..»
Рыжик видел, как некоторые ночлежники соскакивали на пол и заползали под нары.
– Что такое? Пожар? Да? – тревожно спросил он у Герасима, готовый при первом утвердительном кивке опрометью броситься вон из ночлежки.
Герасим, худой и бледный, в рваной кофте, стоял на наре и головой, казалось, подпирал потолок.
– Нет, голубчик, не пожар, а облава, – тихо ответил Герасим.
Санька заметил, что его новый друг чем-то сильно напуган.
– А это что такое – облава? – спросил Рыжик.
– Полиция пришла… Паспорта спрашивать будет… У кого нет, того заберут.
Невозможно передать, что сделалось с Санькой при последних словах Герасима. Его охватил какой-то непонятный ужас, и он весь загорелся желанием скорее куда-нибудь скрыться, спрятаться и, как многие ночлежники, заметался и забился, точно рыба в сети.
– Сойдем вниз, под нары… – торопливым шепотом проговорил он, подскочив к Герасиму. – Ну, что же ты стоишь?.. Идем, говорю, спрячемся.
И он насильно стащил друга с нар.
В ночлежку сразу вошло несколько человек. Рыжик, затаив дыхание, лежал под нарой за грудами человеческих тел. С большим трудом ему удалось пробраться к самой стене. Как он ни трусил, но любопытство заставляло его время от времени поднимать голову и выглядывать из своего темного угла. Рыжик видел одни только ноги, или, вернее говоря, сапоги вошедших людей. По этим сапогам он в уме строил разные догадки и предположения. Вот смело и уверенно прошли лакированные ботфорты со шпорами, в кожаных калошах. «Это ноги пристава», – догадывался Санька. А вот уж более тяжело следуют за ботфортами ярко вычищенные сапоги в глубоких резиновых калошах – это, по мнению Рыжика, ноги околоточного.
А вот показались и ноги городовых, большие, сильные, обутые в солдатские сапоги.
Ноги пристава остановились у самой нары, а вслед за тем раздался сильный, властный голос:
– Ты, што ли, хозяин?
– Так точно, ваше благородие! – отвечал тихий, слабенький голосок.
– На сколько человек у тебя помещение?.. Што? На сорок? А напихал-то ты сколько!.. Што? Я покажу тебе, каналья, как сто человек вместо сорока пускать…
Правый ботфорт топнул об пол. Зазвенела шпора, и в ночлежке наступила тишина. Рыжик слышал, как учащенно и тревожно стучали сердца у спрятавшихся под нарой оборванцев.
– Эй, приготовьте паспорта! – крикнул другой, какой-то простуженный голос, и ноги околоточного заходили вдоль нар.
Вслед за тем раздались чьи-то мольбы, жалобы и грозные окрики.
– Ваше благородие, не губите!..
– Я сам уйду, ваше благородие, смилосердуйтесь!..
– Ладно, знаю я, как вы сами уходите: вас из одного конца выгонишь, а вы через другой являетесь…
– Ваше благородие, верблюд и то через игольное ушко проходит, сказано в писании…
– Ладно, молчи!.. Ученый какой… Ну-с, хозяин, – продолжал все тот же голос, – а сколько под нарами народу спрятано?.. Што?.. Ефремов, зажги-ка спичку да погляди, што под нарами делается.
Санька закрыл глаза и замер.
Облава продолжалась довольно долго. Из-под нар один за другим были вытащены все спрятавшиеся, за исключением одного только Рыжика. Ему на этот раз посчастливилось. Потому ли, что он лежал у самой стены, или у Ефремова спичек не хватило, но только Саньку никто не потревожил, и он остался лежать на своем месте. Ему не хотелось вылезать из-под нар даже тогда, когда все уже кончилось и полиции не стало. Он слышал, как уходило начальство и как оставшиеся ночлежники говорили о тридцати беспаспортных, забранных полицией. Вылез Санька лишь после того, как окончательно убедился, что опасность миновала. Ночлежники, постепенно успокоившись, заснули крепким сном. Их тела неподвижными серыми комьями вырисовывались на желтоватом фоне деревянных нар. Теперь уже не было такой тесноты, и, где недавно спали беспаспортные, образовались пустые пространства. Помимо Рыжика, в ночлежке был еще один человек, который не спал, – это Герасим. Санька сейчас же его увидал, как только вылез из-под нар. Герасим сидел на краю нары и упорно смотрел на запертую дверь, точно он ожидал кого-то.
– Ты что? – обратился к нему Рыжик и с удивлением остановился перед ним.
Санька был рад, что его друга не арестовали, и в то же время удивлялся, как это могло случиться.
– Разве тебя не забрали? Ведь у тебя паспорта нет?
– Есть паспорт, да просрочен он у меня, голубчик ты мой, – проговорил Герасим. – Вот начальство и приказало дяде отправить меня, а дяденька серчает…
Последние слова Герасим проговорил со слезами в голосе.
Санька с изумлением посмотрел на него: такой, дескать, большой, а плачет.
