«Пожалуйся, говорит, полковнику Кричевскому на этого вампира». Понятно, со мной они могли поступить так, как и с другими. Ведь шел я к ним без оружия, мог и без головы остаться.
«Так ты тоже кривоносец?» — спрашивает меня полковник Кричевский. И смеется, ну побей меня вражья сила, словно мы вместе с ним у кумы горилку распивали. Думаю: что делать? Узнал он меня или только прощупывает? Ведь они в каждом подозревают кривоносовца. «Казак, отвечаю, я. А кто у нас, из несчастных, не казакует, не уходит к Кривоносу, уважаемый пан полковник? Вон четырем детям, неповинным детям, а не кривоносовцам, говорю, головы сняли гайдуки пана Арцышевского, привязав их, по его приказу, к конским хвостам». Так и режу, — думаю, семь бед — один ответ.
Полковник вдруг как вскочит из-за стола. Даже саблю выхватил из ножен.
«А ты понимаешь, — говорит он, — что значит честь человека, и умеешь ли сдержать слово?»
Струсил я, но не подал виду. «Жизнь свою готов отдать, говорю, за правду, пан полковник». Я думал, что он имеет в виду мой донос на Арцышевского.
«Не о том, Гейчура, совсем не о том я спрашиваю тебя! — покачал он головой. — На кой леший мне нужна твоя жизнь? Хватит, шляхтичи достаточно отняли их у вас, дураков… Поди и скажи своему Кривоносу: пускай он немедленно исчезает, хоть под землю! Я не хочу ни» его крови, ни крови своих людей. Чтобы и духу вашего тут не было, покуда я с чигиринскими казаками буду хозяйничать в этих краях! Так и передай своим. Покуда я здесь, вашего Кривоноса тут нет. И тебя, конечно… Да смотри, чтобы и сам нечистый не узнал об этой нашей с тобой дружеской, скажем, беседе!..»
Я только руками развел: «Что вы, помилуй бог, зачем мне болтать об этом?»
«Кривоносу об этом ты должен рассказать да еще некоторым, более умным казакам… А чтобы наши польские государственные чины знали, как мы несем службу, мои хлопцы отстегают тебя. Поручу это чигиринским казакам, чтобы большая огласка была…»
— Избили-таки? — спросил старик хозяин.
— А то как же, помилуют, держи карман! Шепчу хлопцам: «Имейте совесть, не вместе ли воевали, когда меня под Белой Церковью прошило пулей?»
«Ложись, — говорит чигиринский казак. — На тебе поучимся, ловчее других будем бить. Ложись!»
Хлестко били хлопцы, ничего не скажешь. Им это забава. А полковник стоял в стороне, горько усмехался и все-таки остановил их на восьмом ударе… Зато они в Перевалочной по-настоящему лупили даже самого пана Арцышевского. С остервенением били, не считая ударов. Дай, боже, нам поскорее добраться до таких же панских собак, как этот Арцышевский! Справедливый полковник у чигиринских казаков!
— Так он же кум самого Хмельницкого! — тихо, но ясно вставила Ганна.
— Ну да, кум. Это по его воле мы притихли, разошлись по домам. Кто куда — и молчок. Теперь вот едем на Запорожье, везем мать на свидание с сыном! — сказал последние слова Кривонос с улыбкой, посмотрев на странного казака, сидевшего рядом с ним. У него была перевязанная платком голова, как у раненого.
— Матерь божья! Да вы женщина, — бросилась Ганна к «казаку». — А я-то думала — все казаки разговаривают, а этот словно воды в рот набрал, ни слова. Думаю, ранен… Как это хорошо! Пока мать жива, сердцем своим она всегда с детьми… Лишил меня господь материнского счастья, чужому радуюсь, — неожиданно заплакала вдова.
Теперь уже Подгорская утешала расстроившуюся хозяйку.
25
Приближалось запоздавшее в этих северных краях лето. Но не оно оживляло, не оно радовало природу морского побережья. Над ним пролетали на север встревоженные кем-то острокрылые чайки. В их испуганном крике слышалась тревога. От лета не улетают миролюбивые чайки. Очевидно, в приморских заливах и в лесных чащах Фландрии нарушили их привычный покой.
Богдан Хмельницкий со своим отрядом наконец натолкнулся на приморские заставы французских войск. Настороженные печальным криком чаек, испуганные наступлением с моря испанцев, захвативших Дюнкерк, солдаты охотно рассказывали высокому офицерству, что испанцев в море «видимо-невидимо». Оттуда вон и чайки улетают на широкие просторы бескрайнего моря.
— Мы идем на помощь французским войскам. Далеко ли еще до них? — поинтересовался Хмельницкий.
