— За знакомство.
— Вы курочку вот, курочку берите, — Варвара Тихоновна придвинула поближе к Александру куриную лапку на салфетке. — Вы на него не смотрите, он, как выпьет, только балаболит, а вы кушайте, вот соль. Геша, где у нас лимонад?
— А вот, — Василич достал из-под стола пластиковую бутылку «Миринды», отвинтил крышку, налил в большую кружку и опять убрал бутылку под стол.
— Витька, ты пить хочешь? — спросила женщина у мальчишки.
— Не-а, — донеслось сверху.
— А есть?
— Не-а.
— Ну и как хочешь, — она сделала несколько глотков и подала мужу бутерброд с колбасой. — Закусывай.
— Нет. Дай-ка я рыбки…
— Сам и бери, чего — рук нет?
— Вот ворчит, вот ворчит. Приляг лучше, не бойся. Я разбужу, ехать-то еще… Приляг, чем ворчать-то.
— Ну так подвинься.
Василич привстал, жена его положила подушку поверх одеяла, улеглась, не раздеваясь, и, устраиваясь поудобнее, повернулась к стене.
— Давай-ка на вторую ногу встанем, — мужик сел на место и потянулся к бутылке.
— Мне чуть-чуть, — Гурский доедал куриную лапку.
— А мы всем по чуть-чуть. Как тебе продукт?
— Весьма.
— А ты говоришь… Свояк же ее, родимую, с любовью делает. Сколько в ней градусов, по-твоему?
— Сорок… может, чуть больше, из-за корня не понять.
— Ага! Пятьдесят не хочешь? А пьется мягко, — он налил по стаканам. — Давай, а то на одной-то ноге стоять долго неудобно.
— Ваше здоровье.
— Ага. Рыбку бери. Они выпили и закусили.
— Ну чего? Легчает на душе? Кто-то, очевидно, заблудившись, заглянул в купе, извинился и опять закрыл дверь.
— Определенно.
— Вот, а то я смотрю, сидишь, как этот…
— Как пенделок.
— Кто?
— Да это я так.
— Перекурим?
— Пошли. — Они вышли из купе и направились по коридору в нерабочий тамбур.
— Холодно… — зябко поежился в тамбуре Гурский, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь через заиндевевшее стекло.
— Не май месяц. — Василич вынул из кармана «Приму». — А ты куда едешь-то?
— В Комсомольск. Когда будем — не в курсе?
— Вечером. Мы сами туда. А ты в командировку, что ли?
— Да, — кивнул Гурский и стряхнул пепел в закрепленную на двери вместо пепельницы консервную банку. — У вас там, говорят, выставка стоит, восковые фигуры. А где конкретно — не знаете случайно?
— Бог его знает. Афиши висят по городу, пацана хотел сводить, так и не выбрался пока. Но неделю назад, мы на Хабару уезжали как раз, еще стояла. Может, еще свожу. А тебе зачем?
— Да приятель мой работать на ней вроде должен.
— Найдешь… Там небось на каждой афише адрес есть. А откуда сам-то?
— Из Петербурга.
— Ага. Не был я там. Я сам-то из Уссурийска, но поездил. И на Западе был, и в Европе. В Европе, правда, только в Воронеже, тетка у меня там жила, ну и в Москве, конечно. А Запад, почитай, весь объездил: Тюмень, Томск, Новосибирск, — Василич начал загибать пальцы, потом махнул рукой. — Да, почитай, везде был… Красноярск вот еще, Салехард. А в Ленинграде — ни разу. Ну и как там?
— Нормально… — пожал плечами Гурский и погасил сигарету.
— Ладно, пошли согреемся. Они вернулись в купе.
— Спит, — кивнул на жену Василич и тяжело вздохнул. — Вот ведь…
— А что такое?
— Ай… —Он махнул рукой. — Давай-ка по глотку.
— А сколько сейчас по местному времени? — Гурский придвинул свой стакан.
— Двенадцать, без десяти, — взглянул на свои часы Василич и налил в стаканы самогон.
