Как странно и нелепо! Почему женственность, добродетель, красота столь беззащитны перед грубой силой?
Она вернулась в гостиную, где сидели Максимилиан и Софи. Они вполголоса беседовали.
– Не надо было ехать, – говорил Максимилиан, – нужно было подумать о себе.
– Я думала, – упрямо отвечала Софи, – потому и отправилась в путь. Я не могла оставаться одна в этом огромном доме. Я хочу быть с вами везде и всюду. Особенно сейчас.
Максимилиан искоса взглянул на Элиану, но ничего не сказал.
Женщина отвернулась к окну. В этот миг она мысленно поклялась в том, что никогда и ни за что не изменит решение.
ГЛАВА VIII
Бернар Флери ехал верхом во главе небольшого отряда вдоль берега, окаймлявшего пролив Ла-Манш. Его одежда, казалось, задубела от соли, в блестящих, черных как смоль волосах, точно крохотные звездочки, сверкали мелкие капли влаги.
Он привычно оглядывал округлые линии бухты, неровные утесы, исчезающие на горизонте высокие холмы, постоянно меняющее свой облик небо. Многое в дикой природе напоминает явления человеческого мира! Вон те облака похожи на напудренные парики вельмож, а та ломаная линия скалы – на чей-то гордый профиль.
С морских просторов доносился гул, порожденный колебаниями огромных волн; над водою носились бакланы.
Здесь, на окраине лагеря, прибрежные камни окутывал мох, а сам берег зарос бурьяном, но чуть дальше громоздились склады и верфи – оттуда доносился крепкий запах смолы. В лагере сутками не прекращалась работа – сооружались арсеналы, укрепления, плотины…
Бернар любил море, в ненастье выглядевшее сумрачным, в ясные дни – лазурным; любил величавые пейзажи побережья, его печальное безлюдье, усыпляющее веяние могучего ветра. Он любил жизнь такой, какая она есть, какой была и… будет – возможно, еще нескоро, через много лет.
На дороге виднелось множество следов, один из которых напомнил Бернару след женской туфельки.
Он улыбнулся своим мыслям. Теперь недолго осталось ждать. Скоро он получит отпуск и поедет в Париж, к Элиане.
Элиана? Кто она для него? Верная и любящая жена, мать его детей. Вечно желанная женщина, в объятиях которой утоляешь свою страсть, и в то же время она – dea certe, как у Вергилия в «Энеиде»: возвышенное создание, прекрасная незнакомка, перед которой преклоняешь колена, припадая губами к краю ее одежды.
Что ж, как ни печально, но времена рыцарского отношения к женщине, похоже, канули в Лету. Военные, избалованные доступностью женщин, как в завоеванных странах, так и на родине, не утруждали себя галантным обхождением с прекрасным полом, в буржуазном же обществе на жен привыкли смотреть как на предмет собственности, а на любовниц – как на объект вожделения.
Вот почему Наполеон Бонапарт приветствовал возвращение в страну эмигрантов, приверженцев старомодного этикета. Он хотел положить конец вседозволенности, доставшейся в наследство от Директории, и резко выступал против разводов и незаконного любовного сожительства.
Бернар никогда не кичился своим происхождением, несмотря на то, что с одной стороны являлся отпрыском старинного флорентийского рода, а с другой – представителем не менее знатной французской семьи. Иногда он в шутку называл себя потомком корсиканских разбойников, кондотьеров.
Но почтительное, благоговейное отношение к женщине, стремление защищать и оберегать ее от ударов судьбы было унаследовано им от благородных предков, благородных не обязательно в буквальном смысле слова, ибо он понимал: превыше благородства крови всегда стояло и будет стоять благородство души.
Все эти годы Бернар носил в своем сердце, как незаживающую рану, воспоминание о трагической гибели матери и троих юных сестер. Именно потому он с такой любовью относился к маленькой Адели, которую уже привык считать своей дочерью.
Он никогда не спрашивал Элиану об отце ее второго ребенка. Бернар знал, что этот мужчина был в ее жизни еще до Революции, а потом – после их разлуки, но не задавался вопросом, насколько сильно Элиана его любила, значит ли он что-нибудь для нее до сих пор.
Как человек военный, он приучил себя не терзаться лишними сомнениями и твердо усвоил науку жизни: рано или поздно судьба расставит все по своим местам.
Вскоре возглавляемый Бернаром отряд достиг бревенчатого строения на другом конце лагеря, где располагался его корпус.
Отдав приказания подчиненным, Бернар спешился и прошел в помещение, где обычно собирались офицеры. Он застал там шестерых сослуживцев, рассевшихся вокруг большого стола. В ожидании ужина офицеры, развалившись на стульях, курили, потягивали вино, перебрасывались шутками. По-видимому, они только что сдали смену и были настроены как следует отдохнуть.
