Но им же нравится? Верно, наши движения кажутся странными и смешными европейцам». И мысли Валиндры уже спокойнее потекли в другом направлении.
«Сегодня сочельник, – грустно отмечала Катя, – первый в жизни сочельник, до которого никому из окружающих нет дела».
С детства это слово казалось ей необыкновенным: «соч»– сочное, сладкое, «ель»– хвойное, душистое. «Сочельник»– слово, в котором видится блеск парадных сервизов, хрустальный звон бокалов, запах мандаринов и киевского торта, аромат оттаивающей хвои и восковой мастики, покрывшей золотистый паркет.
В последний мамин сочельник приехал Иван, и они все вместе украшали елку игрушками и орехами, покрытыми сусальным золотом: сдунешь из книжечки слегка шелестящий золотой листочек и аккуратно, сухими руками укутаешь в него орешек. А потом, потрескивая, по белому тонкому фитилю, соединяющему свечки, огонек бежит к макушке зеленой красавицы, и Катины подружки хлопают в ладоши, как маленькие дети. Вата у елки, посыпанная борной кислотой, блестит как снег, а настоящий снег блестит на улице под фонарями, и огни Крещатика висят голубоватыми цепями…
– О чем мечтаем? – весело спросил Лек, почему-то раньше обычного вернувшийся из училища, и поцеловал жену.
– Правда, размечталась. Вот было бы у меня волшебное колечко, как в «Аленьком цветочке», повернула бы его вокруг пальца трижды и оказалась бы в Киеве. На денечек. Больше не надо.
– Ах, сбежать от меня хочешь? Так ты живешь у чудовища? Это я-то чудовище? Оскорбления не прощу. – Лек, дурачась, закружил Катю по комнате. – Требую откуп! Целуй! – ткнул он пальцем в щеку.
– С удовольствием, но отчего ты так весел? – У Кати тоже стало подниматься настроение.
– А ничего… Погода хорошая…
Катя глянула в окно. Погода как погода – оранжерейная.
– Поэтому иди погуляй. Проведай мишек. Намарона тоже по ним соскучилась.
Катя послушно пошла с горничной в сторону зверинца, не понимая, почему вдруг Намарона, обычно равнодушная к животным, с таким интересом расспрашивает ее о повадках зверей и о том, какие из них живут в далекой России.
Через час они вернулись, но Намарона, опередив хозяйку, заглянула в дверь первой:
– Можно уже заходить?
– Так вы сговорились! – начала догадываться о причине раннего возвращения мужа Катя.
– Можно! – крикнул из глубины комнаты Лек, ожидая громкого эффекта.
– Ой, как здорово! – Катя остановилась в восхищении.
Посредине гостиной, истекая смолистым ароматом, высился пушистый кедр, украшенный фруктами, конфетами, мишурой. Катя кинулась мужу на шею: «Спасибо, милый!»– но он остановил ее:
– Погоди благодарить. Там подарок.
Катя, замирая от предвкушения чего-то чудесного, достала из-под густых нижних ветвей увесистый сверток и начала его разворачивать. В три слоя разноцветной шуршащей бумаги были завернуты…
– Коньки! – Она держала в руках прекрасные роликовые коньки, о которых только слышала раньше. – Чудо. Просто чудо! Но где же кататься?
– Я подумал. В бальном зале гостевого дома. Хочешь, сейчас же попробуем?
– Конечно, хочу. – Катя в восторге оглядывала коньки с черными, покрытыми слоем каучука колесиками, поглаживала высокие белые ботинки и вдруг огорченно охнула:– А я? Я думала, ты забыл… ничего тебе не приготовила.
– Ты мне подаришь свою любовь, да? И я буду счастлив. Что может быть лучше!
Хороший все-таки день – сочельник!
Чакрабон беседовал с отцом в его кабинете дома Чакри.
Короля радовали успехи сына в реорганизации армии, его активность. Он с интересом вникал в планы относительно технического оснащения войск на уровне высших мировых достижений. Разговор шел об оружии, и Лек, между делом, уронил, что в холле оставил несколько африканских клинков, которые они вместе с Катрин выбрали на каирском базаре ему в подарок. Не согласится ли отец взглянуть?
Принесли свертки.
Король чуткими пальцами касался серебряной филиграни, бритвенно-тонких лезвий. Развесив клинки по стенам, он показал еще на два округлых свертка: «А там что?»
Лек, осторожно развернув папиросную бумагу, извлек скорлупу страусовых яиц.
– Вот. Мы с Катрин были на страусовой ферме и приобрели для тебя. Сувениры. Их используют даже в люстрах вместо плафонов…
– Никогда не слышал, что есть страусовые фермы. Расскажи-ка поподробнее.
