Она была приветлива, спросила, кто едет с Катей, и, услыхав, что Намарона, согласно кивнула. Чом хорошо отзывалась о старшей горничной. Поговорили о слишком строгих учителях любимого маленького Ноу, о том, что он теперь, к сожалению, не может ночевать в Пья Тае. «Да», – ответила Катя, но подумала другое: «К сожалению… У ребенка за все детство не было ни одной спокойной ночи в Пья Тае с его перевернутым режимом…»
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Шанхай оглушил Катю скрежетом лебедок, рычанием моторов, гудками пароходов и машин. Сквозь портовый шум заунывно пробивались стоны кули, согнутых пополам, с огромными мешками на маленьких спинах: «Хей-о-хо! Хей-о-хо!» Рикши катили свои повозки, покрикивая вместо клаксонов: «Вей-вей!» Монотонной тягучей нотой вплетались в голоса города подвывания нищих. Дрались у входа в кабачок «Фриско» пьяные матросы. Пестрые рекламы приглашали, указывали, взывали со всех углов.
Извозчик сначала ехал вдоль берега грязной Вампы с шумными баржами, сампанами, ловкими джонками, снующими между судами с разными флагами, мимо мрачных кирпичных зданий, похожих на казармы. Катя подняла голову, разглядывая круглый циферблат на высокой башне. «Английская таможня», – уронил извозчик и остановился возле меняльной лавки. Катя отдала часть тикалей, предназначенных для карманных расходов, и получила взамен мексиканские доллары, находившиеся здесь в обращении наравне с китайским серебряным долларом – юанем. На прилавке толстого китайца-менялы стояла грифельная доска с курсом мексиканского доллара в американском, в лире, франке и йене. Шанхай покупал, торговался, продавал.
Кате стало так неуютно среди безлиственных пыльных улиц, что на секунду появилась мысль, не уехать ли обратно с тем же пароходом. Но Намарона рядом была спокойна и оживленна, а коляска въехала в западную часть города, зеленую, тихую, с виллами в садах, внушительными отелями, банками, живописными харчевнями, и на душе у Кати стало спокойнее.
Они остановились в двухкомнатном номере отеля «Бостон». Катя записалась под фамилией Лесницкая и почувствовала давно забытое ощущение самостоятельности, отсутствия каких бы то ни было обязанностей. Вильсон надавал ей множество рекомендаций по поводу режима дня, лечебной диеты и успокоительных средств. Катя намеревалась встретиться с приехавшими из России, но только попозже, собравшись с силами. А еще можно было съездить к Ивану в Пекин. Но там неизбежна встреча с Савельевым. Нет, второго раза в том состоянии слабости и нервного расстройства, которое не оставляло ее уже несколько месяцев, не вынести. И Катя при всем желании видеть брата убедила себя, что Иван сейчас и так в неопределенном положении: пришлось оставить службу в русском посольстве и он, раздумывая, чем бы заняться, жил с семьей на сбережения. Конечно, со знанием четырнадцати языков он без работы не останется. Но до гостей ли теперь? В общем, решила пока, насколько хватит терпения, оставаться в Шанхае.
И все было бы хорошо: Ежик писал часто, Вильсон – тоже. Лек – редко, так ему же некогда… Но стали в письмах встречаться какие-то недомолвки. Катя не знала, что и думать. Лек заболел? У Ежика с учебой не ладится? Но отчего ж скрывать? Пишут, что все здоровы. Намарона тоже получала письма от своих приятельниц из Парускавана и однажды, помявшись, как обычно, перед важным разговором, решила все-таки его начать:
– Не знаю, говорить вам или нет, но, наверное; лучше сказать.
– Что случилось? – Катя побледнела и медленно опустилась на подвернувшийся стул.
– Толька не волнуйтесь, ради бога. Теперь уж вижу, что следовало промолчать. Но ведь не я, так кто-нибудь другой скажет.
– Да говори же, наконец, не томи!
– Ой, не могу! Вы лучше сами почитайте!
Катя развернула бумагу. Буквы разбегались. Она никак не могла сосредоточиться. Лек… Джавалит… При чем тут Джавалит?.. Она прекрасно помнила эту очаровательную племянницу Лека, персиковую девушку, рядом с именем которой обычно употребляли английское «gay», что скрывало двусмысленность, означая и «веселая» и «беспутная». «Gay Javalit», – было написано и в письме. Их домик в Хуа Хине – и вдруг там Лек, проводящий с Джавалит шумные уик-энды! Не верилось. Было слишком не похоже на суховатого Лека, никогда не любившего пустопорожней болтовни, сборищ и ни к чему не обязывающих флиртов.
