно: один держит, другой наводит на нужный квадрат. В отличие от гранатомета типа «мухи» установка разворачивалась секунд на пятнадцать дольше, но зато «Алазань» не требовала у стрелка особых снайперских навыков. Ты задаешь только направление — и взрывом сносит к черту и саму цель, и все вокруг в диаметре десятка метров. У бронзового Никитина был один шанс из десяти уцелеть в этой передряге, у нас — и того меньше.
Пока я, как загипнотизированный, глядел из окошка киоска, пара лбов, не мешкая, стала разворачиваться в нашу сторону со своей трубой. Действовали они не очень сноровисто, но очень старательно. Мы получали лишних секунд шесть, однако они нам — что безрукому пилочка для ногтей.
Недолго думая, я вышиб ударом ноги хлипкую дверь киоска, вышвырнул наружу Пеструхина, роняющего на лету бумажки, и рыбкой вылетел сам. Такой, знаете ли, летучей рыбкой из «Клуба путешествий» — хвост сзади, плавники сбоку, глазки навыкате. Таймер в моей голове по привычке отсчитывал секунды, о которых — по всем правилам — детективу не следовало думать свысока, но лучше-то — вообще не думать. Тем не менее судьба подарила нам на целых пять мгновений весны больше, чем Штирлицу. Правда, в знаменитого телеразведчика за все серии никто не целился даже из пистолета, не говоря уж о ракетах. В худшем случае на него могли бы уронить горшок с цветами из окна конспиративной квартиры на Блюмен-штрассе. Сериал о приключениях Я.С. Штерна — который вот-вот мог бесславно оборваться в городе Воронеже — к моменту своего предполагаемого финала уже включал целый набор красочных терактов. От наезда на «Скорой помощи» до взрыва в павильоне Книжной ярмарки. Ракета «Алазань» неплохо вписывалась в этот убийственный ряд…..Семнадцать… восемнадцать… девятнадцать… Мы неслись прочь от киоска, и я своей чуткой спиной каждую секунду ощущал будущий взрыв. Не знаю, что чувствовала спина бежавшего впереди Пеструхина. Подозреваю, то же самое… Двадцать… двадцать один… Очко! Тяжкий грохот сотряс окрестности. Взрывная волна сильно толкнула нас на асфальт, однако на лету я по привычке сумел извернуться и упал так, чтобы оказаться головой, а не пятками к своим противникам. И в то мгновение воронежской весны, когда можно уже было взглянуть на оставленный киоск, я это сделал.
Газетного киоска близ памятника Никитину больше не было. Вместо него громоздилась куча горящих досок, земли, мусора, каких-то камней. Сам монумент похмельному стихотворцу, на удивление, практически не пострадал от взрыва: вероятно, и на памятники распространялась народная мудрость насчет пьяного, моря и колена. Если не считать киоска, других жертв не наблюдалось. Повизгивал контуженый колли, но его хозяйка, по-моему, была в порядке и, сидя на земле, только очумело крутила головой. Двух дородных теток снесло с лавочки; теперь они осторожно выглядывали из-за деревянных спинок. Иностранный господин Негромко причитал, перебирая обломки своего «Полароида»: его выбило из рук и хлобыстнуло об асфальт… Что касается двух лбов в спецовках от Цайца, то они победно осматривались, поводя жерлом своей трубы вправо-влево. Я догадался, что у них есть, как минимум, еще одна ракета, готовая к употреблению. И если я сейчас же что-нибудь не предприму, то они ее без раздумий употребят. «Вот уж нет!» — подумал я, лежа достал «макаров» и прицелился.
Три — два — раз!
Лбы, очевидно, заметили мои телодвижения, завозились вокруг своего агрегата. Но я больше не дал им шанса: «Макаров» негромко кашлянул, после чего один из ракетоносцев нелепо всплеснул руками и повалился навзничь. Труба тут уже утеряла всякий стратегический и тактический смысл — в одиночку вновь запустить «Алазань» в мою сторону нечего было и стараться. Поняв это, второй лоб отпихнул от себя бесполезную установку и бросился бежать в сторону девятиэтажек.
— Кеша! — Я мигом обернулся к Пеструхину. — Я за ним! Побудьте здесь, пока не придется…
Я не договорил. Серые глаза поэта смотрели в воронежское небо, но ничего уже не видели. Иннокентий Пеструхин, он же Раймонд Паркер, он же доброволец второй парадигмы на опытах этого поганого Старца, — был убит. Его не задело осколком ракеты, хватило и взрывной волны. Парня просто подбросило вверх и ударило затылком об асфальт. Всего только раз. Этого оказалось достаточно.
«Воронежу больше не нужны поэты…» — почему-то вспомнил я Кешины слова.
Толстая растрепанная тетрадка валялась неподалеку, рядом с сиреневой коробкой.
От падения пластмасса треснула, мелочь раскатилась по асфальту, однако собирать эту скудную выручку продавца газет было уже некому…
Я бросил взгляд в сторону девятиэтажек и успел заметить, как оставшийся в живых убийца Иннокентия тормозит чью-то белую «Волгу» и прыгает в нее. «Ну уж нет! — злобно подумал я, вскакивая с места, как будто мной самим только что выстрелили из пусковой установки. — Ну уж черта с два!»
В несколько прыжков я преодолел расстояние, отделявшее меня от дороги, и заметался в поисках любой другой попутки. Сейчас я согласился бы на любое транспортное средство — танк, велосипед, инвалидную коляску! На что угодно, лишь бы догнать белую «Волгу». Попадись мне «шестисотый» «Мерседес», под завязку набитый братьями-близнецами господина Муки в тяжелых золотых ошейниках, — и я с чувством глубокого удовлетворения раскидал бы их всех, лишь бы добраться до рулевого колеса, врубить первую скорость — и вперед, вперед, за белой тенью с мерзавцем на борту…
Из-за поворота вынырнул «уазик». Первым моим побуждением было немедленно отпрыгнуть в сторону, прочь с дороги. Машина была милицейской, а у меня в руках — «Макаров» и ни одного приятеля в воронежском УГРО, чтобы замолвить за меня словечко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116