Чтобы все время быть у пего на глазах, — добавил он, развеселив этими словами казаков.
— Вот вам пример покорности и уважения! Учись, пан Самойлович, на всю жизнь пригодится! — вставил словцо Карпо под хохот казаков.
23
Некоторое время вдова Ганна, сестра полковника Золотаренко, жила у брата в Чернигове. До этого жила с мужем, словно угождая кому-то, а не себе. Ее муж, родом из обедневших шляхтичей, будучи военным, больше находился в разных походах, чем дома. Ганна за десять лет замужества не почувствовала себя своей в его семье. Только и того, что считалась замужем.
— Хотя бы кто-нибудь подбросил вам какого-нибудь племянника для меня, коль сами неспособны, — порой шутливо упрекал Иван любимую сестру. После смерти матери увез ее с приднепровских хуторов к себе, чтобы присмотрела за его детьми.
На хуторе остался старый отец, остался там и сад, и соловей, который щебетал ей о первой девичьей любви. Там провожала она единственного в жизни казака, который так страстно посмотрел ей в глаза, словно пригубил полный бокал чистой девичьей любви…
Страстный взгляд юноши спалил ей тогда крылья, и она с грустью в сердце ждала его, подолгу выстаивая у калитки. В призрачных мечтах у нее отрастали опаленные крылышки. И тогда она с детской непосредственностью открыла свою тайну не матери, а брату. А он увез сестру к себе в Чернигов, выдал замуж за пожилого вдовца, полковника Черниговского гарнизона старосты Калиновского. Полковник Филипп, увлеченный военной службой, казалось, забыл о своей молодой жене и семейных обязанностях. Поэтому не было ничего странного в том, что Ганна очень часто ходила на богомолье в Киевскую лавру, училась у брата грамоте, чтобы на досуге хотя бы Псалтырь почитать.
Отслужив в Лавре панихиду по матери и мужу в годовщину его смерти, Ганна пошла с богомольцами вдоль Днепра, намереваясь навестить старого отца. Во всяком случае, так говорила она богомольцам, с которыми шла.
Но по дороге, утоптанной копытами лошадей, все ей виделись следы чигиринского полковника Богдана Хмельницкого. До сих пор она сознательно избегала встречи с ним, женатым человеком. Много раз расспрашивала о нем своего брата, но встречи с ним боялась.
Вдруг, уже подходя к своему хутору, она увидела казаков. Их было не меньше двух десятков. По два-три в ряд ехали они по торной прибрежной дороге на утомленных конях. Они даже не разговаривали между собой, поторапливая лошадей.
Встревоженная мыслями Ганна сошла с дороги, отстав от группы богомольцев. Она шепотом, словно читала молитву, благодарила судьбу за такую встречу. Ганна была уверена, что это едут чигиринские казаки, которые могут рассказать ей много интересного!..
Трудно было определить, кто из них старшой, ехали они осторожно, сомкнутым строем. Поравнявшись с почтительной богомолкой, которая так вежливо уступила им дорогу, они стали приглядываться к ней.
— Чья ты, молодуха? Далеко ли путь держишь? — спросил пожилой усатый казак.
И когда Ганна повернулась к нему лицом, он остановился. Остановились еще двое пожилых казаков, ехавших последними.
— Ах ты господи! — с испугом воскликнула Ганна. — Кажется, я вас, казаче, знаю. Погодите, голубчик, а не…
— Да, конечно, это я. Вот тебе и «господи»! Как тебя тогда, сердешную, звали? — вспоминал казак. — Батько Максим, это наша знакомая молодуха! Вон с того хутора… Вот, дьявол, память отшибло. Кажется, Ганнусей звали? Конечно, Ганнусей, хозяйка на хуторе, сорочка с вышитыми рукавами, Рябко на привязи…
— Какая я теперь Ганнуся? Называйте Ганной, будьте добры. Теперь и я узнаю казака: кажется, Роман, приезжал со своим старшим.
— Роман же, Роман. Ах, такая жалость, что так спешим! — горевал Гейчура.
— Господи, неужели так трудно заехать? А я вот иду к старику отцу в гости. Пожалуйста, заезжайте к нам. Уже вечереет, переночевали бы у нас, как у себя дома, отдохнули бы и коней своих накормили.
— Нет, нет, молодуха, не знаю, как тебя зовут… — заговорил старшой. — Нам нельзя в хуторах задерживаться. Наступило такое время, что казаку приходится каждого кола у плетня остерегаться. Ведь не так далеко и от Киева отъехали. А там столько разных жолнеров… Как-нибудь в другой раз, если позволите. Только никому ни слова, что видела нас…
«Максим Кривонос!» — промелькнуло в голове Ганны. Именно таким и обрисовал его брат Иван. По тому, как фыркали изнуренные кони, Ганна поняла, что казаки не по доброй воле так спешат. Кривонос!.. Самым лучшим своим другом называл его Богдан!
