— Думаю, дело будет рассматриваться на ближайшей сессии суда в Бодмине.
— А пока он мучается ожиданием. Страх не позволит ему теперь лапать девчонок.
— Это дало мне силу, вселило в меня уверенность. Я больше не боюсь.
Он улыбнулся:
— В таком случае…
Он положил руки ей на плечи и, подавшись вперед через разделяющее их небольшое пространство, поцеловал ее в губы. Нежный поцелуй, который тут же сделался страстным, но на этот раз она не пыталась отпрянуть, уклониться от Эдварда, потому что единственным ее желанием было угодить ему. Она раскрыла губы, и каждый нерв словно пронизал электрический ток, каждая клеточка тела вдруг переполнилась ощущением жизни.
Он встал, обнял ее, поднял на руки и уложил на топчан, где она сидела. А сам сел рядом, подложил ей под голову подушки, откинул волосы с ее лица и начал расстегивать перламутровые пуговки у нее на платье.
— Эдвард… — прошептала она чуть слышно.
— На этом любовь не кончается, это только начало любви…
— Я никогда…
— Я знаю. Зато со мной это было раньше, я научу тебя.
Он осторожно спустил с ее плеч платье, а потом и белые атласные бретельки ее лифчика, и она почувствовала, как ее обнаженной груди коснулся прохладный воздух. Он наклонил голову и зарылся лицом в лежавшую перед ним мягкую плоть. И ей ничуть не было страшно, наоборот, на нее снизошел покой и в то же время — накатило упоение; она взяла его голову в ладони и заглянула ему в лицо.
— Я люблю тебя, Эдвард. Хочу, чтобы ты знал это сейчас… А потом для слов не было уже ни времени, ни возможности, слова стали просто не нужны.
Жужжание. На этот раз не муха, а гигантский шмель, опьяненный нектаром. Джудит открыла глаза и стала смотреть, как он медленно ползет по узкому осмоленному потолку и наконец останавливается, добравшись до пыльного оконного стекла.
Она пошевелилась. Рядом на узком ложе лежал Эдвард, подложив руку под ее тело, ее голова покоилась на его плече. Она повернула голову — его блестящие глаза были открыты и пугающе близки, она даже могла разглядеть в радужной оболочке такое множество оттенков синего, как будто глядела на море.
Он спросил очень тихо, очень спокойно:
— Все хорошо? Она кивнула.
— Не чувствуешь себя разбитой, обиженной, израненной? Она покачала головой.
— Ты была необыкновенна.
Она улыбнулась.
— Как ты теперь себя чувствуешь?
— Тянет в сон.
Она положила руку на его обнаженную грудь, почувствовала ребра под упругой загорелой кожей. Спросила:
— Который час?
Он поднял руку и посмотрел на часы:
— Половина четвертого.
— Так поздно…
— Поздно для чего?
— Мне показалось, мы тут пробыли всего какое-то мгновение.
— Как любит говорить Мэри Милливей, когда приятно проводишь время, оно летит незаметно. — Он глубоко вздохнул. — Пожалуй, нам пора собираться. Нужно показаться на пляже, а то нас замучают двусмысленными вопросами.
— Да. Наверно. Я понимаю. Он поцеловал ее.
— Полежи еще немножко, у нас есть еще время. Подними-ка голову, я высвобожу руку… затекла.
Он высвободился и сел, повернувшись к ней спиной. Натянул рубашку, трусы, потом брюки; встав, заправил рубашку в брюки, застегнул молнию и пряжку ремня из переплетенных кожаных полосок. В саду за открытой дверью ветерок колыхал ветки яблонь, и на бревенчатых стенах домика дрожали тени. Джудит услышала пение дрозда, далекие крики чаек, издалека донеслось фырканье автомобиля, поднимающегося в гору из деревни. Эдвард вышел за дверь, выудил из кармана брюк сигареты и зажигалку. Джудит повернулась на бок и стала наблюдать за ним; закурив, он оперся плечом о деревянный столб маленькой террасы, и она подумала, что со спины он ни дать ни взять иллюстрация к какому-нибудь из малайских рассказов Сомерсета Моэма. Слегка растрепанный, с босыми ногами и взъерошенными волосами, с наслаждением затягиваясь сигаретой, он смотрелся необычайно богемно. Так и кажется, что сейчас из джунглей (из сада) выйдет крадучись соблазнительная смуглянка в саронге и змеей скользнет к нему в объятия с любовным лепетом на устах.
Эдвард… Она почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. Назад пути не было. Они сделали решающий шаг, и она стала принадлежать ему в самом полном смысле слова, была им выбрана, им любима. Теперь они — пара. Чета. Когда-нибудь, где-нибудь они станут мужем и женой и будут вместе всегда. В этом не могло быть ни малейшего сомнения, и так хорошо было знать, что впереди их ждет так много. Мысль о связанных с совместной жизнью традиционных ритуалах; предложение, помолвка, свадьба — отчего-то ни разу не пришла ей в голову. Все это казалось лишь данью условностям, неважными и практически ненужными аксессуарами, потому что она чувствовала себя так, будто они с Эдвардом, как язычники, уже поклялись друг другу в верности.
Джудит зевнула и села на топчане, потянулась за трусиками и лифчиком, подняла с пола платье. Она натянула его через голову, застегнула пуговицы и подумала, что неплохо бы причесаться, но у нее не было гребешка. Эдвард, покончив со своей сигаретой, выбросил окурок, развернулся и возвратился к ней. Он снова сел, и они опять оказались друг против друга, как час тому назад — век назад, целую жизнь назад.
Она молчала. Немного спустя он сказал:
— Теперь нам действительно пора.
Но она не хотела уходить прямо сейчас. Так много нужно было сказать.
— Я правда люблю тебя, Эдвард. — Это было самое важное. — И, наверно, всегда любила. — Так чудесно, что можно наконец произнести эти слова, что нет больше необходимости стесняться и таиться. — Словно все мечты вдруг сбылись. Не могу себе представить, что можно любить кого-то, кроме тебя.
— Но ты будешь.
— Да нет же! Ты не понимаешь, это невозможно.
— Нет, ты еще будешь любить других, — повторил Эдвард. Он говорил очень мягко и добродушно. — Теперь ты взрослая. Уже не девочка, даже не девушка. Восемнадцать лет. У тебя вся жизнь впереди. Это только начало.
— Я знаю. Начало нашей любви, начало жизни с тобой. Он покачал головой:
— Нет, не со мной…
Какое-то недоразумение.
— Но…
— Подожди, послушай. То, что я сейчас говорю, вовсе не значит, что я не питаю к тебе глубоких чувств. Привязанности. Заботливости. Нежности. Всего этого. Стоящего за всеми этими хорошими словами. Всех прекрасных чувств. Но все это принадлежит настоящему. Этому моменту, этому дню. То есть это не что-то в буквальном смысле однодневное, но, разумеется, и не вечное.
Потрясенная, она слушала и не могла поверить. Он не понимает, что говорит, он не может так говорить. Джудит чувствовала, как согревающая уверенность в том, что она любима превыше всего и навсегда, медленно отливает от сердца, словно вода, убегающая сквозь решето. Неужели возможно, чтобы он не чувствовал того же, что чувствует она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154