— Никаких противных уколов, обещаю.
— Хорошо. — Я позволила ей усадить меня на стул и следила за Томом взглядом, который считала твердым и совсем не истеричным. На самом деле он, видимо, напоминал взгляд разъяренной дикой кошки. — Стойте там и слушайте меня, — сказала я ему.
— Поверьте мне, доктор Блисс, есть много людей, которые ничего не желают больше, чем выслушать вас. Но, — впервые в его голосе послышались нотки благожелательного понимания, — но будь я проклят, если допущу их к вам прежде, чем буду уверен, что вы в полном порядке. Я позвонил вашему... э-э-э... другу. Он уже едет.
— Моему другу? — Безумная надежда затеплилась во мне: неужели Шмидт и Джон добрались до Каира? Если они успели на десятичасовой поезд...
— Да, — улыбнулся Том. — Он звонил каждый час.
— Нормальное, — объявила медсестра, снимая манжету тонометра с моей руки. Она казалась разочарованной.
— Я уже вам говорила. Теперь...
— Откройте рот пошире.
Она надавила мне на язык шпателем и заглянула в горло.
Я подумала: пусть, какая разница, речь идет всего лишь о нескольких минутах. Ах, если бы я успела до того задать всего один вопрос!
Я забыла, что была не единственной важной американской персоной в Каире. Забыла, что самолет летит из Луксора в Каир всего шестьдесят минут. Его проводили прямо в медицинский кабинет. А разве вы не проводили бы безутешного миллионера к невесте, которую он потерял и снова обрел?
Увидев его, я вскочила, выбив из рук медсестры стакан, который она как раз поднесла к моим губам, и маленькие белые пилюли, которые она уговаривала меня принять. Бежать было некуда. В комнате имелась только одна дверь. Когда он схватил меня в свои крепкие объятия, я попыталась высвободиться.
— Дорогая, все в порядке, — воскликнул он, удерживая меня стальной хваткой. — О, Вики, я так волновался! Ничего не говори, дорогая, позволь мне просто обнять тебя.
Спокойствие и разумное поведение могут меня спасти, хоть и не наверняка, подумала я, но ничего не могла с собой поделать. Его прикосновение было невыносимо. Не дорогой лосьон и чистейшее белье, которыми он благоухал, а пот, кровь били мне в нос. Не гладковыбритое лицо, выражавшее высшую степень благовоспитанности, а зияющую дыру на месте, где до того было лицо Жана Луи, я видела. И падающего на землю Фейсала, и Джона, чья кожа изрезана на кровавые лоскуты нанятыми этим человеком садистами. Я вырывалась, кричала и пыталась кусаться. Кто бы упрекнул их за то, что они сочли все это тем самым эмоциональным срывом, которого ожидали? Чтобы сделать мне укол, руку пришлось держать двоим. Последнее, что я слышала, был голос Лэрри:
— Моя бедная девочка! Да благословит вас всех Господь. Теперь я сам о ней позабочусь.
Глава четырнадцатая
Итак, все началось сначала.
Так подумала я, когда, проснувшись, обнаружила, что нахожусь в большой комнате, обставленной старинной мебелью. Я чувствовала себя спокойной и расслабленной. Это единственный положительный эффект транквилизаторов. Они делают человека невозмутимым.
Но где-то в глубине моего фармацевтического спокойствия оставался крохотный участок мозга, взывавший к бдительности. Думай! — словно бы кричал он. Делай что-нибудь. Не лежи, как бревно, постарайся выбраться отсюда.
У Лэрри было время, чтобы отвезти меня обратно в Луксор, — уже наступила ночь, за окнами царила непроглядная тьма. Но я понимала, что нахожусь не в его лук-сорском доме: мебель хоть и была старинной, но не такой ухоженной, как у него, — позолота стерлась, а матрас, на котором я лежала, попахивал сыростью. То ли у Лэрри есть временная квартира в Каире, то ли он остановился у друга. (У него ведь столько друзей!) Не походила комната и на гостиничный номер: я не видела ни телевизора, ни прейскуранта обслуживания, ни телефона.
И на двери изнутри не было ни ручки, ни цепочки. Дверь запиралась снаружи. Удивило ли меня это? Нет.
Я ощущала лишь легкое раздражение из-за того, что отчаянный внутренний голос старался вывести меня из состояния успокоительного оцепенения.
Окна были не заперты. Они выходили на маленький балкончик, где я постояла несколько минут, подставив лицо освежающему ночному ветерку. Только несколько огоньков мерцало сквозь кроны деревьев, верхушки которых дотягивались до балкона, но, как я с сожалением отметила, отстояли от него слишком далеко, чтобы рассматривать их как возможность для побега.
Земля виднелась далеко внизу. Я не заметила ни единой опознаваемой приметы — ни башен, ни высоких отелей, ни даже пирамид. Дом скорее всего находился в отдаленном пригороде.