А если это серьезно? Пустышка Джавалит… Милое личико, беззаботный смех и никаких терзаний… Но хваленая ответственность Лека за семью?! Горько. Тошно. Первый раз расстались надолго и… А вдруг он специально ее отослал? Нет. Он был слишком спокоен и занят работой последнее время. Катя припомнила его честный открытый взгляд при прощании и поцелуй, хоть и не жаркий, но ласковый. Нет-нет, тогда еще все было хорошо. Катя решила подождать. Может, все кончится быстро и само собой. Но Лек почувствовал по интонациям писем, что ей все известно, и стал присылать сжатые отчеты об учебе Ежика, называя его Чула-Чакрабоном. Катя чувствовала, что теряет мужа. Где было взять сил и на это испытание? Она опять слегла. Как у свекрови, смешались ночи и дни. Засыпала – снилось, будто Ежик опять крошечный, двухлетний и болен дизентерией. Чуть не потеряли они его тогда. Лек днем был в академии, а ночью сменял падающую от усталости Катю. Ежик немного успокаивался только на руках, и, чтобы малышу было легче переносить мучения, они сутками носили его по комнате.
Потом она просыпалась и вспоминала, как они с Ежиком и Махидолом путешествовали к фамильному городу Чакрабона Питсанулоку на север Сиама с его древними памятниками и монастырями. В сознании всплыла полустершаяся надпись на треснувшей ступе: «…Сын, который умер юношей, и в этом нет ничего удивительного, ибо этот мир перерождений является неустойчивым, недолговечным, иллюзорным…»
Катя, Лек, проводники и повар ехали на лошадях, а Чом с Ежиком восседали на спине огромной добродушной слонихи Бунчи, которая ступала медленно, надежно, слегка покачиваясь. А вокруг цвели орхидеи фантастических расцветок, пели невиданные птицы, листья папоротников, не знавшие солнца, безнадежно тянулись вверх, а над ними, перелетая с ветки на ветку, покрикивали настоящие дикие обезьяны. Если не было рядом подходящего жилья, устанавливали большую армейскую палатку, разжигали костры, чтобы отпугнуть непрошеных гостей. Воздух на севере был несравненно чище, ночи холоднее, чем в Бангкоке. Ежик и по сей день вспоминает: «Как чудесно было путешествовать! Давайте поедем снова!» И теперь так просто взять и зачеркнуть все, что связывало их более десяти лет? Друзья, родственники, все говорили, что у них образцовая семья, ставили в пример. Никогда ведь не ссорились. Всегда приходили к единому мнению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Шанхай оглушил Катю скрежетом лебедок, рычанием моторов, гудками пароходов и машин. Сквозь портовый шум заунывно пробивались стоны кули, согнутых пополам, с огромными мешками на маленьких спинах: «Хей-о-хо! Хей-о-хо!» Рикши катили свои повозки, покрикивая вместо клаксонов: «Вей-вей!» Монотонной тягучей нотой вплетались в голоса города подвывания нищих. Дрались у входа в кабачок «Фриско» пьяные матросы. Пестрые рекламы приглашали, указывали, взывали со всех углов.
Извозчик сначала ехал вдоль берега грязной Вампы с шумными баржами, сампанами, ловкими джонками, снующими между судами с разными флагами, мимо мрачных кирпичных зданий, похожих на казармы. Катя подняла голову, разглядывая круглый циферблат на высокой башне. «Английская таможня», – уронил извозчик и остановился возле меняльной лавки. Катя отдала часть тикалей, предназначенных для карманных расходов, и получила взамен мексиканские доллары, находившиеся здесь в обращении наравне с китайским серебряным долларом – юанем. На прилавке толстого китайца-менялы стояла грифельная доска с курсом мексиканского доллара в американском, в лире, франке и йене. Шанхай покупал, торговался, продавал.
Кате стало так неуютно среди безлиственных пыльных улиц, что на секунду появилась мысль, не уехать ли обратно с тем же пароходом. Но Намарона рядом была спокойна и оживленна, а коляска въехала в западную часть города, зеленую, тихую, с виллами в садах, внушительными отелями, банками, живописными харчевнями, и на душе у Кати стало спокойнее.