— Двенадцать, — Александр перевел часы. — Это у нас, значит, пять утра. То-то я чувствую…
— А ты поспи. Щас дерябнем, и поспи. Ехать-то еще…
— Да надо бы.
— Твое здоровье!
— Ваше, — Гурский чокнулся и выпил в три глотка половину чайного стакана ароматной крепкой янтарной жидкости.
— Нормально, Григорий? — подмигнул ему Василич.
— Отлично, Константин.
— Закусывай, не стесняйся.
— Да я и так.
— Вот и хорошо… А у меня, понимаешь, — Василич погладил жену по плечу, — такая вот беда. Струйкина Варвара Тихоновна, спящая красавица.
— А что плохого?
— Да нет… Не в этом дело. Она, понимаешь… ну, короче, прихожу я раз с работы, захожу в комнату, чего, думаю, телевизор орет? А она сидит на стуле, в телевизор глядит, глаза стеклянные, а там на экране — мультики. Ну, думаю, все! Съехала мать с ума окончательно на старости лет/ «Эй! — говорю. — Варвара, ты чего?» А она — ноль. И вижу я, что она ни мультиков этих, ни меня в упор не наблюдает. Я телек выключил, по щекам ее похлопал, потряс даже, она со стула на пол свалилась, а реакции — ну никакой. Я перепугался, «скорую» вызвал. Те приехали — что случилось? А я и объяснить ничего не могу, сам не пойму. Хорошо — этот вот, младший, с улицы пришел. Насилу разобрались. Оказывается, вот чего было.
Старший у нас магнитофон купил, видео крутить. А она, мать-то, чувствовала себя неважно. Ну-тут болит, там тянет, голова гудит, а по врачам ходить, ты ж понимаешь, никакого здоровья не хватит. Ну и взяла она где-то, у соседей, что ли, кассету с этим, с Кашпировским. Телесеанс его на ней записан был, прямо с телевизора; еще в те времена, когда он по ящику выступал. Поставлю, мол, все и рассосется. Ага… Ну и поставила. И вошла в этот, в транс. А в самом-то конце, там, где он говорит, дескать, на счет двадцать восемь вы проснетесь, даю, мол, отсчет: раз, два, — Витька, вредитель этот, — он кивнул на верхнюю полку, — мультики с телевизора записал. Ты понимаешь? «Кто ж тебе, гад, — говорю, — разрешил магнитофон трогать? Кассету чужую?» Да что с него… «Я перемотал, — ревет. — Я на чистое место…» Ну вот так он и перемотал, что самый-то конец и стер. Ну, врачи ей уколы какие-то, то-се, насилу растрясли. Но не до конца. Вроде как — знаешь? — поднять подняли, а разбудить забыли. Вот… Я уж ее и в Москву возил, профессор там ее смотрел один, вроде лучше стало, но все равно. То ходит по ночам, во сне, то наяву заговаривается. И главное — спать хочет постоянно, а боится. Вдруг, дескать, не проснусь? Такие вот дела… В Хабаровск вот возил, к бабке одной, та пошептала что-то, денег не взяла, сказала, чтобы еще раз через пару месяцев приехали. Уж и не знаю, что делать… Ты про такие случаи не слыхал? Может, у вас в Ленинграде кто лечит?
— Не слыхал, — признался Гурский.
— Вот и я не слыхал. Ну что, еще по одной?
— Ну… по последней, да я прилягу.
— Давай.
Глава 28
Проснулся Адашев-Гурский несколько посвежевшим и взбодрившимся. На часах было что-то около восьми, в купе темно. Василич и его жена, Струйкина Варвара Тихоновна, спали, лишь над головой, на верхней полке, при свете ночника шуршал чем-то вредитель Витька.
Гурский сел, натянул и зашнуровал высокие ботинки, взял со стола сигареты и, надев куртку, пошел в тамбур. Проходя мимо туалета, дернул ручку — занято. Вышел в тамбур, застегнул куртку и закурил сигарету.»От Севильи до Гренады, — напел про себя, — в тихом сумраке ночей…»
Выкурив сигарету, бросил окурок в консервную банку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69