— Может быть, показать вам дорогу, что идет мимо хутора, подальше от недремлющего ока? А там, у левады, и усадьба моего отца. За ней густая роща, и тянется она до приднепровского леса. Может, все-таки переночевали бы у нас? А до утра и о жолнерах разведали бы, чтобы знать, с какой стороны и кого остерегаться. Сама бы и разузнала, все равно не спится ночью… Вот сюда, в кустарничек, сворачивайте, казаки, как раз на дороге ни души. Я же побегу постерегу возле тына, а кто-нибудь из вас, пожалуйста, пусть подождет меня возле трех дубков за огородами. Виданное ли дело ехать ночью, да еще таким усталым.
Возле трех дубков ее ждал старшой. Следом за ней по-старчески семенил отец. Дочь не забывала его и часто навещала. И всегда она была для него желанным, долгожданным гостем.
24
В охраняемой казаком и батраком хате со старательно занавешенными окнами за столом сидели, разговаривая, казаки. Не все казаки остановились на хуторе, часть из них осталась в густом кустарнике, но их тоже угостили ужином. Когда совсем стемнело, через хутор проскочил большой отряд жолнеров из Киева. Они спросили батрака, который возился на скотном дворе, не проезжал ли кто-нибудь через хутор.
— Проскакали как оглашенные, своими глазами видел, в это время как раз закрывал ворота, загнав во двор бычков, — ответил батрак. — Пена кусками падает с коней, а они стегают их, несчастных…
— И много их? — допрашивал старшой, махнув рукой жолнерам, чтобы ехали дальше.
— Разве разберешь при такой их скачке?.. По меньше, чем вас. Куда там, намного меньше. Едут да все озираются, совсем мокрую скотину безжалостно бьют…
Кривонос только головой покачивал, слушая этот рассказ батрака. В разговор вмешался Роман Гейчура:
— Да они не прочь поиграть саблей, показать свою удаль. Разве мы не знаем чигиринских казаков! А полковник Кричевский, очевидно, что-то задумал. Шляхтич Арцышевский недавно прочесывал леса и села Приднепровья. Говорят, что нас ищет, а сам со своими головорезами, словно турок, грабит крестьян, бесчестит девушек. Даже детей не щадят проклятые паны! Привязали к конским хвостам, по турецкому обычаю, да так и замучили четырех девушек! Вот пан Максим и послал меня к чигиринскому полковнику, который прибыл с казаками, чтобы поймать Кривоноса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Вот вам пример покорности и уважения! Учись, пан Самойлович, на всю жизнь пригодится! — вставил словцо Карпо под хохот казаков.
23
Некоторое время вдова Ганна, сестра полковника Золотаренко, жила у брата в Чернигове. До этого жила с мужем, словно угождая кому-то, а не себе. Ее муж, родом из обедневших шляхтичей, будучи военным, больше находился в разных походах, чем дома. Ганна за десять лет замужества не почувствовала себя своей в его семье. Только и того, что считалась замужем.
— Хотя бы кто-нибудь подбросил вам какого-нибудь племянника для меня, коль сами неспособны, — порой шутливо упрекал Иван любимую сестру. После смерти матери увез ее с приднепровских хуторов к себе, чтобы присмотрела за его детьми.
На хуторе остался старый отец, остался там и сад, и соловей, который щебетал ей о первой девичьей любви. Там провожала она единственного в жизни казака, который так страстно посмотрел ей в глаза, словно пригубил полный бокал чистой девичьей любви…
Страстный взгляд юноши спалил ей тогда крылья, и она с грустью в сердце ждала его, подолгу выстаивая у калитки. В призрачных мечтах у нее отрастали опаленные крылышки. И тогда она с детской непосредственностью открыла свою тайну не матери, а брату. А он увез сестру к себе в Чернигов, выдал замуж за пожилого вдовца, полковника Черниговского гарнизона старосты Калиновского. Полковник Филипп, увлеченный военной службой, казалось, забыл о своей молодой жене и семейных обязанностях. Поэтому не было ничего странного в том, что Ганна очень часто ходила на богомолье в Киевскую лавру, училась у брата грамоте, чтобы на досуге хотя бы Псалтырь почитать.
Отслужив в Лавре панихиду по матери и мужу в годовщину его смерти, Ганна пошла с богомольцами вдоль Днепра, намереваясь навестить старого отца. Во всяком случае, так говорила она богомольцам, с которыми шла.
Но по дороге, утоптанной копытами лошадей, все ей виделись следы чигиринского полковника Богдана Хмельницкого. До сих пор она сознательно избегала встречи с ним, женатым человеком. Много раз расспрашивала о нем своего брата, но встречи с ним боялась.
Вдруг, уже подходя к своему хутору, она увидела казаков. Их было не меньше двух десятков. По два-три в ряд ехали они по торной прибрежной дороге на утомленных конях. Они даже не разговаривали между собой, поторапливая лошадей.
