Разыскал я ее, свою первую и юношескую любовь. Она теперь пожилая вдова, долго не могла узнать меня, а может, из предосторожности просто боялась признаться. От меня родила, говорит, сына Николая, но уже будучи замужем за другим. Родители поторопились, чтобы не осталась с байстрюком в девках! А жаль, что она не осталась в девках!.. «Николай стал теперь казаком», — сказала она. Вот и ищу, как вчерашнюю мечту. Николай Подгорский…
— Рахиб-хоне и не обещала мне сына, будучи четвертой у моего баши. Только… Не стоит об этом…
— Да, Богдан, не стоит. Поговорим об этом в другой раз. Тебе пора. Каменецкие шляхтичи, наверное, уже послали своих джур к коронному гетману с сообщением о твоем пребывании здесь.
— Ты прав. Я рад, что мы с тобой начали этот большой разговор! А Рахиб-хоне, или скорее уж Ганна, или твоя Василина — это только сердечные занозы.
— Но эти занозы все-таки глубоко вонзились в наши сердца, — засмеялся Кривонос. — На всю жизнь!
— Это тоже роднит нас с тобой. Николая Подгорского я поищу у нас. Лучше бы тебе самому приехать к нам! Где такому быть, как не среди запорожцев! А наш разговор мы еще продолжим. Лукарис, Кампанелла, Рембрандт! Есть о ком вспомнить и нам!.. Может быть, заглянешь хоть на несколько дней ко мне в Субботов. Ни бог, ни сатана не узнает! Твой след своими ногами затопчу, не позволю шляхтичам выполнить их людоедский приговор.
— Люди уже готовы к восстанию. Нельзя их оставлять одних, погибнут. Об этом и ты не забывай. Но знай, что мы на Подольщине готовы в ближайшую весну вспахать и посеять зерна свободы! Однако подождем приднепровцев!..
Часть вторая
«Вместе с сухим и сырое загорится!»
1
В субботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины. У них родился второй сын.
Только вот роженица до сих пор еще оставалась в постели, вызывая тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину. Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке и, лишь когда пришла в сознание, узнала, что родила сына. Радовалась ли она появлению еще одного ребенка на свет и в без того большой семье, трудно сказать.
— Мальчика привел господь бог принять от тебя, Ганна. Будь здорова, доченька! — сказала уже совсем состарившаяся Мелашка, когда та открыла глаза.
— А кормите вы его?.. — забеспокоилась Ганна, с трудом поворачивая тяжелую голову.
— А как же, бог с тобой! Соседка молодуха вам еще спасибо говорит. Три раза в день носим к ней кормить ребенка. Чтобы не распирало, говорит… Молочной породы молодуха!
Богдан был рад рождению второго сына. Тимоше пошел уже восьмой год, а рос он один в окружении девочек. Он тяжело переболел оспой, которая оставила следы на его лице. Сейчас все тревоги за его жизнь остались позади, но мать глубоко переживала за сына, оставшегося на всю жизнь с оспенным лицом.
Хмельницкий устраивал пышные крестины, послал гонцов на левобережье Днепра, в Лубны и Переяслав, даже в Киев! Друзья юности были самыми желанными гостями на этом семейном торжестве в доме Хмельницких. Готовились устроить богатые крестины, как подобает казацкому старшине. В доме появился младенец! Прибавилось хлопот, и Богдан прежде всего советовался с Мелашкой обо всем.
— Можно ли, мама, доверить такого малыша нашей воспитаннице Гелене? — спрашивал он старуху.
— Дивчине, слава богу, уже пятнадцать минуло. Таким только и нянчить детей! А что она шляхтянка… Да какие там шляхтичи ее родители? Батрачили всю жизнь в корчме чигиринского жида. Мать ее во время родов умерла, а она выросла под присмотром служанок корчмаря. Отец долгое время служил у арендатора Захарии, покуда не ушел вместе с казаками в море. В бою с турками и погиб ее неудачник-отец. Вот Ганна и приютила у себя сиротку. Потому что на родственников, если они и окажутся, надежды мало. Бедный родственник, что дырявая сума у нищего. Как-нибудь вырастим, говорила пани Ганна, потом отблагодарит. До чего же умная, набожная, не расстается со своим молитвенником, правда латинским, а с ребенком ласковая. Вот только плохо с языком… — говорила Мелашка.
— Это не страшно, матушка, даже очень хорошо. Я собирался взять учителя польского и латинского языка, чтобы учить детей, особенно Тимошу. Не все же время нам жить в этом лесу, пора и в люди выходить… За это не бранить надо девушку, а поощрять. Свой язык Тимоша знает, ведь дома и на улице говорит. А позже приглашу хорошего воспитателя.
