Осматриваясь, я заметил клавесин. В комнате Софи тоже стоял клавесин.
— По-видимому, мадемуазель, вы музицируете?
— Что вы, господин Рене, этого нельзя сказать. Органист церкви святого Жангульфа дал мне несколько уроков; он находит, что у меня хороший голос, поэтому я самостоятельно продолжаю заниматься тем, чем мы начали заниматься вместе с ним, и пою для себя.
— Мадемуазель, поверите ли вы, что я никогда не слышал ни звуков клавесина, ни другого пения, кроме песен прачек, полощущих белье? — спросил я. — Вы сейчас сказали, что боитесь, как бы мне не стало скучно; если вы соизволите спеть что-нибудь, но не для меня, а для себя, я буду очень рад.
— Охотно, с большим удовольствием, — согласилась девушка.
Она встала, подошла к клавесину и, сыграв простенькое вступление, без аккомпанемента запела:
Как долго длится день, Прожитый без тебя!
— Постойте! — охваченный радостью вскричал я, не обращая внимания на то, что прерываю певицу. — Это же из Руссо!
— Да, из «Деревенского колдуна».
— Он написал музыку и слова этой оперы.
— Значит, вы тоже музыкант?
— Нет, но я прочел всего Руссо, даже либретто его оперы «Деревенский колдун» и все другие произведения, хотя музыки не знаю. Простите, что прервал вас, но мне, ученику Руссо, было приятно услышать его стихи из ваших прекрасных уст.
— Сударь, если вы, действительно, ученик Руссо, как вы утверждаете, то не должны быть льстецом, — с улыбкой заметила мадемуазель Жербо.
И она снова сыграла вступление. На этот раз я дал ей исполнить романс до конца.
Все знают этот прелестный и очень наивный романс из «Деревенского колдуна». Но самым очаровательным и простодушным он был для меня лишь однажды в жизни, когда его слова слетали с губ этой прекрасной певицы.
Мадемуазель Жербо пела совсем бесхитростно, хотя и не без кокетства, от природы присущего каждой женщине. У нее, как она верно сказала, был хороший и весьма выразительный голос; на ее лице, очень подвижном, сменяли друг друга все оттенки томительного ожидания; она сидела на стуле, слегка откинувшись назад, и казалось, что ее полуприкрытые глаза выражают чувство, которое написано на всем ее лице. У нее был прелестно очерченный красивый рот. Создавалось впечатление, что слова вылетают из него сами, почти без движения губ, и текут естественно, без всякого усилия, словно чистая вода из источника.
Я был в восторге, но даже не подумал поблагодарить чудесную певицу, хотя она, наверное, заметила по выражению моего лица, насколько я ей признателен.
— Мадемуазель, читали ли вы «Эмиля»? — в порыве восхищения спросил я, не находя ничего лучшего.
— Нет, сударь, — ответила она, — но эту книгу читала моя мать, поэтому меня и зовут Софи.
— Вас зовут Софи! — вскричал я, схватив и прижав к сердцу ее руку. — О, как я счастлив!
Несколько удивленная, она посмотрела на меня с улыбкой.
— Но почему вас так радует, что меня зовут Софи? — спросила она.
— Потому, что сейчас мне кажется, будто вы уже не чужая мне, а моя сестра. О, Софи, дорогая Софи!
Софи смотрела на меня, все больше недоумевая, и я не знаю, как она ответила бы на этот внезапный всплеск чувств, если бы не открылась дверь и не вошел метр Жербо.
— А, это ты, Рене, добро пожаловать! — сказал он. — Я спрашивал о тебе, там, на площади, и, узнав, что ты в Варение, тут же смекнул, что ты не пройдешь мимо, не заглянув ко мне.
— Конечно, господин Жербо, — ответил я, подходя к нему и пожимая ему обе руки. — Хотя я и не ожидал найти в вашем доме то, что нашел.
— И что же ты нашел у меня такого особенного?
— Мадемуазель Софи: она любезно согласилась спеть мне романс из «Деревенского колдуна» господина Руссо.
— Скажи на милость! Она, наверно, не заставила себя долго упрашивать.
— Отец, меня всегда уверяли, что упрашивать себя заставляют только большие таланты или глупцы, — со смехом ответила Софи, — но я не большой талант и не…
Она замолчала, лукаво улыбаясь.
— … дурочка, — закончил ее фразу папаша Жербо. — Значит, ты пела?
— Разве это плохо, отец?
— Да нет, хорошо. Пока ты будешь петь для людей своего круга, все будет в порядке. Если же… Ну хватит! Ты знаешь, что я хочу сказать.
Покраснев, Софи потупила глазки.
— Нам, наверно, придется переезжать, — наполовину в шутку, наполовину всерьез продолжал метр Жербо.
— Почему же? — спросил я, весьма заинтригованный этим поворотом разговора.
— Потому, что живем мы напротив гостиницы «Золотая рука», куда приезжают богатые господа, а они тоже любят музыку или притворяются, будто любят…
— Помилуйте, отец! — почти умоляюще прошептала Софи.
— Что поделаешь? — упорствовал метр Жербо. — Терпеть не могу этих разодетых господ, что годны лишь на то, чтобы вносить разлад в семьи. Узнав, что принцы и знатные вельможи эмигрировали, я стал надеяться, что и наши дворяне отправятся следом. Не тут-то было, они остаются здесь, чтобы волочиться за нашими женами и дочерьми, плести заговоры против нации… Но сейчас не время говорить об этом. Сегодня в Варение праздник. Надо сходить в кладовую и винный погреб; после обеда будет большой бал, а раз Рене вспомнил обо мне, то вот тебе, Софи, кавалер и готовый танцор. Хочешь быть кавалером Софи и танцевать с ней? — обратился ко мне метр Жербо.
— Конечно, очень! — воскликнул я. — Но мадемуазель Софи, наверно, сочтет, что простой подмастерье не достоин быть ее кавалером.
— Ах, господин Рене, вы слушаете только моего отца и осуждаете меня, даже не зная, виновата ли я в чем-либо! — возразила девушка.
— Разве я осуждаю вас? Прежде всего есть способ доказать мне, что господин Жербо ошибается, — принять предложение, сделанное вам от моего имени, и не отвергать меня.
— С удовольствием, — ответила Софи. — Но, кажется, отец велел мне сходить в кладовую и погреб.
— Погребом я сам займусь, а Катрин сходит в кладовую. Вы же прекрасно знаете, что хлопоты на кухне для вас слишком грубое занятие, и вы лучше согласитесь сжечь весь обед, чем замарать свои кружевные манжеты.
— Также поступила бы и Софи из «Эмиля», господин Жербо, поэтому не сердитесь за это на мадемуазель.
— Я не знаю, кто она такая, эта Софи из «Эмиля», мой милый Рене, но будь она дочерью простого столяра, ей не пришлось бы так привередничать. Что, черт возьми, стало бы с нами в первые дни семейной жизни, если бы ее мать — она была парижанка — с таким же презрением относилась к хозяйству? Но сегодня праздничный день, давайте забудем обо всем. Ступайте гулять, дети мои, и веселитесь. Идите, столы буду накрыты на улице.
Софи взяла меня за руку; мы стремглав спустились по лестнице и выбежали на улицу, залитую ярким солнцем, радуясь, словно бабочки, выпорхнувшие из куколок.
XI. МОЛОДЫЕ АРИСТОКРАТЫ
С той минуты, как я вошел к метру Жербо, и за то время, что мне пела мадемуазель Софи, улицы Варенна совершенно преобразились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117