— Предположим, тональность до-мажор, и отдельных знаков нет, их и впрямь было бы трудно изобразить... — Он начал насвистывать. — Ну как, задевает чувствительную струнку?
— Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, — критически заметила я. — Нет, мне эта мелодия незнакома.
— А если так? — Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.
— Пустая трата времени, — проворчала я. — Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.
Джон тяжело опустился в кресло:
— Боже мой, мне следовало догадаться раньше.
— Что? Что?
Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.
— Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.
Глава двенадцатая
Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.
— А в Мемфис ходит ночной поезд? — поинтересовалась я, обследуя ящики прикроватной тумбочки.
— Есть один, каирский. Скоро отходит, — сказал Джон, выходя из ванной. — Здесь ничего. А что в комоде?
— Только сувениры, которые он сегодня купил. — Сумка с Нефертити лежала сверху, я вывернула ее наизнанку и вытрясла. — Он забрал даже какие-то мелочи — косметику, солнечные очки...
— Шоколадки, яблоки и имбирное печенье?
Я не хотела вспоминать о ночи, проведенной в заброшенной церкви, где мы ели всякую ерунду, завалявшуюся в моей сумке. Когда-нибудь придется что-то делать с трещинами, образовавшимися в моих крепостных стенах, но не сейчас, когда до безопасного места четыреста миль и Шмидт Бог знает где и что делает, и Мэри полна решимости найти старых знакомых.
— Мог бы оставить нам немного денег, — заметила я.
— Не мог. Он не мог оставлять здесь ничего ценного. Смысл записки — убедить их в том, что ни он, ни ты сюда не вернетесь.
— Да, наверное, — согласилась я.
— Ну, тогда все. Кроме нескольких туристических проспектов, больше ничего нет. Я пойду первым, а ты вызовешь лифт снова. Буду ждать в машине.
Но когда я вышла из лифта в вестибюле, он стоял неподалеку, поглядывая на часы, будто ждал кого-то, кто опаздывал. Незаметным кивком он обратил мое внимание на стойку администратора. Сначала я увидела Фоггингтон-Смита, который стоял с непокрытой головой и, озабоченно хмурясь, разговаривал с администратором. Администратор отрицательно качал головой. Он смотрел не на Пэрри, а на его спутницу. Со спины я видела лишь что-то белое — меховое манто, длинное вечернее платье и крашеные белые волосы.
Я спряталась за ближайшую колонну. Джон не спеша направился ко мне и остановился, чтобы прикурить.
— Твои? — спросил он.
— Нет, не думаю. Может быть, твои?
— В данной ситуации мы должны считать, что все, кто не с нами, против нас. Иди к ближайшему выходу, только не беги.
Больше ничего и не оставалось: прячась в этом сомнительном убежище за колонной, я вызвала бы больше подозрений. Проходя через вестибюль, я чувствовала себя так, словно на меня наведен мощный прожектор, поэтому, когда кто-то возник на моем пути, я чуть не выскочила из Фейсаловых сандалий, которые были мне велики.
— Извините, юный друг.
Я дико зыркнула назад, но потом поняла, что «юный друг» — это я сама. Говоривший оказался седовласым американцем в красной феске. Он хотел узнать, где я купил свою рубашку. По наивности я поняла, что это не единственное, чего он хотел, лишь после того, как он предложил вместе выпить и договориться.
Я уже готова была объяснить ему, куда он должен идти вместе со своей выпивкой и феской, как проходивший мимо нас Джон больно ударил меня кейсом по ноге. Это было, как выражаются поэты, знаком свыше. Я нечленораздельно прорычала что-то своему поклоннику и ринулась за Джоном.
Машины я достигла уже бегом, и мотор уже работал. Джон втащил меня внутрь.
— Полоумная баба! — сердито рявкнул он. — Зачем ты остановилась? Фоггингтон-Смит мог тебя заметить.
— Что же делать, если я в любом облике неотразима для мужчин, — запыхавшись, ответила я, падая ему на колени. Фейсал заложил крутой и, несомненно, запрещенный в этом месте вираж, развернув машину в обратном направлении.
Джон посадил меня прямо.
— Мне лично не составляет труда противиться влечению, пока ты в этом костюме.
— Я снова сокрушена.
— А я начинаю понимать, почему вы раздражаете стольких людей, — донеслось с переднего сиденья. — Где герр директор? Куда мы едем? Что?..
— Вопросы по очереди, пожалуйста, не все сразу, — остановил его Джон. — Прежде всего предлагаю свернуть с набережной. Насколько возможно, держись боковых улиц...