— А мне-то что, Богдась! Лишь бы все живы были в окружении этих приблудившихся, но назойливых панов. В самом деле, самой когда-то стыдно было, что не могла двух слов связать по-польски, когда во Львове обращались паны Хмелевские. А Олена… или как там, будем привыкать, — Гелена вон как на панском языке стрекочет. Да еще и книжечку какую-то или молитвенник на этом языке читает.
Богдан понимал, как важно для человека знать несколько языков. Сам он увлекался латынью. «Город солнца» Кампанеллы перечитывал много раз, любил, как и во время учебы в коллегии, читать стихи Кохановского. Одиночества не любил ни на службе, ни дома. Иногда они выпивали с Карпом за ужином по рюмке варенухи или водки, купленной у чигиринского шинкаря — выкреста, которого Богдан называл «недокрещенным». После такого ужина Богдан брал в руки бандуру и своим сильным приятным голосом затягивал песню о зеленом орешнике, заставляя Карпа подпевать ему.
Богдан любил принимать гостей, друзей, казацких старшин. Дом Хмельницких всегда был гостеприимно открыт для приезжавших к ним людей, особенно друзей Богдана.
— Живем все время оглядываясь, изо дня в день ожидая чего-то худшего, какой-нибудь беды. Польская шляхта, словно саранча, набрасывается на богатые земли, испокон веку принадлежащие нам… — говорил иногда Богдан своим друзьям. — Встречая своих старых друзей, словно возвращаешь на мгновение годы юности. Да, годы идут, и стареем мы, как желтяк в огороде…
Крестины — это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец хотел широко отметить рождение сына, не считаясь с затратами.
Жена до сих пор еще болеет. Из-за ее болезни отложили крестины сына уже на целую неделю. Злые языки начали поговаривать о безбожии отца… даже намекать на его магометанство.
Богдан заходил к Ганне. Она сразу как-то преображалась, в глазах вспыхивали огоньки, даже лицо как будто становилось свежее.
— Балуешь меня, Богдась, как бывало в молодости… — говорила Ганна, захлебываясь от счастья.
Богдан не мешал ей предаваться иллюзиям. Сам же он давно забыл о своих юношеских чувствах к ней. К тому же молодость его прошла в разлуке с ней. Он давно охладел к Ганне, остались только семейные обязанности. Жизнерадостная когда-то дочь Сомко, искренне любившая Богдана, чувствовала это и глубоко переживала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Рахиб-хоне и не обещала мне сына, будучи четвертой у моего баши. Только… Не стоит об этом…
— Да, Богдан, не стоит. Поговорим об этом в другой раз. Тебе пора. Каменецкие шляхтичи, наверное, уже послали своих джур к коронному гетману с сообщением о твоем пребывании здесь.
— Ты прав. Я рад, что мы с тобой начали этот большой разговор! А Рахиб-хоне, или скорее уж Ганна, или твоя Василина — это только сердечные занозы.
— Но эти занозы все-таки глубоко вонзились в наши сердца, — засмеялся Кривонос. — На всю жизнь!
— Это тоже роднит нас с тобой. Николая Подгорского я поищу у нас. Лучше бы тебе самому приехать к нам! Где такому быть, как не среди запорожцев! А наш разговор мы еще продолжим. Лукарис, Кампанелла, Рембрандт! Есть о ком вспомнить и нам!.. Может быть, заглянешь хоть на несколько дней ко мне в Субботов. Ни бог, ни сатана не узнает! Твой след своими ногами затопчу, не позволю шляхтичам выполнить их людоедский приговор.
— Люди уже готовы к восстанию. Нельзя их оставлять одних, погибнут. Об этом и ты не забывай. Но знай, что мы на Подольщине готовы в ближайшую весну вспахать и посеять зерна свободы! Однако подождем приднепровцев!..
Часть вторая
«Вместе с сухим и сырое загорится!»
1
В субботовском хуторе Хмельницкого шумно праздновали новые крестины. У них родился второй сын.
Только вот роженица до сих пор еще оставалась в постели, вызывая тревогу у родных. Тяжелые роды измучили, обессилили немолодую уже женщину. Целую неделю пролежала она в тяжелой послеродовой горячке и, лишь когда пришла в сознание, узнала, что родила сына. Радовалась ли она появлению еще одного ребенка на свет и в без того большой семье, трудно сказать.
— Мальчика привел господь бог принять от тебя, Ганна. Будь здорова, доченька! — сказала уже совсем состарившаяся Мелашка, когда та открыла глаза.
— А кормите вы его?.. — забеспокоилась Ганна, с трудом поворачивая тяжелую голову.