Их компанию разделяли три девушки, довольно привлекательные особы, на вид полугорожанки-полукрестьяночки; все трое – в пестрых поплиновых платьях и цветных чулках. Они с притворной застенчивостью хихикали, когда кто-либо из мужчин притягивал их к себе на колени или пытался обнять за талию.
Бернар вошел в комнату как раз в тот момент, когда один из офицеров, хитровато подмигивая, сказал другому:
– Эти прелестные птички послужат нам славным десертом!
Бернар нахмурился.
– В чем дело? – сухо произнес он. – Что это за женщины?
– Это наши маленькие подружки, – с развязной улыбкой промолвил один из присутствующих, капитан Жозеф Бастье, на что Бернар беспрекословным тоном отвечал:
– Немедленно отправьте их назад. Здесь вам не бордель.
– Но и не монастырь, – заметил Бастье. – Вы и сами-то не очень похожи на монаха, Флери. Сегодня начальства не будет, и мы имеем право развлечься. Что тут плохого? Может, вам завидно? Если хотите, я уступлю вам любую из этих девчонок по вашему выбору.
– Нет, не хочу. А плохо то, что вы подаете дурной пример солдатам. Много вы сможете требовать от них, если сами нарушаете дисциплину? Каждый день вино и женщины – в других корпусах я этого не видел. Вы здесь слитком хорошо устроились!
Жозеф Бастье скривил губы.
– Противно слушать вас, Флери! Вам бы проповеди в церкви читать! Вы, кажется, участвовали в нескольких боевых походах? Мне жаль ваших солдат! Вы их, должно быть, на веревке водили!
– Они имели не меньше свободы, чем все остальные. Единственное, чего я не допускал, так это насилия. Но здесь, я повторяю, другой случай. Получите отпуск – и делайте, что хотите. А сейчас вы на службе. В общем, как вам угодно, но если это не прекратится, завтра же мой рапорт ляжет на стол командования.
В комнате поднялся глухой ропот.
– Не очень-то красиво выдавать своих! – выкрикнул кто-то. Бернар обвел присутствующих твердым взглядом.
– Бог свидетель, я никогда не выдавал своих. Но это не значит, что я должен позволять вам выходить за рамки дозволенного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Она вернулась в гостиную, где сидели Максимилиан и Софи. Они вполголоса беседовали.
– Не надо было ехать, – говорил Максимилиан, – нужно было подумать о себе.
– Я думала, – упрямо отвечала Софи, – потому и отправилась в путь. Я не могла оставаться одна в этом огромном доме. Я хочу быть с вами везде и всюду. Особенно сейчас.
Максимилиан искоса взглянул на Элиану, но ничего не сказал.
Женщина отвернулась к окну. В этот миг она мысленно поклялась в том, что никогда и ни за что не изменит решение.
ГЛАВА VIII
Бернар Флери ехал верхом во главе небольшого отряда вдоль берега, окаймлявшего пролив Ла-Манш. Его одежда, казалось, задубела от соли, в блестящих, черных как смоль волосах, точно крохотные звездочки, сверкали мелкие капли влаги.
Он привычно оглядывал округлые линии бухты, неровные утесы, исчезающие на горизонте высокие холмы, постоянно меняющее свой облик небо. Многое в дикой природе напоминает явления человеческого мира! Вон те облака похожи на напудренные парики вельмож, а та ломаная линия скалы – на чей-то гордый профиль.
С морских просторов доносился гул, порожденный колебаниями огромных волн; над водою носились бакланы.
Здесь, на окраине лагеря, прибрежные камни окутывал мох, а сам берег зарос бурьяном, но чуть дальше громоздились склады и верфи – оттуда доносился крепкий запах смолы. В лагере сутками не прекращалась работа – сооружались арсеналы, укрепления, плотины…
Бернар любил море, в ненастье выглядевшее сумрачным, в ясные дни – лазурным; любил величавые пейзажи побережья, его печальное безлюдье, усыпляющее веяние могучего ветра. Он любил жизнь такой, какая она есть, какой была и… будет – возможно, еще нескоро, через много лет.
На дороге виднелось множество следов, один из которых напомнил Бернару след женской туфельки.
Он улыбнулся своим мыслям. Теперь недолго осталось ждать. Скоро он получит отпуск и поедет в Париж, к Элиане.
Элиана? Кто она для него? Верная и любящая жена, мать его детей. Вечно желанная женщина, в объятиях которой утоляешь свою страсть, и в то же время она – dea certe, как у Вергилия в «Энеиде»: возвышенное создание, прекрасная незнакомка, перед которой преклоняешь колена, припадая губами к краю ее одежды.
