С трудом найдя место для парковки, он наконец воткнулся на освободившийся пятачок, взглянул на часы, вышел, застегнул куртку и направился к стеклянным дверям.
У стойки бара, придерживая рукой багажную тележку со стоящей на ней большой дорожной сумкой, стояла высокая женщина. Копна ее ярко-рыжих волос спадала на воротник длинного черного кожаного плаща. Явно кого-то ожидая, она всматривалась в лица всех входящих.
Петр шагнул в ее сторону, поймав себя на том, что поступает чисто рефлекторно.
Даже если она и не бухгалтер Гольдберга, не сделать этого единственного невольного шага было бы попросту ненормально.
— Валентина Олеговна?
— Да, — улыбка чуть тронула тонкие черты ее лица. — А где буденовка?
— Я же не спрашиваю, где ваш каравай… Здравствуйте.
— Добрый день. Только учтите, у меня скоро самолет.
— Хорошо-хорошо. Я вас не задержу. Давайте присядем. Вам кофе? Еще что— нибудь?
— Нет, только кофе.
Петр расплатился, взял две чашки и поставил на белый пластиковый столик.
— Что вас интересует? — Валентина Олеговна, присев на стул, размешивала ложечкой сахар.
— А почему вы не спрашиваете, как погиб Гольдберг?
— Вы же сами сказали: «тяжкое преступление». Значит, убили. А как — для меня не принципиально, я не люблю кровавых деталей. И вообще… это ведь у вас ко мне вопросы. Давайте ближе к делу.
— Хорошо… Как вы считаете, могли быть у Виктора Аркадьевича враги?
— Судя по обстоятельствам его кончины, считаю — да.
— Ну, это разумеется. Я имею в виду…
— Послушайте, я у него проработала чуть больше полугода. Сначала, я уж и не помню, кто нас познакомил, но это не важно, короче говоря, ему нужно было сдать квартальный отчет. От него ушел очередной бухгалтер, что, в общем-то, не удивительно, и я просто свела баланс и сходила вместе с ним в налоговую инспекцию. Работа была пустяковая, деятельности за отчетный период почти не было. Он мне заплатил. Потом уговорил, чтобы я расписалась в новой банковской карточке, он, дескать, меня приказом оформит, но на работу мне ходить не обязательно. Просто поставить подпись в чистых платежках и чековой книжке. Я проконсультировалась, выяснила, что чисто юридически ответственности на мне практически никакой, за все отвечает первое лицо, то есть он, директор, и согласилась. Мы договорились: я делаю только квартальные отчеты, он мне за это платит. Всю деятельность он осуществляет сам. Почему нет? При его оборотах ему вообще никто не нужен.
— И?..
— И все. Я еще один отчет сдала, за третий квартал, налоги мы заплатили, на зарплату какие-то крохи наскребли. И все.
— И вас это устраивало?
— Что?
— Такая работа.
— А не было никакой работы. Нисколько меня это не обременяло. Так… посидеть раз в три месяца пару вечеров да получить деньги. Чисто символические, но все-таки. Он, правда, говорил постоянно о перспективах, об инвестициях каких— то фантастических в грядущем, но это все говорят. В общем, меня общение с ним не напрягало. Да мы почти и не виделись. Так что вряд ли я смогу вам чем-то помочь. О личных его связях ничего не знаю, а о деловых… — Она чуть изогнула изящную линию нижней губы и пожала плечами.
— Да… — Петр достал сигареты. — Вы разрешите?
— Конечно.
— Негусто, конечно, но… что ж поделаешь. — Волков закурил сигарету и положил пачку на стол. — А вас что же, никто не провожает разве?
— Никто. А почему вы спрашиваете?
— Да нет, просто я подумал, может, я мешаю…
— Не мешаете. Трогательная церемония произойдет при встрече.
— Да? А куда вы летите, если не секрет?
— В Мюнхен. К мужу.
— Даже так?
— А что вас удивляет?
— Да ничего, в общем-то… А надолго?
— Если без протокола, — улыбнулась Валентина Олеговна, — то, так и быть, скажу: возможно, насовсем.
— Ну во-от… — протянул расстроенно Петр. — Как красивая женщина, так сразу… И ведь у них там и так все есть: и климат, и изобилие, и душевное благополучие. А у нас? Водка, кураж да женщины красоты чудесной. Что ж они у нас последнее-то забирают?
— Так уж и последнее… На ваш век хватит. И того, и другого, и третьего.
— Нет! — Волков мотнул головой. — Ваше отсутствие будет невосполнимо.
— В плане генофонда нации? — улыбаясь, хитро прищурилась Валентина.
— Именно! — кивнул Петр. — И вообще… Как это никто вас не провожает? А я? Родина вас провожает — в моем лице!
Он поднялся, подошел к стойке и вернулся к столу, поставив на него два бокала с коньяком и тарелочку с бутербродами.
— Нет-нет, что вы, я… — покраснела вдруг Валентина.
— И никаких «нет». Я настаиваю. Родина мне не простит.
Валентина подняла на него пронзительно-зеленые глаза:
— Где ж она раньше-то была…
— Так ведь… всего же не объять. Столько дел. За удачу! — Он поднял бокал.
— Спасибо вам, — она отпила глоток и поставила бокал на стол.
— Ну вот, а то как-то не по-людски.
— Позволите? — она показала глазами на пачку сигарет. Волков привстал и щелкнул зажигалкой.
— Спасибо. Я вообще-то не курю, но…
— А родители? Они как?
— Старенькие. Но у меня сестра с ними живет, так что… И потом, я же не на луну улетаю.
— Слава Богу! Сестра… на вас похожа?
— Да-а. Она у меня очень даже… Так что давайте, налаживайте тут душевное благополучие, если о генофонде нации печетесь.
— Ну, это процесс длительный, скрупулезный. Да и потом, нация-то, она хоть и под покровом Богородицы пребывает, но уж больно лукава. Злодейства как такового на дух не приемлет, а злодей отдельный, персонифицированный, ей тем не менее импонирует. Вот, например, Разин Степан Тимофеевич: год рождения утрачен, род занятий — лихой человек. Народ воспел его поступок — предумышленное убийство беззащитной девушки. Причем с отягчающими — ведь наверняка выпимши был. И утопил барышню, что твою Муму. Просто так, из озорства и бравады ради. А она ведь не Мума была. Хоть мне и собачку, бессмысленно убитую, жалко, но ведь тут — живой человек. У нее ведь тоже небось сердчишко-то билось в тот самый смертный час, как… А он ее — с особым цинизмом. Ибо на глазах всего «народа-богоносца». И народ воспел. Знай, дескать, наших. Он, Степан-то, конечно, много чего другого делал, вполне благородного, но песня-то, а? «И за борт ея бросает…» А Д'Артаньян? Любимый герой детворы? У этого же руки вообще по локоть в кровище. Ему же человека подрезать, опять же из озорства, ничего не стоило… А он — герой. А начальник Бастилии, вот и не помню, что характерно, как звали-то его, он — сатрап. Ему пенделя под зад, в кино показывают, и всем смешно и радостно. Почему, не задумывались?
— Честно говоря, нет.
— Вот. Просто потому, что вас лично не коснулось озорство это самое. Поэтому и я для вас — сатрап. По сути своей. А какой-нибудь Шамиль — герой романтический.
— Ну уж…
— А разве нет? «Налаживайте благополучие…» Для этого же и злодеев изводить тоже нужно, по мере возможности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69