– Ну, и пусть его сердится, – заметил Рыжик, – все равно он не помогает тебе. Какой он дядя!..
Он помолчал немного, а потом спросил:
– А ты как отправишься?
– Да пешком, должно быть… На Москву пойду. Хотел вот до тепла пожить здесь, а надо завтра в путь-дорогу пуститься…
– Знаешь что, – вдруг перебил Рыжик Герасима, – пойду и я с тобой! Что мне тут делать?.. Возьмешь меня?
– Отчего же не взять? Возьму, пожалуй… Только холодно будет. Гляди, замерзнешь в пути…
– Нет, не замерзну!.. Я, брат…
Санька не договорил: дверь с шумом неожиданно открылась, и в ночлежку вошел сам хозяин, Прохор Степаныч. В руках он держал овчинный полушубок, издававший противный кислый запах.
– На держи и уходи, сделай милость! – обратился хозяин к Герасиму и швырнул ему полушубок. – Уходи, слышь, говорю, и не приходи больше. Убью!.. На держи и деньги, – добавил он и высыпал в руку племянника какую-то мелочь. – И ты, рыжий дьявол, убирайся вон! – вдруг набросился хозяин на Саньку. – Чего тут глазами хлопаешь?.. А тебе, Герасим, говорю: не приходи больше. Несчастье мне приносишь.
– Дяденька, Прохор Степаныч, простите христа-ради! – вдруг возопил Герасим и упал к ногам хозяина.
Тот взмахнул руками и в каком-то страхе шарахнулся в сторону от упавшего к его ногам племянника, а затем быстро вышел вон.
– Ага, испугался, ирод! – злорадно пустил ему вдогонку Рыжик и бросился собирать монеты, выпавшие из рук Герасима.
Последний медленно поднялся с пола и ладонями стал вытирать свое мокрое от слез лицо.
– Вот, все собрал… И всего-то, изверг, двадцать три копейки дал, – проговорил Рыжик, передавая собранные монеты Герасиму.
– Держи у себя, все едино вместе пойдем, – сквозь слезы сказал Герасим и слегка отстранил руку Саньки.
Рыжик в душе очень обрадовался, что его берут с собою, и вместе с тем пожалел друга, которого, по его мнению, зверски обидел дядя.
– Шубу, видишь, подарил, – заворчал Санька, – а спроси, сколько эта шуба стоит?
Санька осторожно развернул полушубок, оказавшийся весь в заплатах и дырах, и примерил его.
– Так и носи его, – сказал Герасим, видя, что Рыжик хочет сбросить полушубок.
– А ты как же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Рыжик видел, как некоторые ночлежники соскакивали на пол и заползали под нары.
– Что такое? Пожар? Да? – тревожно спросил он у Герасима, готовый при первом утвердительном кивке опрометью броситься вон из ночлежки.
Герасим, худой и бледный, в рваной кофте, стоял на наре и головой, казалось, подпирал потолок.
– Нет, голубчик, не пожар, а облава, – тихо ответил Герасим.
Санька заметил, что его новый друг чем-то сильно напуган.
– А это что такое – облава? – спросил Рыжик.
– Полиция пришла… Паспорта спрашивать будет… У кого нет, того заберут.
Невозможно передать, что сделалось с Санькой при последних словах Герасима. Его охватил какой-то непонятный ужас, и он весь загорелся желанием скорее куда-нибудь скрыться, спрятаться и, как многие ночлежники, заметался и забился, точно рыба в сети.
– Сойдем вниз, под нары… – торопливым шепотом проговорил он, подскочив к Герасиму. – Ну, что же ты стоишь?.. Идем, говорю, спрячемся.
И он насильно стащил друга с нар.
В ночлежку сразу вошло несколько человек. Рыжик, затаив дыхание, лежал под нарой за грудами человеческих тел. С большим трудом ему удалось пробраться к самой стене. Как он ни трусил, но любопытство заставляло его время от времени поднимать голову и выглядывать из своего темного угла. Рыжик видел одни только ноги, или, вернее говоря, сапоги вошедших людей. По этим сапогам он в уме строил разные догадки и предположения. Вот смело и уверенно прошли лакированные ботфорты со шпорами, в кожаных калошах. «Это ноги пристава», – догадывался Санька. А вот уж более тяжело следуют за ботфортами ярко вычищенные сапоги в глубоких резиновых калошах – это, по мнению Рыжика, ноги околоточного.
А вот показались и ноги городовых, большие, сильные, обутые в солдатские сапоги.
Ноги пристава остановились у самой нары, а вслед за тем раздался сильный, властный голос:
– Ты, што ли, хозяин?
– Так точно, ваше благородие! – отвечал тихий, слабенький голосок.
– На сколько человек у тебя помещение?.. Што? На сорок? А напихал-то ты сколько!.. Што? Я покажу тебе, каналья, как сто человек вместо сорока пускать…
Правый ботфорт топнул об пол. Зазвенела шпора, и в ночлежке наступила тишина. Рыжик слышал, как учащенно и тревожно стучали сердца у спрятавшихся под нарой оборванцев.