Что ж, как ни печально, но времена рыцарского отношения к женщине, похоже, канули в Лету. Военные, избалованные доступностью женщин, как в завоеванных странах, так и на родине, не утруждали себя галантным обхождением с прекрасным полом, в буржуазном же обществе на жен привыкли смотреть как на предмет собственности, а на любовниц – как на объект вожделения.
Вот почему Наполеон Бонапарт приветствовал возвращение в страну эмигрантов, приверженцев старомодного этикета. Он хотел положить конец вседозволенности, доставшейся в наследство от Директории, и резко выступал против разводов и незаконного любовного сожительства.
Бернар никогда не кичился своим происхождением, несмотря на то, что с одной стороны являлся отпрыском старинного флорентийского рода, а с другой – представителем не менее знатной французской семьи. Иногда он в шутку называл себя потомком корсиканских разбойников, кондотьеров.
Но почтительное, благоговейное отношение к женщине, стремление защищать и оберегать ее от ударов судьбы было унаследовано им от благородных предков, благородных не обязательно в буквальном смысле слова, ибо он понимал: превыше благородства крови всегда стояло и будет стоять благородство души.
Все эти годы Бернар носил в своем сердце, как незаживающую рану, воспоминание о трагической гибели матери и троих юных сестер. Именно потому он с такой любовью относился к маленькой Адели, которую уже привык считать своей дочерью.
Он никогда не спрашивал Элиану об отце ее второго ребенка. Бернар знал, что этот мужчина был в ее жизни еще до Революции, а потом – после их разлуки, но не задавался вопросом, насколько сильно Элиана его любила, значит ли он что-нибудь для нее до сих пор.
Как человек военный, он приучил себя не терзаться лишними сомнениями и твердо усвоил науку жизни: рано или поздно судьба расставит все по своим местам.
Вскоре возглавляемый Бернаром отряд достиг бревенчатого строения на другом конце лагеря, где располагался его корпус.
Отдав приказания подчиненным, Бернар спешился и прошел в помещение, где обычно собирались офицеры. Он застал там шестерых сослуживцев, рассевшихся вокруг большого стола. В ожидании ужина офицеры, развалившись на стульях, курили, потягивали вино, перебрасывались шутками. По-видимому, они только что сдали смену и были настроены как следует отдохнуть.
Их компанию разделяли три девушки, довольно привлекательные особы, на вид полугорожанки-полукрестьяночки; все трое – в пестрых поплиновых платьях и цветных чулках. Они с притворной застенчивостью хихикали, когда кто-либо из мужчин притягивал их к себе на колени или пытался обнять за талию.
Бернар вошел в комнату как раз в тот момент, когда один из офицеров, хитровато подмигивая, сказал другому:
– Эти прелестные птички послужат нам славным десертом!
Бернар нахмурился.
– В чем дело? – сухо произнес он. – Что это за женщины?
– Это наши маленькие подружки, – с развязной улыбкой промолвил один из присутствующих, капитан Жозеф Бастье, на что Бернар беспрекословным тоном отвечал:
– Немедленно отправьте их назад. Здесь вам не бордель.
– Но и не монастырь, – заметил Бастье. – Вы и сами-то не очень похожи на монаха, Флери. Сегодня начальства не будет, и мы имеем право развлечься. Что тут плохого? Может, вам завидно? Если хотите, я уступлю вам любую из этих девчонок по вашему выбору.
– Нет, не хочу. А плохо то, что вы подаете дурной пример солдатам. Много вы сможете требовать от них, если сами нарушаете дисциплину? Каждый день вино и женщины – в других корпусах я этого не видел. Вы здесь слитком хорошо устроились!
Жозеф Бастье скривил губы.
– Противно слушать вас, Флери! Вам бы проповеди в церкви читать! Вы, кажется, участвовали в нескольких боевых походах? Мне жаль ваших солдат! Вы их, должно быть, на веревке водили!
– Они имели не меньше свободы, чем все остальные. Единственное, чего я не допускал, так это насилия. Но здесь, я повторяю, другой случай. Получите отпуск – и делайте, что хотите. А сейчас вы на службе. В общем, как вам угодно, но если это не прекратится, завтра же мой рапорт ляжет на стол командования.
В комнате поднялся глухой ропот.
– Не очень-то красиво выдавать своих! – выкрикнул кто-то. Бернар обвел присутствующих твердым взглядом.
– Бог свидетель, я никогда не выдавал своих. Но это не значит, что я должен позволять вам выходить за рамки дозволенного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130