— Есть.
— Давай. Штук десять. Прямо туда. Гурский взял в руки графинчик с водкой, опять приподнял его на уровень глаз и задумчиво сказал:
— Знаешь, что самое главное в кулинарии и фармацевтике?
— Что?
— Соотношение пропорций. Принеси-ка, пожалуйста, еще граммов сто. Только очень быстро.
Паренек принес большую рюмку водки и подал Гурскому.
— Так, — похвалил Александр, — молодца. А теперь маслинку.
Поваренок подал маслинку.
— Ну вот… — Гурский выпил сто граммов и зажевал маслиной. — А теперь последний штрих — опа! — Он влил остававшуюся в графине водку в горшок.
— Вот теперь все как надо. Спасибо тебе, держи, — он дал парню пятьдесят рублей. — По кассе пусть нам пробьют как чанахи, я там в зале скажу.
— А как называется болезнь?
— Что? А… Да алкоголизм.
Гурский перелил содержимое горшочка в большую пиалу, аккуратно взял ее одной рукой за край и ободок донышка и понес в зал.
— А фартук-то?
— Пардон. Сними с меня, а? Вот тут развяжи, ага, спасибо. Водки у нас там сколько получилось, четыреста? Обозначь бутылку, пусть впишут в счет. Тебе сколько лет-то?
— Шестнадцать, а что?
— Да так. Бывай, станишник.
— Ну наконец-то… — Лазарский сидел за столом вдвоем с Волковым, и в глаза его было больно смотреть. — Саш, ну я не знаю… Мы же завтракать пришли.
— И что ты заказал?
— Ну, я не знаю, я вообще ничего не хочу, Петька вот салаты ест, а ты, я же не знаю, что… яйца всмятку? На самом деле?
— На вот, держи, только аккуратно, горячее.
— Спасибо, конечно, но как же…
— Ты давай это съешь — и в больничку.
— Саша, да я последние два месяца вообще ничего есть не могу. А вот это конкретно — не буду категорически.
— Не имеешь права, — поднял голову от морковного салата Волков. — Старший приказал.
— Да ну вас, — Лазарский осторожно взял в руки пиалу и сделал глоток. Посмотрел на Гурского, сделал еще несколько крупных глотков, подул на питье и недоверчиво спросил:
— Сань, а это чего?..
— Пей давай. А маслинки глотай с косточкой.
— С косточкой не буду.
— Не имеешь права. Старший приказал. — Петр отодвинул от себя салатную тарелку, достал пачку сигарет и закурил. — А где твои яйца-то?
— Да что ж вы все… — Гурский остановил проходящую мимо их столика официантку. — Девушка, где мои яйца?
— Молоденькая девчонка неожиданно вспыхнула.
— Они… Сейчас принесу.
— Сань. — Лазарский держал в одной руке пустую пиалу, а в другой последнюю маслинку. Щеки его порозовели, на лбу выступили бисеринки пота. — А как это делается? Я же живой опять! И не пьяный…
— В течение ближайших пяти лет это тебе не нужно.
— Да я же там на этом разбогатею!.
— Нельзя, Миша. Это старинный секрет семьи Адашевых. Или Гурских. Не помню, мне бабушка говорила. Но именно обладание этим средством и обусловило исключительную способность к выживанию нашего рода. Особенно в эпоху Петра Великого. Кстати о Петре, — Александр обернулся к Волкову, — наши планы?
— Да что планы. Поехали на Васильевский. Лишенца этого в клинику сдадим.
— Почему лишенца? — обиделся Лазарский.
— Ты паспорт наш сдал, когда уезжал?
— Сдал.
— Значит, лишен гражданства. Лишенец и есть.
— Логично, — согласился Михаил, откладывая в сторону пустую сигаретную пачку. — Дай-ка сигареточку, у тебя штанишки в клеточку.
— Держи, — Петр протянул ему открытую пачку. — А потом мне обратно сюда вернуться надо. Клиентка эта здесь рядом живет. Ну?
