.. — сокрушалась она, открывая высокие ворота.
— А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.
— Отбился, Ивась? — встревоженно спросила старая казачка.
— Не знаю… — смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.
— Оба гусара, мама, действительно убежали на тот свет. Один — без головы, а второй — без обеих рук.
— Чтобы не защищал дурную голову пустыми руками, коль не сумел удержать саблю под ударом казака! — похвалил Богун молодого Ивана Серко.
Двое дворовых казаков взяли разгоряченных коней и стали водить их по двору, чтобы остыли. Серко посмотрел на друзей, словно спрашивал, как поступить, когда у тебя из рук поводья коня забирают, не спросив разрешения.
Усатый, несколько медлительный и сдержанный, Мартын Пушкаренко здоровался с матерью. Он, как когда-то в детстве, обнял счастливую мать за шею, прижался головой к ее груди.
— Спасибо, мама, переяславскому старшине, благодаря ему нам и удалось вырваться к вам погостить. В луговых зарослях на той стороне Днепра разыскал он нас. Хотелось и Карпа прихватить с собой, но он…
— Что-то случилось с ним, пречистая матерь? Война, как поветрие, не выбирая косит… — забеспокоилась Мелашка.
— Разве вы, мама, Карпа не знаете? Поехал защищать Богдана от наседающей шляхты, — уже с крыльца сказал Богун.
— Один? Где это видано — один-одинешенек против такого скопища?
Мелашка хотела первой войти в дом, чтобы принять казаков, и в то же время не терпелось послушать их. Ведь она ухаживала за ними, когда были малышами, как за родными детьми.
— Вижу, что вы, мама, плохо знаете своего, да и нашего Карпа.
— Зато его хорошо знают проклятые ляхи! — снова вставил Богун, любивший таких отважных воинов, как Карпо.
И четверо молодых казаков захохотали так, что стекла зазвенели в окнах.
— Надолго ли вырвались из этой баталии? — спросила Ганна.
Война не нужна молодухе, женский век которой клонился к закату. Кажется, еще и не жила с мужем, а жизнь уже прожита!
— Да, наверно, до завтрашнего утра пробудем, — ответил за всех старший среди гостей Мартынко, разматывая кушак и укладывая свое оружие на длинную скамью.
23
Завтрак гостей затянулся до обеда. Мелашка и две девушки принесли из погреба четыре больших кувшина с брагой и холодным венгерским вином, которое так и пенилось в кубках.
Женщины-хозяйки, как принято, ухаживали за гостями, а девушки-служанки быстро подавали горячие блюда. Напоминать гостям о стоявших на столе закусках считалось в этом доме не только признаком гостеприимства, но и своеобразной доблестью. Отказаться от какого-нибудь блюда — значит обидеть кухарку и хозяйку дома.
Но временами Ганне приходилось оставлять гостей. Молодые казаки хорошо понимали мать. У нее ведь две дочери-подростки и сын Тимоша. Малые дети нуждались в присмотре матери, хотя и без нее они никогда не оставались одни.
О чем бы ни заходила речь за столом, она сводилась к разговору о беженцах, которыми забиты не только дороги, но и прибрежные лесные чащи. Поселяне с Правобережья, с Белоцерковщины и Подольщины покидали родные насиженные места и убегали на левый берег Днепра, на Лубенщину, а то и дальше, к границам русской Белгородщины.
— Опустошаются наши земли, захваченные панами шляхтичами, — словно про себя печально произнес Мартын.
— Но не усидят и они, проклятые, без людей, — добавила Мелашка.
Данило Нечай, который время от времени невольно хватался рукой за голову и кривился от боли, хотя и сказал, когда его рану на виске перевязывала хозяйка, что это «царапина», сокрушенно произнес:
— Говорят, что привезут сюда польских хлебопашцев с Вислы и с Немана. А куда же деваться нашим? Пропала наша родина…
— Да типун вам на язык! Снова похоронную запели. А где же мы будем? Неужто сабли свои солить собираетесь… Хватит, хлопцы, панихиду править. Налей-ка, Мартын, а мать закуски подбросит, — призывал друзей неугомонный Богун.
Он хотел поднять настроение молодежи. Когда хлопцы повеселели, непоседливый Богун незаметно улизнул в соседнюю комнату. Он любил помогать хозяйкам на кухне.
А вино делало свое дело. У казаков развязались языки. Они оживленно разговаривали с Мелашкой, шутили, смеялись, заигрывали с молодухами, угощавшими их. Вдруг все умолкли, когда в светлицу вошел Богун, ведя за руку застенчивую девочку-подростка. Не на улице ли подобрал он беглянку? Но одета она была в легкое платье. Девочка дичилась, словно только что оказалась среди людей. Она слегка упиралась, но что надо пристойно вести себя в присутствии гостей — не дитя ведь, — понимала.