Граф Конде любезно прислал Хмельницкому переводчика, который должен был сопровождать его во время пребывания казацкого войска во Фландрии. Правда, Хмельницкий, зная хорошо латинские язык, мог обойтись без переводчика.
Луи де Бурбон, которому еще в молодости присвоили титул герцога Энгиенского, казалось, был создан для войны. Блестящая победа над испанцами под Рокруа сделала двадцатидвухлетнего Конде прославленным полководцем французских вооруженных сил. Прошло лишь пять лет после первого триумфа его военного гения. После Рокруа был и Фрейбург! Командование испанских войск во Фландрии считало, что появление на побережье еще и украинских казаков под его водительством грозит уничтожением испанцев на севере Европы.
Однако сам Конде не переоценивал своих успехов и открыто радовался прибытию ему на помощь украинских казаков. Он с особым вниманием принял Хмельницкого в Париже и, провожая его во Фландрию, выделил ему в сопровождение отряд отличных карабинеров во главе с полковником и прекрасным толмачом.
Хмельницкий в таком сопровождении заезжал на позиции французских войск, разговаривал с офицерами и солдатами. Однако их успокаивающие данные о ходе боевых действий не усыпили его бдительности. Ведь это война!
Он оброс бородой, несколько недель не слезал с коня, блуждая по приморским дебрям в поисках исходного рубежа для наступления казачьих войск на Дюнкерк.
После многодневных, непрерывных поисков они наконец добрались до наскоро сколоченных французскими саперами оборонительных сооружений, предназначенных для украинских казаков. На пригорках еще почти не было никаких фортификационных укреплений. Только по давно разработанной штабом схеме наскоро установлены орудия. Огневые позиции были защищены толстыми бревнами из липы и ольхи, закрепленными вкопанными в землю столбами высотой в рост человека. Ни ядер, ни пороха возле пушек еще не было.
— А чем будем стрелять? — словно с упреком спросил казацкий атаман.
— У испанцев тоже отсырел порох на баржах, о чем уже известно и в Париже. Кабальерос восстанавливают взорванные нами пороховые склады в Дюнкерке. Только после этого начнут сушить свой порох, — рассказывали французские пушкари.
Но вскоре стало известно, что с моря к Дюнкерку подходят новые десанты испанских войск. Узнав о прибытии казаков, они спешат закрепить за собой захваченный осенью Дюнкерк. Они хотели отрезать и окружить во Фландрии опасные для лих казачьи войска, но запоздали. Теперь торопились встретить казаков как можно дальше от Дюнкерка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
«Так ты тоже кривоносец?» — спрашивает меня полковник Кричевский. И смеется, ну побей меня вражья сила, словно мы вместе с ним у кумы горилку распивали. Думаю: что делать? Узнал он меня или только прощупывает? Ведь они в каждом подозревают кривоносовца. «Казак, отвечаю, я. А кто у нас, из несчастных, не казакует, не уходит к Кривоносу, уважаемый пан полковник? Вон четырем детям, неповинным детям, а не кривоносовцам, говорю, головы сняли гайдуки пана Арцышевского, привязав их, по его приказу, к конским хвостам». Так и режу, — думаю, семь бед — один ответ.
Полковник вдруг как вскочит из-за стола. Даже саблю выхватил из ножен.
«А ты понимаешь, — говорит он, — что значит честь человека, и умеешь ли сдержать слово?»
Струсил я, но не подал виду. «Жизнь свою готов отдать, говорю, за правду, пан полковник». Я думал, что он имеет в виду мой донос на Арцышевского.
«Не о том, Гейчура, совсем не о том я спрашиваю тебя! — покачал он головой. — На кой леший мне нужна твоя жизнь? Хватит, шляхтичи достаточно отняли их у вас, дураков… Поди и скажи своему Кривоносу: пускай он немедленно исчезает, хоть под землю! Я не хочу ни» его крови, ни крови своих людей. Чтобы и духу вашего тут не было, покуда я с чигиринскими казаками буду хозяйничать в этих краях! Так и передай своим. Покуда я здесь, вашего Кривоноса тут нет. И тебя, конечно… Да смотри, чтобы и сам нечистый не узнал об этой нашей с тобой дружеской, скажем, беседе!..»
Я только руками развел: «Что вы, помилуй бог, зачем мне болтать об этом?»
«Кривоносу об этом ты должен рассказать да еще некоторым, более умным казакам… А чтобы наши польские государственные чины знали, как мы несем службу, мои хлопцы отстегают тебя. Поручу это чигиринским казакам, чтобы большая огласка была…»
— Избили-таки? — спросил старик хозяин.
— А то как же, помилуют, держи карман! Шепчу хлопцам: «Имейте совесть, не вместе ли воевали, когда меня под Белой Церковью прошило пулей?»
