– Эй, вы, тише, начальство едет! – крикнул кто-то.
Бабы умолкли.
Вдали показался голодаевский городовой, Прохор Гриб, как его прозвали обыватели Береговой улицы. Это был старый отставной солдат, с мягким, точно вымоченным и выжатым лицом. На его сухом отвислом подбородке серебрилась белая щетина давно не бритой бороды. Прохор нюхал табак, и от этого его седые жидкие усы возле носа были покрыты темно-коричневыми пятнами. Сколько ему было лет, он сам не знал. Иногда он говорил, что ему восемьдесят, а иногда утверждал, что ему давно уже стукнуло сто. Городовым он был поставлен с незапамятных времен. Голодаевцы привыкли к Грибу, видя его перед собой всю жизнь, и смотрели на него так, как люди обыкновенно смотрят на речку, что вечно течет по одному и тому же направлению, или на дерево, пережившее несколько человеческих поколений.
– Что здесь такое? – жуя губами, спросил Гриб, подойдя ближе.
– Нищая померла, – ответил Тарас и снова раскурил трубку.
– Человек помер, а тебе курить надо! – упрекнул старик Зазулю и укоризненно покачал головой.
Потом он достал табакерку, воткнул в ноздри две щепотки табаку и громко чихнул.
– Будь здоров, дедушка!..
– Проживи еще двести лет!..
– Расти большой!.. – приветствовали Гриба мальчишки, прибежавшие, как и взрослые, на крик Аксиньи.
– Пошли вон отсюда!.. Я вам!.. – закричал на детей старик и пригрозил им своей шашкой, имевшей такой же древний вид, как и он сам.
– Ой, дедушка, не пужай: со мной родимчик будет! – воскликнул один из мальчишек.
Другие покатились со смеху.
– Эй, вы, чего ржете?.. Проваливайте, пока целы! – крикнул на них Тарас и топнул ногой.
Ребята мгновенно притихли.
Прохор Гриб подошел к трупу женщины и обнажил свою желтую безволосую голову. Издали голова его была похожа на большой бильярдный шар.
В толпе по поводу случившегося стали высказывать всевозможные догадки и предположения. Одни говорили, что покойница – крестьянка и что она умерла с голоду; другие полагали, что она отстала от партии рабочих, что вчера проходила через город; а Арина Брехуха, жена Сидора-печника, толстая плосколицая женщина, известная сплетница, настойчиво утверждала, что покойницу задушили грабители.
– Полно врать, Ариша! – пробовал остановить ее муж, присутствовавший тут же. – От твоей лжи вон, гляди, даже галка на заборе и та покраснела…
– Не галка, а нос твой от водки покраснел, пьяница несчастный! – закричала на мужа жена.
– Да ну вас!.. Что вы, на базаре, что ли – орете-то? – остановил супругов Тарас, а затем, обращаясь к Прохору, проговорил: – Послушай, дедушка, убери ты, пожалуйста, покойницу… Мне некогда: у меня работа спешная.
– Ишь ты, чего захотел! – зашамкал голодаевский городовой. – Я, брат, не главное начальство… Тут, хлопче (Прохор всех, и молодых и старых, называл хлопцами), надо, чтобы все по закону вышло… Перво-наперво надо квартального, Андрея Андреича, попросить, а он попросит пристава, а пристав попросит доктора, а доктор – следователя, а следователь – прокурора, а прокурор…
– А прокурор, – сердито перебил старика Тарас, – попросит тебя, старого гриба, а ты нос табаком набьешь и чихнешь – покойница, гляди, и воскреснет…
Тарас безнадежно махнул рукой и сам отправился за квартальным. А Прохор Гриб снова зашамкал беззубым ртом, объясняя кому-то закон; но его никто не слушал.
Ребенок только что умершей женщины перешел к Аксинье. Агафья, накормив его, отдала малютку Зазулихе, а сама отправилась домой, к своим детям.
– Вот у тебя нет ребят, возьми этого младенца к себе, – сказала Агафья, когда передавала Аксинье ребенка, – доброе дело сделаешь…
– Что вы, что вы! Где нам чужих кормить? Нам бы самим как-нибудь прожить… – возразила Аксинья, испугавшись слов Агафьи.
В это время ребенок благодаря неумелости молодой женщины высвободился из тряпок, в которые он был завернут, и заиграл крошечными ножками. Аксинья, боясь, чтобы он не выпал из рук, крепко прижала его к груди. Ребенок улыбнулся ей, обнажив беззубые десны. Это был красивый трехмесячный мальчик. Тельце у него было круглое, розоватое. Крошечные ножки и ручонки находились в беспрерывном движении, большие карие глаза глядели открыто и весело.
– Какой славный мальчуган! – воскликнула одна из женщин. – И не похоже, чтобы мать его больна была… Вишь, какой он плотный да круглый!
– А волосенки-то как быстро у него выросли! – удивилась другая.
– Он рыжий будет, уж теперь и то головка у него будто из красной меди…
– Не прожить ему долго на свете…
– Уж какая жизнь круглой сироты!..
– Чего вы каркаете? Тьфу на вас! – крикнула на болтавших баб Аксинья и отвернулась от них.
Ребенок почему-то сразу стал ей дорог и мил. Полюбила она его в ту самую минуту, когда, трепетно прижавшись к ее груди, он впервые улыбнулся ей беззубым ротиком, устремив на нее большие карие глаза. Этот доверчивый взгляд наивных детских глаз пробудил в молодой женщине неведомое ей до этого чувство материнской любви и нежности.
«А и впрямь, не взять ли его к себе? – мысленно рассуждала сама с собою Аксинья, глазами лаская ребенка. – Попрошу Тараса: он добрый – позволит. Дитя нас не объест, а вырастет – помощником будет…» Так думала Зазулиха, любуясь крошечным мальчиком.
А Тарас в это время возвращался в сопровождении Андрея Андреича, квартального надзирателя. Они шли вдоль речного обрыва. Андрей Андреич, полный мужчина, с большим круглым животом, был одет в белый китель. Несмотря на то что солнце еще не поднялось из-за рощи, зеленевшей на той стороне реки, Андрей Андреич пыхтел, отдувался и, снимая фуражку, вытирал носовым платком влажный от пота лоб.
– И жарко же сегодня будет! – пробасил квартальный.
– Н-да… Сегодня не холодно… – желая поддержать разговор, сказал Тарас.
– Постой-ка, – вдруг остановил Зазулю квартальный, – посмотрим, кто там рыбу удит. Не Яков ли это Иваныч, наш доктор?
Тарас подошел к самому краю обрыва и посмотрел вниз. Там, невдалеке от берега, стоял по икры в воде и удил рыбу какой-то человек высокого роста. Шляпа, сапоги и носки удильщика лежали на берегу, на широком плоском камне.
– Доктор и есть! – подтвердил Тарас, хорошенько вглядевшись в спину рыболова.
– Вот и отлично… Он-то нам и нужен, – сказал квартальный и также подошел к краю обрыва.
– Яков Иваныч! – крикнул он, слегка нагибаясь.
Голос квартального глухими раскатами пронесся над сонной поверхностью реки. Удивший рыбу даже не шелохнулся, точно не его и звали. Резким желтым пятном вырисовывалась его длинная, худая фигура на светлом фоне спокойной реки. Он одновременно удил двумя удочками, и обе руки были у него заняты.
В тот самый момент, когда Андрей Андреич крикнул, Яков Иваныч заметил, что у него клюет, и весь насторожился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80