Точно испуганная, она широко раскрыла голубые глаза, тут же и прикрыла их, словно жмурясь от света. Длинные темные ресницы еще не играли, а по-детски мигали, подчеркивая контраст голубых глаз и черных густых бровей.
— А у нас вот и Геленка есть! — воскликнул Богун.
— О-о! — словно по команде восхищенно отозвались казаки.
— Геленка? — переспросил один из них.
— Почему же Геленка, а не Оленка? — поинтересовался самый младший из гостей, Иван Серко. И покраснел, то ли от выпитого вина, то ли пленившись красотой девчушки.
— Ежели я полячка, шляхетского рода…
— Ты смотри!.. Значит, выходит, не казачка, — разочарованно сказал Мартынко.
И казаки переглянулись между собой, словно осуждая Богуна. Девочке не больше пятнадцати лет, а как она гордится своим шляхетским происхождением.
— Где же ты, Иван, нашел такое золото?
— Да, прелестная девчушка! Должно быть, и ее родители тут. Ну так пейте, хлопцы, покуда не нагрянули эти езусовы свидетели! — воскликнул Нечай. И он с упреком посмотрел на Богуна, но ничего не сказал ему.
В этот момент в комнату вошел раскрасневшийся на морозе, но похудевший, заросший бородой Богдан. Веселым взглядом он окинул сидевшие за столом друзей и, придерживая рукой дверь, крикнул в сени:
— Давайте, хлопцы, сюда его, в компанию! Вот тут и положим на широкую скамью, вместе с нами и за столом будет.
Двое чигиринских казаков осторожно внесли и положили на скамью раненого Карпа Полторалиха, обе руки его были перевязаны окровавленными бинтами. Следом за ним вошел с забинтованной головой Назрулла, в правой руке он держал саблю и французский самопал Карпа. Казалось, что он в шутку напялил на свою голову это окровавленное тряпье. Радостная улыбка засияла на лице, когда он увидел друзей.
Девушки-служанки сразу увели Геленку, которая с ужасом смотрела на раненых казаков.
24
Иван Богун по-своему утешал Карпа, когда женщины теплой водой промывали ему раны на шее, руках и перевязывали их:
— Ну, Карпо, может, все-таки выпьешь горилочки? Рассказывают, что покойный отец, бывало, говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.
— Отбился, Ивась? — встревоженно спросила старая казачка.
— Не знаю… — смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.
— Оба гусара, мама, действительно убежали на тот свет. Один — без головы, а второй — без обеих рук.
— Чтобы не защищал дурную голову пустыми руками, коль не сумел удержать саблю под ударом казака! — похвалил Богун молодого Ивана Серко.
Двое дворовых казаков взяли разгоряченных коней и стали водить их по двору, чтобы остыли. Серко посмотрел на друзей, словно спрашивал, как поступить, когда у тебя из рук поводья коня забирают, не спросив разрешения.
Усатый, несколько медлительный и сдержанный, Мартын Пушкаренко здоровался с матерью. Он, как когда-то в детстве, обнял счастливую мать за шею, прижался головой к ее груди.
— Спасибо, мама, переяславскому старшине, благодаря ему нам и удалось вырваться к вам погостить. В луговых зарослях на той стороне Днепра разыскал он нас. Хотелось и Карпа прихватить с собой, но он…
— Что-то случилось с ним, пречистая матерь? Война, как поветрие, не выбирая косит… — забеспокоилась Мелашка.
— Разве вы, мама, Карпа не знаете? Поехал защищать Богдана от наседающей шляхты, — уже с крыльца сказал Богун.
— Один? Где это видано — один-одинешенек против такого скопища?
Мелашка хотела первой войти в дом, чтобы принять казаков, и в то же время не терпелось послушать их. Ведь она ухаживала за ними, когда были малышами, как за родными детьми.
— Вижу, что вы, мама, плохо знаете своего, да и нашего Карпа.
— Зато его хорошо знают проклятые ляхи! — снова вставил Богун, любивший таких отважных воинов, как Карпо.
И четверо молодых казаков захохотали так, что стекла зазвенели в окнах.
— Надолго ли вырвались из этой баталии? — спросила Ганна.
Война не нужна молодухе, женский век которой клонился к закату. Кажется, еще и не жила с мужем, а жизнь уже прожита!
— Да, наверно, до завтрашнего утра пробудем, — ответил за всех старший среди гостей Мартынко, разматывая кушак и укладывая свое оружие на длинную скамью.
23
Завтрак гостей затянулся до обеда. Мелашка и две девушки принесли из погреба четыре больших кувшина с брагой и холодным венгерским вином, которое так и пенилось в кубках.