— Но сначала нам нужно проехать мимо вокзала, — вставила я.
— Нет, не нужно.
— Нет, нужно! Я хочу убедиться, что Шмидт...
— Мы не будем этого делать.
— Прекратите! — истерически закричал Фейсал.
— Правильно, — спокойно сказал Джон. — Кто здесь в конце концов главный?
— В любом случае я не собираюсь плутать по окраинам, — объявил Фейсал. — Чем раньше мы выберемся из Луксора, тем лучше.
— Это был самый бесполезный вопрос, какой я когда-либо задавал, — сокрушенно констатировал Джон. — Вики, нет смысла искать Шмидта на вокзале. Я... э-э-э... был с тобой не совсем откровенен.
— Не может быть! — воскликнула я. — Ты?! Не совсем откровенен?! Не могу поверить! И какую же крохотную, незначительную деталь ты от меня утаил? Нет, не говори, дай я сама догадаюсь. Нет никакого ночного поезда в Мемфис? Да?
— Вообще нет никакого поезда в Мемфис, будь он проклят! Точка. Конец предложения! — закричал он и оборвал себя на полуслове. В наступившей тишине слышалось его прерывистое дыхание. — Это я тебе уже сказал, — продолжал он, понизив голос на несколько децибелов. — Чего не сказал, так это то, что есть несколько ночных поездов в Каир. Хочешь выслушать мои соображения относительно того, на который из них скорее всего сел Шмидт, или предпочитаешь продолжать этот бессмысленный обмен оскорблениями?
— Ненавижу, когда ты так разговариваешь, — тихо сказала я. — Продолжай.
— В Египте существует несколько типов поездов, — начал Джон, еще больше растягивая слова и произнося их с еще большей нарочитой четкостью, что еще больше меня бесило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Пожалуйста, постарайся обойтись без колкостей, — критически заметила я. — Нет, мне эта мелодия незнакома.
— А если так? — Он чуть-чуть изменил мотив, добавив, видимо, несколько диезов и/или бемолей.
— Пустая трата времени, — проворчала я. — Быть может, Шмидт и умник, но если это одна из его любимых песен, ты никогда не догадаешься, какая именно, потому что во всем его дурацком репертуаре не более трех-четырех мелодий, и все кантри-песни он исполняет на эти мотивы.
Джон тяжело опустился в кресло:
— Боже мой, мне следовало догадаться раньше.
— Что? Что?
Он попытался объяснить, но расхохотался и никак не мог остановиться.
— Если египтяне не наградят его медалью, я сделаю это сам. И расцелую в обе щеки. Он сел на ночной поезд в Мемфис.
Глава двенадцатая
Комната была очищена от всех личных вещей то ли самим Шмидтом, то ли гипотетическими субъектами, о которых говорил Джон и которых я не могла толком для себя идентифицировать. «Они», однако, перестали быть такими уж гипотетическими, когда мы провели свой собственный обыск. Сделано все было очень аккуратно. Сомневаюсь, чтобы Шмидт сам зачем-то снял с кровати матрас, а потом положил его обратно и застелил постель. Обыскивали комнату, вероятнее всего, мужчины: они не потрудились подоткнуть простыни.
— А в Мемфис ходит ночной поезд? — поинтересовалась я, обследуя ящики прикроватной тумбочки.
— Есть один, каирский. Скоро отходит, — сказал Джон, выходя из ванной. — Здесь ничего. А что в комоде?
— Только сувениры, которые он сегодня купил. — Сумка с Нефертити лежала сверху, я вывернула ее наизнанку и вытрясла. — Он забрал даже какие-то мелочи — косметику, солнечные очки...
— Шоколадки, яблоки и имбирное печенье?
Я не хотела вспоминать о ночи, проведенной в заброшенной церкви, где мы ели всякую ерунду, завалявшуюся в моей сумке. Когда-нибудь придется что-то делать с трещинами, образовавшимися в моих крепостных стенах, но не сейчас, когда до безопасного места четыреста миль и Шмидт Бог знает где и что делает, и Мэри полна решимости найти старых знакомых.
— Мог бы оставить нам немного денег, — заметила я.
— Не мог. Он не мог оставлять здесь ничего ценного. Смысл записки — убедить их в том, что ни он, ни ты сюда не вернетесь.
— Да, наверное, — согласилась я.
— Ну, тогда все. Кроме нескольких туристических проспектов, больше ничего нет. Я пойду первым, а ты вызовешь лифт снова. Буду ждать в машине.