– Эй, приготовьте паспорта! – крикнул другой, какой-то простуженный голос, и ноги околоточного заходили вдоль нар.
Вслед за тем раздались чьи-то мольбы, жалобы и грозные окрики.
– Ваше благородие, не губите!..
– Я сам уйду, ваше благородие, смилосердуйтесь!..
– Ладно, знаю я, как вы сами уходите: вас из одного конца выгонишь, а вы через другой являетесь…
– Ваше благородие, верблюд и то через игольное ушко проходит, сказано в писании…
– Ладно, молчи!.. Ученый какой… Ну-с, хозяин, – продолжал все тот же голос, – а сколько под нарами народу спрятано?.. Што?.. Ефремов, зажги-ка спичку да погляди, што под нарами делается.
Санька закрыл глаза и замер.
Облава продолжалась довольно долго. Из-под нар один за другим были вытащены все спрятавшиеся, за исключением одного только Рыжика. Ему на этот раз посчастливилось. Потому ли, что он лежал у самой стены, или у Ефремова спичек не хватило, но только Саньку никто не потревожил, и он остался лежать на своем месте. Ему не хотелось вылезать из-под нар даже тогда, когда все уже кончилось и полиции не стало. Он слышал, как уходило начальство и как оставшиеся ночлежники говорили о тридцати беспаспортных, забранных полицией. Вылез Санька лишь после того, как окончательно убедился, что опасность миновала. Ночлежники, постепенно успокоившись, заснули крепким сном. Их тела неподвижными серыми комьями вырисовывались на желтоватом фоне деревянных нар. Теперь уже не было такой тесноты, и, где недавно спали беспаспортные, образовались пустые пространства. Помимо Рыжика, в ночлежке был еще один человек, который не спал, – это Герасим. Санька сейчас же его увидал, как только вылез из-под нар. Герасим сидел на краю нары и упорно смотрел на запертую дверь, точно он ожидал кого-то.
– Ты что? – обратился к нему Рыжик и с удивлением остановился перед ним.
Санька был рад, что его друга не арестовали, и в то же время удивлялся, как это могло случиться.
– Разве тебя не забрали? Ведь у тебя паспорта нет?
– Есть паспорт, да просрочен он у меня, голубчик ты мой, – проговорил Герасим. – Вот начальство и приказало дяде отправить меня, а дяденька серчает…
Последние слова Герасим проговорил со слезами в голосе.
Санька с изумлением посмотрел на него: такой, дескать, большой, а плачет.
– Ну, и пусть его сердится, – заметил Рыжик, – все равно он не помогает тебе. Какой он дядя!..
Он помолчал немного, а потом спросил:
– А ты как отправишься?
– Да пешком, должно быть… На Москву пойду. Хотел вот до тепла пожить здесь, а надо завтра в путь-дорогу пуститься…
– Знаешь что, – вдруг перебил Рыжик Герасима, – пойду и я с тобой! Что мне тут делать?.. Возьмешь меня?
– Отчего же не взять? Возьму, пожалуй… Только холодно будет. Гляди, замерзнешь в пути…
– Нет, не замерзну!.. Я, брат…
Санька не договорил: дверь с шумом неожиданно открылась, и в ночлежку вошел сам хозяин, Прохор Степаныч. В руках он держал овчинный полушубок, издававший противный кислый запах.
– На держи и уходи, сделай милость! – обратился хозяин к Герасиму и швырнул ему полушубок. – Уходи, слышь, говорю, и не приходи больше. Убью!.. На держи и деньги, – добавил он и высыпал в руку племянника какую-то мелочь. – И ты, рыжий дьявол, убирайся вон! – вдруг набросился хозяин на Саньку. – Чего тут глазами хлопаешь?.. А тебе, Герасим, говорю: не приходи больше. Несчастье мне приносишь.
– Дяденька, Прохор Степаныч, простите христа-ради! – вдруг возопил Герасим и упал к ногам хозяина.
Тот взмахнул руками и в каком-то страхе шарахнулся в сторону от упавшего к его ногам племянника, а затем быстро вышел вон.
– Ага, испугался, ирод! – злорадно пустил ему вдогонку Рыжик и бросился собирать монеты, выпавшие из рук Герасима.
Последний медленно поднялся с пола и ладонями стал вытирать свое мокрое от слез лицо.
– Вот, все собрал… И всего-то, изверг, двадцать три копейки дал, – проговорил Рыжик, передавая собранные монеты Герасиму.
– Держи у себя, все едино вместе пойдем, – сквозь слезы сказал Герасим и слегка отстранил руку Саньки.
Рыжик в душе очень обрадовался, что его берут с собою, и вместе с тем пожалел друга, которого, по его мнению, зверски обидел дядя.
– Шубу, видишь, подарил, – заворчал Санька, – а спроси, сколько эта шуба стоит?
Санька осторожно развернул полушубок, оказавшийся весь в заплатах и дырах, и примерил его.
– Так и носи его, – сказал Герасим, видя, что Рыжик хочет сбросить полушубок.
– А ты как же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80