— Поехали. — Гурский поднялся из-за стола.
Все вместе они остановились у выхода из зала, чтобы расплатиться. Молоденькая официантка открыла свой блокнотик:
— Значит, так: салатики — два, кофе один, круассанчик, чанахи и бутылка водки. Это у нас… Да! — Она взглянула на Гурского. — А что же мне с вашими яйцами делать?
Он на секунду зажмурился, стиснул зубы, а потом посмотрел ей прямо в глаза и вкрадчиво спросил:
— Есть конкретные предложения?
Волков вынес из ресторана согнувшегося пополам Лазарского, загрузил его в машину и сел за руль. Гурский уселся рядом.
— О-ох! — выдохнул наконец Михаил. — Са… Саня… — задыхался он от смеха. — Ты бы видел, что с ней было…
— Да, Гурский, — сказал Петр, заводя автомобиль, — я же говорил, что ты чудовище. Ну, оговорилась девочка. Да и не оговорилась вовсе.
— Она про яйца спросила, я ей про яйца и ответил.
— С живыми людьми дело имеешь. И не все такие умные, но все равно живые. Она же ребенок еще.
— Вот и капитан мне этот про скрупулезность внушал, и чтобы не умничал.
— Попугай-то?
— В смысле?
— «Попугай» его зовут. Он слово какое-нибудь услышит, подцепит и мусолит потом неделю. Где надо и не надо. Я ему сказал сегодня, не надо, мол, умничать, бери бабки и отдавай человека. Зачем тебе компьютер, моего слова мало?
— Он, Петя, теперь «филигранностью» всех доставать будет. Как я понимаю это дело.
— Почему?
— Да так мне почему-то кажется.
Волковский джип вывернул на Саблинскую, сделал правый поворот на Пушкарскую, потом левый на Ленина (которая теперь Широкая) и выехал на Большой проспект Петроградской стороны, направляясь на Васильевский остров.
Мишка Лазарский отмечал про себя все эти названия знакомых с детства улиц, смотрел на старые дома и очень не хотел в клинику.
— Пацанчики, родненькие, — приговаривал он, — какие же вы хорошие. Не сдавайте меня в больничку, а? Ну давайте еще хоть один денек набулдыкаемся сегодня! Ну ведь как здорово-то, а? Что ж вы как гады последние? Меня на койку, а сами пойдете, жить будете в полной свободе от зависимости. А я?
— Миша, — на секунду обернулся Волков, не отрывая взгляда от скользкой дороги, — вспомни о маме. Мама ждет тебя трезвым. Сынок твой…
— …тянет к тебе за океаном розовые ручки, — подхватил Александр, — лепечет: «Дэди, нье нада дрынк йетот терибл уотка в йетот харибл Раша! Гоу ту ми трезвым! Мне нье нужет ё мани! Я вонт, чтобы от тебя не воняло перегаром! Ай лав ю!»
— Гурский, — сказал Волков, — и все-таки ты чудовище.
— Ребята, — Лазарский расплывался в улыбке, — как я вас люблю.
— Любишь — женись, — пожал плечами Петр.
— Устал — отдохни, — кивнул Гурский.
— Ага… — Мишка поправил шарф. — Умный — покажи свои бабки.
— Это грубо, — сказал Волков.
— И все равно я вас люблю.
— Любишь — женись…
Глава 8
«Понаезжают…» — пробурчал Волков, разворачивая машину возле частной лечебницы на Косой линии Васильевского острова.
Он включил печку, потому что стекла с правой стороны, где сидел Адашев— Гурский, сразу запотели.
— Что?
— Понаезжают, говорю, а потом… Ну не получается из русского человека счастливого американца. Проверено. Ихнее счастье под другие мозги приспособлено.
— Так Мишка же еврей.
— Наш, — назидательно поднял палец Петр. — Русский еврей. Чего, спрашивается, поперся?
— Ну… не столько он, сколько родители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69