Ага… Там берега ждешь, а тут сам не свой, ты понимаешь? И ведь все уже есть: хата упакована, мебель там всякая, видик, телевизоров четыре штуки, даже в туалете поставил. Но я что-то последнее время их не смотрю. Раздражают. Только видик. И только фильмы про животных. Боевики, порнуху, драки всякие, стрельбу я не люблю. Не нравится. А про животных… Я в каждом порту, куда заходим, только про животных кассеты покупаю. У меня их сотни полторы уже, наверное. Но вот фильмы про охоту, сафари всякие — тоже не люблю. Не могу смотреть, как животных убивают. Очень переживаю.
— Александр, — протянул через стол руку Гурский.
— Юра, — пожал ее матрос.
— А семья есть?
— Была.
— А дети?
— Дочка с женой живет.
— Видишь ее?
— Вижу. И деньги, считай, все отдаю. Зачем они мне? Я больше месяца редко на берегу выдерживаю.
— А сколько дочке?
— Три скоро. Смешная. Я с ней прощаюсь, а она: «Ах, опять уходишь? Я тогда какать не буду!» Представляешь?
Гурский кивнул и улыбнулся.
— Слушай, — матрос Юра смущенно кивнул на пустой стакан Александра, — может, еще? Ты как?
— Да я в норме, но… — Адашев вынул деньги, — у меня сегодня еще дел невпроворот. Тебе помочь, что ли?
— Да нет, — Юра как-то странно посмотрел на Гурского, — я не в том смысле, у меня еще есть. Просто в одиночку не хочется, а с другой стороны, тебя провоцировать…
— Все нормально. Еще сотку могу себе позволить смело. — Гурский привстал из-за стола.
— Сиди-сиди, — остановил его Юра. — Может, сто пятьдесят?
— Ну давай.
Матрос сграбастал со стола стаканы, ушел к стойке и вернулся, поставив перед Гурским наполненный на три четверти, а себе — до краев.
Они чокнулись, пожелав друг другу удачи, выпили за один раз и молча доели рыбу. Закурили.
— Ну вот, — раздавив в пепельнице сигарету, сказал Юра. — Теперь пойду, поем и спать лягу. Теперь засну.
— Я, пожалуй, тоже пойду, — Гурский встал из-за стола.
Они вышли из бара, попрощались и разошлись в разные стороны.
Сделав машинально несколько шагов, Гурский вдруг остановился и остолбенел. Он растерянно огляделся вокруг, задрал голову. Вокруг была непроглядная тьма, над головой — звездное небо.»Что за ерунда такая? — пронеслось в голове. — Я ж часок всего… Куда день девался?!»
Отчаянно не хотелось верить в очевидное. Но деваться было некуда. Хронический недосып, нервотрепка всех последних дней, выпитая на выставке водка и девять часов разницы между местным временем и еще неперестроившимися толком внутри организма Адашева-Гурского биологическими часами сыграли с ним шутку: вечер он принял за утро.
Мелькнула, правда, на миг сумасшедшая мысль о том, что это не закончился еще «тот» вечер, что Дима и Петрович ждут его сейчас в экспозиционном зале, а он, видимо… видимо… Но Гурский взглянул на часы и отогнал ее ввиду явной абсурдности.
Необходимо было со всем мужеством прямо взглянуть в звериный оскал действительности и признать, что проспал он почти сутки без нескольких часов. И все аэропорты, самолеты, возвращения домой — это все теперь только завтра.
Вот так.
Он плюнул, выругался и побрел в сгустившейся тьме через пустой рынок, по натоптанной между высоких сугробов дорожке, к гостинице.
Глава 42
«Что-то не срастается, — думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. — Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше — раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке — два.
Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что — глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.
Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?
Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но — да.
Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.
«Знают», — сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, — хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».
Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.
— Привет! — обрадовался ему Дмитрий.
— Здорово, — Александр протянул руку. — Как дела?
— Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.
— Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?
— Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?
Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.
Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:
— Марь Петровна…
— Ну да, — она сняла очки. — Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.
Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:
— Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.
— Это землетрясение? — вскинул брови Гурский.
— А вы оставайтесь, — улыбнулась кассир. — Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите — красиво…
— Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.
— Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь — шестой этаж все-таки.
— Пятый.
— Вместе с техническим — шестой.
— И что?
— Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Александр, — протянул через стол руку Гурский.
— Юра, — пожал ее матрос.
— А семья есть?
— Была.
— А дети?
— Дочка с женой живет.
— Видишь ее?
— Вижу. И деньги, считай, все отдаю. Зачем они мне? Я больше месяца редко на берегу выдерживаю.
— А сколько дочке?
— Три скоро. Смешная. Я с ней прощаюсь, а она: «Ах, опять уходишь? Я тогда какать не буду!» Представляешь?
Гурский кивнул и улыбнулся.
— Слушай, — матрос Юра смущенно кивнул на пустой стакан Александра, — может, еще? Ты как?
— Да я в норме, но… — Адашев вынул деньги, — у меня сегодня еще дел невпроворот. Тебе помочь, что ли?
— Да нет, — Юра как-то странно посмотрел на Гурского, — я не в том смысле, у меня еще есть. Просто в одиночку не хочется, а с другой стороны, тебя провоцировать…
— Все нормально. Еще сотку могу себе позволить смело. — Гурский привстал из-за стола.
— Сиди-сиди, — остановил его Юра. — Может, сто пятьдесят?
— Ну давай.
Матрос сграбастал со стола стаканы, ушел к стойке и вернулся, поставив перед Гурским наполненный на три четверти, а себе — до краев.
Они чокнулись, пожелав друг другу удачи, выпили за один раз и молча доели рыбу. Закурили.
— Ну вот, — раздавив в пепельнице сигарету, сказал Юра. — Теперь пойду, поем и спать лягу. Теперь засну.
— Я, пожалуй, тоже пойду, — Гурский встал из-за стола.
Они вышли из бара, попрощались и разошлись в разные стороны.
Сделав машинально несколько шагов, Гурский вдруг остановился и остолбенел. Он растерянно огляделся вокруг, задрал голову. Вокруг была непроглядная тьма, над головой — звездное небо.»Что за ерунда такая? — пронеслось в голове. — Я ж часок всего… Куда день девался?!»
Отчаянно не хотелось верить в очевидное. Но деваться было некуда. Хронический недосып, нервотрепка всех последних дней, выпитая на выставке водка и девять часов разницы между местным временем и еще неперестроившимися толком внутри организма Адашева-Гурского биологическими часами сыграли с ним шутку: вечер он принял за утро.
Мелькнула, правда, на миг сумасшедшая мысль о том, что это не закончился еще «тот» вечер, что Дима и Петрович ждут его сейчас в экспозиционном зале, а он, видимо… видимо… Но Гурский взглянул на часы и отогнал ее ввиду явной абсурдности.
Необходимо было со всем мужеством прямо взглянуть в звериный оскал действительности и признать, что проспал он почти сутки без нескольких часов. И все аэропорты, самолеты, возвращения домой — это все теперь только завтра.
Вот так.
Он плюнул, выругался и побрел в сгустившейся тьме через пустой рынок, по натоптанной между высоких сугробов дорожке, к гостинице.
Глава 42
«Что-то не срастается, — думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. — Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше — раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке — два.
Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что — глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.
Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?
Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но — да.
Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.
«Знают», — сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, — хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».
Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.
— Привет! — обрадовался ему Дмитрий.
— Здорово, — Александр протянул руку. — Как дела?
— Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.
— Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?
— Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?
Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.
Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:
— Марь Петровна…
— Ну да, — она сняла очки. — Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.
Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:
— Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.
— Это землетрясение? — вскинул брови Гурский.
— А вы оставайтесь, — улыбнулась кассир. — Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите — красиво…
— Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.
— Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь — шестой этаж все-таки.
— Пятый.
— Вместе с техническим — шестой.
— И что?
— Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69