Примыкавшая к комнате ванная когда-то, видимо, была роскошной, но теперь плитка обвалилась, а мрамор потускнел. Вода из крана потекла ржавая.
Когда она немного очистилась, я сполоснула лицо и руки, потом вернулась в комнату и села. Выбор был невелик.
К этому времени оцепенение прошло, и теперь я пребывала в состоянии унизительной, отвратительной паники. Предыдущие часы спокойными не назовешь: я испытала смертельный страх, порой теряла самообладание и способность трезво мыслить, но теперешнее положение оказалось гораздо хуже — словно именно в тот момент, когда я решила, что могу наконец присесть и расслабиться, из-под меня выбили стул. Справедливости ради следует сказать, что горло у меня пересохло и руки дрожали не только из-за мыслей о планах, которые Мэри лелеяла в отношении меня самой. Джон и Шмидт могли находиться где-нибудь в соседней комнате, и Мэри, вероятно, трудилась над одним из них или над обоими. А Фейсал, возможно, уже мертв.
Не храбрость, а отчаяние заставило меня встать. Я обязана все выяснить. А что, если правда не так страшна, как картины, которые рисует мне воображение? Во всяком случае, хуже она быть не может.
Я заколотила в дверь и спустя несколько мгновений услышала, как ключ поворачивается в замочной скважине. Дверь открылась. Страж не наводил на меня дуло пистолета, в этом не было необходимости, потому что стражем оказался Ханс, мой старый знакомый, человек с лицом, похожим на морду гигантского барана, и сложением великана. Абзац.
Мышцы у Ханса есть, по-моему, даже на ушах, а росту в нем — почти семь футов.
Египетское солнце потрудилось над его светлой кожей: щеки обгорели и шелушились.
— Guten Abend, Fraulein Doktor, — вежливо сказал он. — Also, Sie sind aufgewacht. Пойду доложу.
Прошло десять бесконечных, изматывающих душу минут, прежде чем дверь открылась снова. Когда я увидела Лэрри, мышцы мои расслабились. Не то чтобы вид его был мне приятен, но я определенно предпочитала его общество обществу известной дамы. За Лэрри следовал Эд с подносом. Официант из него получился никудышный.
— Испытываете недостаток в прислуге? — поинтересовалась я, когда Эд неловко поставил поднос на стол и ретировался к двери, где встал со скучающим видом, скрестив руки на груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Хорошо. — Я позволила ей усадить меня на стул и следила за Томом взглядом, который считала твердым и совсем не истеричным. На самом деле он, видимо, напоминал взгляд разъяренной дикой кошки. — Стойте там и слушайте меня, — сказала я ему.
— Поверьте мне, доктор Блисс, есть много людей, которые ничего не желают больше, чем выслушать вас. Но, — впервые в его голосе послышались нотки благожелательного понимания, — но будь я проклят, если допущу их к вам прежде, чем буду уверен, что вы в полном порядке. Я позвонил вашему... э-э-э... другу. Он уже едет.
— Моему другу? — Безумная надежда затеплилась во мне: неужели Шмидт и Джон добрались до Каира? Если они успели на десятичасовой поезд...
— Да, — улыбнулся Том. — Он звонил каждый час.
— Нормальное, — объявила медсестра, снимая манжету тонометра с моей руки. Она казалась разочарованной.
— Я уже вам говорила. Теперь...
— Откройте рот пошире.
Она надавила мне на язык шпателем и заглянула в горло.
Я подумала: пусть, какая разница, речь идет всего лишь о нескольких минутах. Ах, если бы я успела до того задать всего один вопрос!
Я забыла, что была не единственной важной американской персоной в Каире. Забыла, что самолет летит из Луксора в Каир всего шестьдесят минут. Его проводили прямо в медицинский кабинет. А разве вы не проводили бы безутешного миллионера к невесте, которую он потерял и снова обрел?
Увидев его, я вскочила, выбив из рук медсестры стакан, который она как раз поднесла к моим губам, и маленькие белые пилюли, которые она уговаривала меня принять. Бежать было некуда. В комнате имелась только одна дверь. Когда он схватил меня в свои крепкие объятия, я попыталась высвободиться.
— Дорогая, все в порядке, — воскликнул он, удерживая меня стальной хваткой. — О, Вики, я так волновался! Ничего не говори, дорогая, позволь мне просто обнять тебя.