«Ложись, — говорит чигиринский казак. — На тебе поучимся, ловчее других будем бить. Ложись!»
Хлестко били хлопцы, ничего не скажешь. Им это забава. А полковник стоял в стороне, горько усмехался и все-таки остановил их на восьмом ударе… Зато они в Перевалочной по-настоящему лупили даже самого пана Арцышевского. С остервенением били, не считая ударов. Дай, боже, нам поскорее добраться до таких же панских собак, как этот Арцышевский! Справедливый полковник у чигиринских казаков!
— Так он же кум самого Хмельницкого! — тихо, но ясно вставила Ганна.
— Ну да, кум. Это по его воле мы притихли, разошлись по домам. Кто куда — и молчок. Теперь вот едем на Запорожье, везем мать на свидание с сыном! — сказал последние слова Кривонос с улыбкой, посмотрев на странного казака, сидевшего рядом с ним. У него была перевязанная платком голова, как у раненого.
— Матерь божья! Да вы женщина, — бросилась Ганна к «казаку». — А я-то думала — все казаки разговаривают, а этот словно воды в рот набрал, ни слова. Думаю, ранен… Как это хорошо! Пока мать жива, сердцем своим она всегда с детьми… Лишил меня господь материнского счастья, чужому радуюсь, — неожиданно заплакала вдова.
Теперь уже Подгорская утешала расстроившуюся хозяйку.
25
Приближалось запоздавшее в этих северных краях лето. Но не оно оживляло, не оно радовало природу морского побережья. Над ним пролетали на север встревоженные кем-то острокрылые чайки. В их испуганном крике слышалась тревога. От лета не улетают миролюбивые чайки. Очевидно, в приморских заливах и в лесных чащах Фландрии нарушили их привычный покой.
Богдан Хмельницкий со своим отрядом наконец натолкнулся на приморские заставы французских войск. Настороженные печальным криком чаек, испуганные наступлением с моря испанцев, захвативших Дюнкерк, солдаты охотно рассказывали высокому офицерству, что испанцев в море «видимо-невидимо». Оттуда вон и чайки улетают на широкие просторы бескрайнего моря.
— Мы идем на помощь французским войскам. Далеко ли еще до них? — поинтересовался Хмельницкий.
Граф Конде любезно прислал Хмельницкому переводчика, который должен был сопровождать его во время пребывания казацкого войска во Фландрии. Правда, Хмельницкий, зная хорошо латинские язык, мог обойтись без переводчика.
Луи де Бурбон, которому еще в молодости присвоили титул герцога Энгиенского, казалось, был создан для войны. Блестящая победа над испанцами под Рокруа сделала двадцатидвухлетнего Конде прославленным полководцем французских вооруженных сил. Прошло лишь пять лет после первого триумфа его военного гения. После Рокруа был и Фрейбург! Командование испанских войск во Фландрии считало, что появление на побережье еще и украинских казаков под его водительством грозит уничтожением испанцев на севере Европы.
Однако сам Конде не переоценивал своих успехов и открыто радовался прибытию ему на помощь украинских казаков. Он с особым вниманием принял Хмельницкого в Париже и, провожая его во Фландрию, выделил ему в сопровождение отряд отличных карабинеров во главе с полковником и прекрасным толмачом.
Хмельницкий в таком сопровождении заезжал на позиции французских войск, разговаривал с офицерами и солдатами. Однако их успокаивающие данные о ходе боевых действий не усыпили его бдительности. Ведь это война!
Он оброс бородой, несколько недель не слезал с коня, блуждая по приморским дебрям в поисках исходного рубежа для наступления казачьих войск на Дюнкерк.
После многодневных, непрерывных поисков они наконец добрались до наскоро сколоченных французскими саперами оборонительных сооружений, предназначенных для украинских казаков. На пригорках еще почти не было никаких фортификационных укреплений. Только по давно разработанной штабом схеме наскоро установлены орудия. Огневые позиции были защищены толстыми бревнами из липы и ольхи, закрепленными вкопанными в землю столбами высотой в рост человека. Ни ядер, ни пороха возле пушек еще не было.
— А чем будем стрелять? — словно с упреком спросил казацкий атаман.
— У испанцев тоже отсырел порох на баржах, о чем уже известно и в Париже. Кабальерос восстанавливают взорванные нами пороховые склады в Дюнкерке. Только после этого начнут сушить свой порох, — рассказывали французские пушкари.
Но вскоре стало известно, что с моря к Дюнкерку подходят новые десанты испанских войск. Узнав о прибытии казаков, они спешат закрепить за собой захваченный осенью Дюнкерк. Они хотели отрезать и окружить во Фландрии опасные для лих казачьи войска, но запоздали. Теперь торопились встретить казаков как можно дальше от Дюнкерка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153