– Отец, если бы я знал, что тебя заинтересует выведение страусят, я бы непременно был очень внимателен. – Лек сделал вид, что вспоминает. – Нет, не могу. Но Катрин… Она долго расспрашивала хозяйку, пока я следил за бедным страусом, у которого выщипывали перья. Она даже, кажется, что-то записывала. Может, тебе было бы интересно ее послушать?
– Ох, мой хитрый сын! Думаешь, что поймал на удочку простака короля? Ладно, рассказывай, что представляет собой твоя россиянка. Кто ее родители?
– У нее нет родителей. В пятнадцать лет осталась круглой сиротой.
Эта фраза решила Катину судьбу. Случайное совпадение, но оно много значило для короля. Он тоже в пятнадцать лет остался полным сиротой после смерти отца своего Монгкута. Рама V, жертва своей любознательности, неизлечимо заболел при сопровождении на юг страны французской экспедиции, приехавшей наблюдать солнечное затмение в августе тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Чулалонгкорн прекрасно помнил день затмения, начавшийся низкой облачностью и дождем, помнил свое волнение: а вдруг все хлопоты окажутся напрасными? Но небо вовремя очистилось, чтобы на шесть минут потемнеть до появления нескольких звезд. А через месяц весь Сиам был в трауре. Лихорадка, подхваченная в южных болотах, испепелила Монгкута. На престол взошел Чулалонгкорн. Но какой же из него монарх в пятнадцать лет? И последовало еще пять самых тяжелых лет в жизни под неусыпным надзором регента, «второго короля», дяди Чао Пья Су-ривонга. Это была отнюдь не отцовская дружелюбная опека, а череда наставлений, нравоучений и жесткий контроль. Зато как он был счастлив, издав в двадцать лет свой первый королевский указ! Он отменил обычай, требующий, чтобы вошедшие в тронный зал простирались ниц перед королем.
– Так ты говоришь, семья военного? Генерал-майора? Но чужестранка всегда будет чужестранкой.
– Не ты ли, отец, советовал своим племянникам, отправлявшимся в Россию, брать в жены русских дворянок?
Лек ожидал ответа, что это была лишь шутка, и ссылки на указ двухвековой давности. Тогда проводилась политика, осуждающая браки с иностранцами, – опасались вмешательства европейцев во внутренние дела Сиама. Лек приготовил целую речь в оправдание дружественной России, но отец заговорил о другом:
– Я помню свой совет. Он не касался людей, ближайших к престолу. А ты являешься вторым после Вачиравуда.
– Нет, отец! Ты забыл о Парибатре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
«Сегодня сочельник, – грустно отмечала Катя, – первый в жизни сочельник, до которого никому из окружающих нет дела».
С детства это слово казалось ей необыкновенным: «соч»– сочное, сладкое, «ель»– хвойное, душистое. «Сочельник»– слово, в котором видится блеск парадных сервизов, хрустальный звон бокалов, запах мандаринов и киевского торта, аромат оттаивающей хвои и восковой мастики, покрывшей золотистый паркет.
В последний мамин сочельник приехал Иван, и они все вместе украшали елку игрушками и орехами, покрытыми сусальным золотом: сдунешь из книжечки слегка шелестящий золотой листочек и аккуратно, сухими руками укутаешь в него орешек. А потом, потрескивая, по белому тонкому фитилю, соединяющему свечки, огонек бежит к макушке зеленой красавицы, и Катины подружки хлопают в ладоши, как маленькие дети. Вата у елки, посыпанная борной кислотой, блестит как снег, а настоящий снег блестит на улице под фонарями, и огни Крещатика висят голубоватыми цепями…
– О чем мечтаем? – весело спросил Лек, почему-то раньше обычного вернувшийся из училища, и поцеловал жену.
– Правда, размечталась. Вот было бы у меня волшебное колечко, как в «Аленьком цветочке», повернула бы его вокруг пальца трижды и оказалась бы в Киеве. На денечек. Больше не надо.
– Ах, сбежать от меня хочешь? Так ты живешь у чудовища? Это я-то чудовище? Оскорбления не прощу. – Лек, дурачась, закружил Катю по комнате. – Требую откуп! Целуй! – ткнул он пальцем в щеку.
– С удовольствием, но отчего ты так весел? – У Кати тоже стало подниматься настроение.
– А ничего… Погода хорошая…
Катя глянула в окно. Погода как погода – оранжерейная.
– Поэтому иди погуляй. Проведай мишек. Намарона тоже по ним соскучилась.
Катя послушно пошла с горничной в сторону зверинца, не понимая, почему вдруг Намарона, обычно равнодушная к животным, с таким интересом расспрашивает ее о повадках зверей и о том, какие из них живут в далекой России.
Через час они вернулись, но Намарона, опередив хозяйку, заглянула в дверь первой:
– Можно уже заходить?
– Так вы сговорились! – начала догадываться о причине раннего возвращения мужа Катя.