Спокойствие и разумное поведение могут меня спасти, хоть и не наверняка, подумала я, но ничего не могла с собой поделать. Его прикосновение было невыносимо. Не дорогой лосьон и чистейшее белье, которыми он благоухал, а пот, кровь били мне в нос. Не гладковыбритое лицо, выражавшее высшую степень благовоспитанности, а зияющую дыру на месте, где до того было лицо Жана Луи, я видела. И падающего на землю Фейсала, и Джона, чья кожа изрезана на кровавые лоскуты нанятыми этим человеком садистами. Я вырывалась, кричала и пыталась кусаться. Кто бы упрекнул их за то, что они сочли все это тем самым эмоциональным срывом, которого ожидали? Чтобы сделать мне укол, руку пришлось держать двоим. Последнее, что я слышала, был голос Лэрри:
— Моя бедная девочка! Да благословит вас всех Господь. Теперь я сам о ней позабочусь.
Глава четырнадцатая
Итак, все началось сначала.
Так подумала я, когда, проснувшись, обнаружила, что нахожусь в большой комнате, обставленной старинной мебелью. Я чувствовала себя спокойной и расслабленной. Это единственный положительный эффект транквилизаторов. Они делают человека невозмутимым.
Но где-то в глубине моего фармацевтического спокойствия оставался крохотный участок мозга, взывавший к бдительности. Думай! — словно бы кричал он. Делай что-нибудь. Не лежи, как бревно, постарайся выбраться отсюда.
У Лэрри было время, чтобы отвезти меня обратно в Луксор, — уже наступила ночь, за окнами царила непроглядная тьма. Но я понимала, что нахожусь не в его лук-сорском доме: мебель хоть и была старинной, но не такой ухоженной, как у него, — позолота стерлась, а матрас, на котором я лежала, попахивал сыростью. То ли у Лэрри есть временная квартира в Каире, то ли он остановился у друга. (У него ведь столько друзей!) Не походила комната и на гостиничный номер: я не видела ни телевизора, ни прейскуранта обслуживания, ни телефона.
И на двери изнутри не было ни ручки, ни цепочки. Дверь запиралась снаружи. Удивило ли меня это? Нет.
Я ощущала лишь легкое раздражение из-за того, что отчаянный внутренний голос старался вывести меня из состояния успокоительного оцепенения.
Окна были не заперты. Они выходили на маленький балкончик, где я постояла несколько минут, подставив лицо освежающему ночному ветерку. Только несколько огоньков мерцало сквозь кроны деревьев, верхушки которых дотягивались до балкона, но, как я с сожалением отметила, отстояли от него слишком далеко, чтобы рассматривать их как возможность для побега.
Земля виднелась далеко внизу. Я не заметила ни единой опознаваемой приметы — ни башен, ни высоких отелей, ни даже пирамид. Дом скорее всего находился в отдаленном пригороде.
Примыкавшая к комнате ванная когда-то, видимо, была роскошной, но теперь плитка обвалилась, а мрамор потускнел. Вода из крана потекла ржавая.
Когда она немного очистилась, я сполоснула лицо и руки, потом вернулась в комнату и села. Выбор был невелик.
К этому времени оцепенение прошло, и теперь я пребывала в состоянии унизительной, отвратительной паники. Предыдущие часы спокойными не назовешь: я испытала смертельный страх, порой теряла самообладание и способность трезво мыслить, но теперешнее положение оказалось гораздо хуже — словно именно в тот момент, когда я решила, что могу наконец присесть и расслабиться, из-под меня выбили стул. Справедливости ради следует сказать, что горло у меня пересохло и руки дрожали не только из-за мыслей о планах, которые Мэри лелеяла в отношении меня самой. Джон и Шмидт могли находиться где-нибудь в соседней комнате, и Мэри, вероятно, трудилась над одним из них или над обоими. А Фейсал, возможно, уже мертв.
Не храбрость, а отчаяние заставило меня встать. Я обязана все выяснить. А что, если правда не так страшна, как картины, которые рисует мне воображение? Во всяком случае, хуже она быть не может.
Я заколотила в дверь и спустя несколько мгновений услышала, как ключ поворачивается в замочной скважине. Дверь открылась. Страж не наводил на меня дуло пистолета, в этом не было необходимости, потому что стражем оказался Ханс, мой старый знакомый, человек с лицом, похожим на морду гигантского барана, и сложением великана. Абзац.
Мышцы у Ханса есть, по-моему, даже на ушах, а росту в нем — почти семь футов.
Египетское солнце потрудилось над его светлой кожей: щеки обгорели и шелушились.
— Guten Abend, Fraulein Doktor, — вежливо сказал он. — Also, Sie sind aufgewacht. Пойду доложу.
Прошло десять бесконечных, изматывающих душу минут, прежде чем дверь открылась снова. Когда я увидела Лэрри, мышцы мои расслабились. Не то чтобы вид его был мне приятен, но я определенно предпочитала его общество обществу известной дамы. За Лэрри следовал Эд с подносом. Официант из него получился никудышный.
— Испытываете недостаток в прислуге? — поинтересовалась я, когда Эд неловко поставил поднос на стол и ретировался к двери, где встал со скучающим видом, скрестив руки на груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110