Они остановились в двухкомнатном номере отеля «Бостон». Катя записалась под фамилией Лесницкая и почувствовала давно забытое ощущение самостоятельности, отсутствия каких бы то ни было обязанностей. Вильсон надавал ей множество рекомендаций по поводу режима дня, лечебной диеты и успокоительных средств. Катя намеревалась встретиться с приехавшими из России, но только попозже, собравшись с силами. А еще можно было съездить к Ивану в Пекин. Но там неизбежна встреча с Савельевым. Нет, второго раза в том состоянии слабости и нервного расстройства, которое не оставляло ее уже несколько месяцев, не вынести. И Катя при всем желании видеть брата убедила себя, что Иван сейчас и так в неопределенном положении: пришлось оставить службу в русском посольстве и он, раздумывая, чем бы заняться, жил с семьей на сбережения. Конечно, со знанием четырнадцати языков он без работы не останется. Но до гостей ли теперь? В общем, решила пока, насколько хватит терпения, оставаться в Шанхае.
И все было бы хорошо: Ежик писал часто, Вильсон – тоже. Лек – редко, так ему же некогда… Но стали в письмах встречаться какие-то недомолвки. Катя не знала, что и думать. Лек заболел? У Ежика с учебой не ладится? Но отчего ж скрывать? Пишут, что все здоровы. Намарона тоже получала письма от своих приятельниц из Парускавана и однажды, помявшись, как обычно, перед важным разговором, решила все-таки его начать:
– Не знаю, говорить вам или нет, но, наверное; лучше сказать.
– Что случилось? – Катя побледнела и медленно опустилась на подвернувшийся стул.
– Толька не волнуйтесь, ради бога. Теперь уж вижу, что следовало промолчать. Но ведь не я, так кто-нибудь другой скажет.
– Да говори же, наконец, не томи!
– Ой, не могу! Вы лучше сами почитайте!
Катя развернула бумагу. Буквы разбегались. Она никак не могла сосредоточиться. Лек… Джавалит… При чем тут Джавалит?.. Она прекрасно помнила эту очаровательную племянницу Лека, персиковую девушку, рядом с именем которой обычно употребляли английское «gay», что скрывало двусмысленность, означая и «веселая» и «беспутная». «Gay Javalit», – было написано и в письме. Их домик в Хуа Хине – и вдруг там Лек, проводящий с Джавалит шумные уик-энды! Не верилось. Было слишком не похоже на суховатого Лека, никогда не любившего пустопорожней болтовни, сборищ и ни к чему не обязывающих флиртов.
А если это серьезно? Пустышка Джавалит… Милое личико, беззаботный смех и никаких терзаний… Но хваленая ответственность Лека за семью?! Горько. Тошно. Первый раз расстались надолго и… А вдруг он специально ее отослал? Нет. Он был слишком спокоен и занят работой последнее время. Катя припомнила его честный открытый взгляд при прощании и поцелуй, хоть и не жаркий, но ласковый. Нет-нет, тогда еще все было хорошо. Катя решила подождать. Может, все кончится быстро и само собой. Но Лек почувствовал по интонациям писем, что ей все известно, и стал присылать сжатые отчеты об учебе Ежика, называя его Чула-Чакрабоном. Катя чувствовала, что теряет мужа. Где было взять сил и на это испытание? Она опять слегла. Как у свекрови, смешались ночи и дни. Засыпала – снилось, будто Ежик опять крошечный, двухлетний и болен дизентерией. Чуть не потеряли они его тогда. Лек днем был в академии, а ночью сменял падающую от усталости Катю. Ежик немного успокаивался только на руках, и, чтобы малышу было легче переносить мучения, они сутками носили его по комнате.
Потом она просыпалась и вспоминала, как они с Ежиком и Махидолом путешествовали к фамильному городу Чакрабона Питсанулоку на север Сиама с его древними памятниками и монастырями. В сознании всплыла полустершаяся надпись на треснувшей ступе: «…Сын, который умер юношей, и в этом нет ничего удивительного, ибо этот мир перерождений является неустойчивым, недолговечным, иллюзорным…»
Катя, Лек, проводники и повар ехали на лошадях, а Чом с Ежиком восседали на спине огромной добродушной слонихи Бунчи, которая ступала медленно, надежно, слегка покачиваясь. А вокруг цвели орхидеи фантастических расцветок, пели невиданные птицы, листья папоротников, не знавшие солнца, безнадежно тянулись вверх, а над ними, перелетая с ветки на ветку, покрикивали настоящие дикие обезьяны. Если не было рядом подходящего жилья, устанавливали большую армейскую палатку, разжигали костры, чтобы отпугнуть непрошеных гостей. Воздух на севере был несравненно чище, ночи холоднее, чем в Бангкоке. Ежик и по сей день вспоминает: «Как чудесно было путешествовать! Давайте поедем снова!» И теперь так просто взять и зачеркнуть все, что связывало их более десяти лет? Друзья, родственники, все говорили, что у них образцовая семья, ставили в пример. Никогда ведь не ссорились. Всегда приходили к единому мнению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94