– Можно! – крикнул из глубины комнаты Лек, ожидая громкого эффекта.
– Ой, как здорово! – Катя остановилась в восхищении.
Посредине гостиной, истекая смолистым ароматом, высился пушистый кедр, украшенный фруктами, конфетами, мишурой. Катя кинулась мужу на шею: «Спасибо, милый!»– но он остановил ее:
– Погоди благодарить. Там подарок.
Катя, замирая от предвкушения чего-то чудесного, достала из-под густых нижних ветвей увесистый сверток и начала его разворачивать. В три слоя разноцветной шуршащей бумаги были завернуты…
– Коньки! – Она держала в руках прекрасные роликовые коньки, о которых только слышала раньше. – Чудо. Просто чудо! Но где же кататься?
– Я подумал. В бальном зале гостевого дома. Хочешь, сейчас же попробуем?
– Конечно, хочу. – Катя в восторге оглядывала коньки с черными, покрытыми слоем каучука колесиками, поглаживала высокие белые ботинки и вдруг огорченно охнула:– А я? Я думала, ты забыл… ничего тебе не приготовила.
– Ты мне подаришь свою любовь, да? И я буду счастлив. Что может быть лучше!
Хороший все-таки день – сочельник!
Чакрабон беседовал с отцом в его кабинете дома Чакри.
Короля радовали успехи сына в реорганизации армии, его активность. Он с интересом вникал в планы относительно технического оснащения войск на уровне высших мировых достижений. Разговор шел об оружии, и Лек, между делом, уронил, что в холле оставил несколько африканских клинков, которые они вместе с Катрин выбрали на каирском базаре ему в подарок. Не согласится ли отец взглянуть?
Принесли свертки.
Король чуткими пальцами касался серебряной филиграни, бритвенно-тонких лезвий. Развесив клинки по стенам, он показал еще на два округлых свертка: «А там что?»
Лек, осторожно развернув папиросную бумагу, извлек скорлупу страусовых яиц.
– Вот. Мы с Катрин были на страусовой ферме и приобрели для тебя. Сувениры. Их используют даже в люстрах вместо плафонов…
– Никогда не слышал, что есть страусовые фермы. Расскажи-ка поподробнее.
– Отец, если бы я знал, что тебя заинтересует выведение страусят, я бы непременно был очень внимателен. – Лек сделал вид, что вспоминает. – Нет, не могу. Но Катрин… Она долго расспрашивала хозяйку, пока я следил за бедным страусом, у которого выщипывали перья. Она даже, кажется, что-то записывала. Может, тебе было бы интересно ее послушать?
– Ох, мой хитрый сын! Думаешь, что поймал на удочку простака короля? Ладно, рассказывай, что представляет собой твоя россиянка. Кто ее родители?
– У нее нет родителей. В пятнадцать лет осталась круглой сиротой.
Эта фраза решила Катину судьбу. Случайное совпадение, но оно много значило для короля. Он тоже в пятнадцать лет остался полным сиротой после смерти отца своего Монгкута. Рама V, жертва своей любознательности, неизлечимо заболел при сопровождении на юг страны французской экспедиции, приехавшей наблюдать солнечное затмение в августе тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Чулалонгкорн прекрасно помнил день затмения, начавшийся низкой облачностью и дождем, помнил свое волнение: а вдруг все хлопоты окажутся напрасными? Но небо вовремя очистилось, чтобы на шесть минут потемнеть до появления нескольких звезд. А через месяц весь Сиам был в трауре. Лихорадка, подхваченная в южных болотах, испепелила Монгкута. На престол взошел Чулалонгкорн. Но какой же из него монарх в пятнадцать лет? И последовало еще пять самых тяжелых лет в жизни под неусыпным надзором регента, «второго короля», дяди Чао Пья Су-ривонга. Это была отнюдь не отцовская дружелюбная опека, а череда наставлений, нравоучений и жесткий контроль. Зато как он был счастлив, издав в двадцать лет свой первый королевский указ! Он отменил обычай, требующий, чтобы вошедшие в тронный зал простирались ниц перед королем.
– Так ты говоришь, семья военного? Генерал-майора? Но чужестранка всегда будет чужестранкой.
– Не ты ли, отец, советовал своим племянникам, отправлявшимся в Россию, брать в жены русских дворянок?
Лек ожидал ответа, что это была лишь шутка, и ссылки на указ двухвековой давности. Тогда проводилась политика, осуждающая браки с иностранцами, – опасались вмешательства европейцев во внутренние дела Сиама. Лек приготовил целую речь в оправдание дружественной России, но отец заговорил о другом:
– Я помню свой совет. Он не касался людей, ближайших к престолу. А ты являешься вторым после Вачиравуда.
– Нет, отец! Ты забыл о Парибатре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94