Женщины-хозяйки, как принято, ухаживали за гостями, а девушки-служанки быстро подавали горячие блюда. Напоминать гостям о стоявших на столе закусках считалось в этом доме не только признаком гостеприимства, но и своеобразной доблестью. Отказаться от какого-нибудь блюда — значит обидеть кухарку и хозяйку дома.
Но временами Ганне приходилось оставлять гостей. Молодые казаки хорошо понимали мать. У нее ведь две дочери-подростки и сын Тимоша. Малые дети нуждались в присмотре матери, хотя и без нее они никогда не оставались одни.
О чем бы ни заходила речь за столом, она сводилась к разговору о беженцах, которыми забиты не только дороги, но и прибрежные лесные чащи. Поселяне с Правобережья, с Белоцерковщины и Подольщины покидали родные насиженные места и убегали на левый берег Днепра, на Лубенщину, а то и дальше, к границам русской Белгородщины.
— Опустошаются наши земли, захваченные панами шляхтичами, — словно про себя печально произнес Мартын.
— Но не усидят и они, проклятые, без людей, — добавила Мелашка.
Данило Нечай, который время от времени невольно хватался рукой за голову и кривился от боли, хотя и сказал, когда его рану на виске перевязывала хозяйка, что это «царапина», сокрушенно произнес:
— Говорят, что привезут сюда польских хлебопашцев с Вислы и с Немана. А куда же деваться нашим? Пропала наша родина…
— Да типун вам на язык! Снова похоронную запели. А где же мы будем? Неужто сабли свои солить собираетесь… Хватит, хлопцы, панихиду править. Налей-ка, Мартын, а мать закуски подбросит, — призывал друзей неугомонный Богун.
Он хотел поднять настроение молодежи. Когда хлопцы повеселели, непоседливый Богун незаметно улизнул в соседнюю комнату. Он любил помогать хозяйкам на кухне.
А вино делало свое дело. У казаков развязались языки. Они оживленно разговаривали с Мелашкой, шутили, смеялись, заигрывали с молодухами, угощавшими их. Вдруг все умолкли, когда в светлицу вошел Богун, ведя за руку застенчивую девочку-подростка. Не на улице ли подобрал он беглянку? Но одета она была в легкое платье. Девочка дичилась, словно только что оказалась среди людей. Она слегка упиралась, но что надо пристойно вести себя в присутствии гостей — не дитя ведь, — понимала.
Точно испуганная, она широко раскрыла голубые глаза, тут же и прикрыла их, словно жмурясь от света. Длинные темные ресницы еще не играли, а по-детски мигали, подчеркивая контраст голубых глаз и черных густых бровей.
— А у нас вот и Геленка есть! — воскликнул Богун.
— О-о! — словно по команде восхищенно отозвались казаки.
— Геленка? — переспросил один из них.
— Почему же Геленка, а не Оленка? — поинтересовался самый младший из гостей, Иван Серко. И покраснел, то ли от выпитого вина, то ли пленившись красотой девчушки.
— Ежели я полячка, шляхетского рода…
— Ты смотри!.. Значит, выходит, не казачка, — разочарованно сказал Мартынко.
И казаки переглянулись между собой, словно осуждая Богуна. Девочке не больше пятнадцати лет, а как она гордится своим шляхетским происхождением.
— Где же ты, Иван, нашел такое золото?
— Да, прелестная девчушка! Должно быть, и ее родители тут. Ну так пейте, хлопцы, покуда не нагрянули эти езусовы свидетели! — воскликнул Нечай. И он с упреком посмотрел на Богуна, но ничего не сказал ему.
В этот момент в комнату вошел раскрасневшийся на морозе, но похудевший, заросший бородой Богдан. Веселым взглядом он окинул сидевшие за столом друзей и, придерживая рукой дверь, крикнул в сени:
— Давайте, хлопцы, сюда его, в компанию! Вот тут и положим на широкую скамью, вместе с нами и за столом будет.
Двое чигиринских казаков осторожно внесли и положили на скамью раненого Карпа Полторалиха, обе руки его были перевязаны окровавленными бинтами. Следом за ним вошел с забинтованной головой Назрулла, в правой руке он держал саблю и французский самопал Карпа. Казалось, что он в шутку напялил на свою голову это окровавленное тряпье. Радостная улыбка засияла на лице, когда он увидел друзей.
Девушки-служанки сразу увели Геленку, которая с ужасом смотрела на раненых казаков.
24
Иван Богун по-своему утешал Карпа, когда женщины теплой водой промывали ему раны на шее, руках и перевязывали их:
— Ну, Карпо, может, все-таки выпьешь горилочки? Рассказывают, что покойный отец, бывало, говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153