— А как же, бог с тобой! Соседка молодуха вам еще спасибо говорит. Три раза в день носим к ней кормить ребенка. Чтобы не распирало, говорит… Молочной породы молодуха!
Богдан был рад рождению второго сына. Тимоше пошел уже восьмой год, а рос он один в окружении девочек. Он тяжело переболел оспой, которая оставила следы на его лице. Сейчас все тревоги за его жизнь остались позади, но мать глубоко переживала за сына, оставшегося на всю жизнь с оспенным лицом.
Хмельницкий устраивал пышные крестины, послал гонцов на левобережье Днепра, в Лубны и Переяслав, даже в Киев! Друзья юности были самыми желанными гостями на этом семейном торжестве в доме Хмельницких. Готовились устроить богатые крестины, как подобает казацкому старшине. В доме появился младенец! Прибавилось хлопот, и Богдан прежде всего советовался с Мелашкой обо всем.
— Можно ли, мама, доверить такого малыша нашей воспитаннице Гелене? — спрашивал он старуху.
— Дивчине, слава богу, уже пятнадцать минуло. Таким только и нянчить детей! А что она шляхтянка… Да какие там шляхтичи ее родители? Батрачили всю жизнь в корчме чигиринского жида. Мать ее во время родов умерла, а она выросла под присмотром служанок корчмаря. Отец долгое время служил у арендатора Захарии, покуда не ушел вместе с казаками в море. В бою с турками и погиб ее неудачник-отец. Вот Ганна и приютила у себя сиротку. Потому что на родственников, если они и окажутся, надежды мало. Бедный родственник, что дырявая сума у нищего. Как-нибудь вырастим, говорила пани Ганна, потом отблагодарит. До чего же умная, набожная, не расстается со своим молитвенником, правда латинским, а с ребенком ласковая. Вот только плохо с языком… — говорила Мелашка.
— Это не страшно, матушка, даже очень хорошо. Я собирался взять учителя польского и латинского языка, чтобы учить детей, особенно Тимошу. Не все же время нам жить в этом лесу, пора и в люди выходить… За это не бранить надо девушку, а поощрять. Свой язык Тимоша знает, ведь дома и на улице говорит. А позже приглашу хорошего воспитателя.
— А мне-то что, Богдась! Лишь бы все живы были в окружении этих приблудившихся, но назойливых панов. В самом деле, самой когда-то стыдно было, что не могла двух слов связать по-польски, когда во Львове обращались паны Хмелевские. А Олена… или как там, будем привыкать, — Гелена вон как на панском языке стрекочет. Да еще и книжечку какую-то или молитвенник на этом языке читает.
Богдан понимал, как важно для человека знать несколько языков. Сам он увлекался латынью. «Город солнца» Кампанеллы перечитывал много раз, любил, как и во время учебы в коллегии, читать стихи Кохановского. Одиночества не любил ни на службе, ни дома. Иногда они выпивали с Карпом за ужином по рюмке варенухи или водки, купленной у чигиринского шинкаря — выкреста, которого Богдан называл «недокрещенным». После такого ужина Богдан брал в руки бандуру и своим сильным приятным голосом затягивал песню о зеленом орешнике, заставляя Карпа подпевать ему.
Богдан любил принимать гостей, друзей, казацких старшин. Дом Хмельницких всегда был гостеприимно открыт для приезжавших к ним людей, особенно друзей Богдана.
— Живем все время оглядываясь, изо дня в день ожидая чего-то худшего, какой-нибудь беды. Польская шляхта, словно саранча, набрасывается на богатые земли, испокон веку принадлежащие нам… — говорил иногда Богдан своим друзьям. — Встречая своих старых друзей, словно возвращаешь на мгновение годы юности. Да, годы идут, и стареем мы, как желтяк в огороде…
Крестины — это настоящее событие, большой праздник в семье. Отец хотел широко отметить рождение сына, не считаясь с затратами.
Жена до сих пор еще болеет. Из-за ее болезни отложили крестины сына уже на целую неделю. Злые языки начали поговаривать о безбожии отца… даже намекать на его магометанство.
Богдан заходил к Ганне. Она сразу как-то преображалась, в глазах вспыхивали огоньки, даже лицо как будто становилось свежее.
— Балуешь меня, Богдась, как бывало в молодости… — говорила Ганна, захлебываясь от счастья.
Богдан не мешал ей предаваться иллюзиям. Сам же он давно забыл о своих юношеских чувствах к ней. К тому же молодость его прошла в разлуке с ней. Он давно охладел к Ганне, остались только семейные обязанности. Жизнерадостная когда-то дочь Сомко, искренне любившая Богдана, чувствовала это и глубоко переживала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153