Встревоженная мыслями Ганна сошла с дороги, отстав от группы богомольцев. Она шепотом, словно читала молитву, благодарила судьбу за такую встречу. Ганна была уверена, что это едут чигиринские казаки, которые могут рассказать ей много интересного!..
Трудно было определить, кто из них старшой, ехали они осторожно, сомкнутым строем. Поравнявшись с почтительной богомолкой, которая так вежливо уступила им дорогу, они стали приглядываться к ней.
— Чья ты, молодуха? Далеко ли путь держишь? — спросил пожилой усатый казак.
И когда Ганна повернулась к нему лицом, он остановился. Остановились еще двое пожилых казаков, ехавших последними.
— Ах ты господи! — с испугом воскликнула Ганна. — Кажется, я вас, казаче, знаю. Погодите, голубчик, а не…
— Да, конечно, это я. Вот тебе и «господи»! Как тебя тогда, сердешную, звали? — вспоминал казак. — Батько Максим, это наша знакомая молодуха! Вон с того хутора… Вот, дьявол, память отшибло. Кажется, Ганнусей звали? Конечно, Ганнусей, хозяйка на хуторе, сорочка с вышитыми рукавами, Рябко на привязи…
— Какая я теперь Ганнуся? Называйте Ганной, будьте добры. Теперь и я узнаю казака: кажется, Роман, приезжал со своим старшим.
— Роман же, Роман. Ах, такая жалость, что так спешим! — горевал Гейчура.
— Господи, неужели так трудно заехать? А я вот иду к старику отцу в гости. Пожалуйста, заезжайте к нам. Уже вечереет, переночевали бы у нас, как у себя дома, отдохнули бы и коней своих накормили.
— Нет, нет, молодуха, не знаю, как тебя зовут… — заговорил старшой. — Нам нельзя в хуторах задерживаться. Наступило такое время, что казаку приходится каждого кола у плетня остерегаться. Ведь не так далеко и от Киева отъехали. А там столько разных жолнеров… Как-нибудь в другой раз, если позволите. Только никому ни слова, что видела нас…
«Максим Кривонос!» — промелькнуло в голове Ганны. Именно таким и обрисовал его брат Иван. По тому, как фыркали изнуренные кони, Ганна поняла, что казаки не по доброй воле так спешат. Кривонос!.. Самым лучшим своим другом называл его Богдан!
— Может быть, показать вам дорогу, что идет мимо хутора, подальше от недремлющего ока? А там, у левады, и усадьба моего отца. За ней густая роща, и тянется она до приднепровского леса. Может, все-таки переночевали бы у нас? А до утра и о жолнерах разведали бы, чтобы знать, с какой стороны и кого остерегаться. Сама бы и разузнала, все равно не спится ночью… Вот сюда, в кустарничек, сворачивайте, казаки, как раз на дороге ни души. Я же побегу постерегу возле тына, а кто-нибудь из вас, пожалуйста, пусть подождет меня возле трех дубков за огородами. Виданное ли дело ехать ночью, да еще таким усталым.
Возле трех дубков ее ждал старшой. Следом за ней по-старчески семенил отец. Дочь не забывала его и часто навещала. И всегда она была для него желанным, долгожданным гостем.
24
В охраняемой казаком и батраком хате со старательно занавешенными окнами за столом сидели, разговаривая, казаки. Не все казаки остановились на хуторе, часть из них осталась в густом кустарнике, но их тоже угостили ужином. Когда совсем стемнело, через хутор проскочил большой отряд жолнеров из Киева. Они спросили батрака, который возился на скотном дворе, не проезжал ли кто-нибудь через хутор.
— Проскакали как оглашенные, своими глазами видел, в это время как раз закрывал ворота, загнав во двор бычков, — ответил батрак. — Пена кусками падает с коней, а они стегают их, несчастных…
— И много их? — допрашивал старшой, махнув рукой жолнерам, чтобы ехали дальше.
— Разве разберешь при такой их скачке?.. По меньше, чем вас. Куда там, намного меньше. Едут да все озираются, совсем мокрую скотину безжалостно бьют…
Кривонос только головой покачивал, слушая этот рассказ батрака. В разговор вмешался Роман Гейчура:
— Да они не прочь поиграть саблей, показать свою удаль. Разве мы не знаем чигиринских казаков! А полковник Кричевский, очевидно, что-то задумал. Шляхтич Арцышевский недавно прочесывал леса и села Приднепровья. Говорят, что нас ищет, а сам со своими головорезами, словно турок, грабит крестьян, бесчестит девушек. Даже детей не щадят проклятые паны! Привязали к конским хвостам, по турецкому обычаю, да так и замучили четырех девушек! Вот пан Максим и послал меня к чигиринскому полковнику, который прибыл с казаками, чтобы поймать Кривоноса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153