Но когда я вышла из лифта в вестибюле, он стоял неподалеку, поглядывая на часы, будто ждал кого-то, кто опаздывал. Незаметным кивком он обратил мое внимание на стойку администратора. Сначала я увидела Фоггингтон-Смита, который стоял с непокрытой головой и, озабоченно хмурясь, разговаривал с администратором. Администратор отрицательно качал головой. Он смотрел не на Пэрри, а на его спутницу. Со спины я видела лишь что-то белое — меховое манто, длинное вечернее платье и крашеные белые волосы.
Я спряталась за ближайшую колонну. Джон не спеша направился ко мне и остановился, чтобы прикурить.
— Твои? — спросил он.
— Нет, не думаю. Может быть, твои?
— В данной ситуации мы должны считать, что все, кто не с нами, против нас. Иди к ближайшему выходу, только не беги.
Больше ничего и не оставалось: прячась в этом сомнительном убежище за колонной, я вызвала бы больше подозрений. Проходя через вестибюль, я чувствовала себя так, словно на меня наведен мощный прожектор, поэтому, когда кто-то возник на моем пути, я чуть не выскочила из Фейсаловых сандалий, которые были мне велики.
— Извините, юный друг.
Я дико зыркнула назад, но потом поняла, что «юный друг» — это я сама. Говоривший оказался седовласым американцем в красной феске. Он хотел узнать, где я купил свою рубашку. По наивности я поняла, что это не единственное, чего он хотел, лишь после того, как он предложил вместе выпить и договориться.
Я уже готова была объяснить ему, куда он должен идти вместе со своей выпивкой и феской, как проходивший мимо нас Джон больно ударил меня кейсом по ноге. Это было, как выражаются поэты, знаком свыше. Я нечленораздельно прорычала что-то своему поклоннику и ринулась за Джоном.
Машины я достигла уже бегом, и мотор уже работал. Джон втащил меня внутрь.
— Полоумная баба! — сердито рявкнул он. — Зачем ты остановилась? Фоггингтон-Смит мог тебя заметить.
— Что же делать, если я в любом облике неотразима для мужчин, — запыхавшись, ответила я, падая ему на колени. Фейсал заложил крутой и, несомненно, запрещенный в этом месте вираж, развернув машину в обратном направлении.
Джон посадил меня прямо.
— Мне лично не составляет труда противиться влечению, пока ты в этом костюме.
— Я снова сокрушена.
— А я начинаю понимать, почему вы раздражаете стольких людей, — донеслось с переднего сиденья. — Где герр директор? Куда мы едем? Что?..
— Вопросы по очереди, пожалуйста, не все сразу, — остановил его Джон. — Прежде всего предлагаю свернуть с набережной. Насколько возможно, держись боковых улиц...
— Но сначала нам нужно проехать мимо вокзала, — вставила я.
— Нет, не нужно.
— Нет, нужно! Я хочу убедиться, что Шмидт...
— Мы не будем этого делать.
— Прекратите! — истерически закричал Фейсал.
— Правильно, — спокойно сказал Джон. — Кто здесь в конце концов главный?
— В любом случае я не собираюсь плутать по окраинам, — объявил Фейсал. — Чем раньше мы выберемся из Луксора, тем лучше.
— Это был самый бесполезный вопрос, какой я когда-либо задавал, — сокрушенно констатировал Джон. — Вики, нет смысла искать Шмидта на вокзале. Я... э-э-э... был с тобой не совсем откровенен.
— Не может быть! — воскликнула я. — Ты?! Не совсем откровенен?! Не могу поверить! И какую же крохотную, незначительную деталь ты от меня утаил? Нет, не говори, дай я сама догадаюсь. Нет никакого ночного поезда в Мемфис? Да?
— Вообще нет никакого поезда в Мемфис, будь он проклят! Точка. Конец предложения! — закричал он и оборвал себя на полуслове. В наступившей тишине слышалось его прерывистое дыхание. — Это я тебе уже сказал, — продолжал он, понизив голос на несколько децибелов. — Чего не сказал, так это то, что есть несколько ночных поездов в Каир. Хочешь выслушать мои соображения относительно того, на который из них скорее всего сел Шмидт, или предпочитаешь продолжать этот бессмысленный обмен оскорблениями?
— Ненавижу, когда ты так разговариваешь, — тихо сказала я. — Продолжай.
— В Египте существует несколько типов поездов, — начал Джон, еще больше растягивая слова и произнося их с еще большей нарочитой четкостью, что еще больше меня бесило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110