Господина Байи в ратуше не оказалось; он находился на Вандомской площади: охранял Национальное собрание. Мы застали его помощника, изложили ему суть дела, и он не усмотрел здесь никаких помех; мы попросили письменного разрешения, но он ответил, что не видит в этом необходимости и хватит устного разрешения, добавив, что закон, кстати, на стороне народа, ибо тот лишь осуществляет свое право на составление петиций. Зачинщики всего дела приняли это к сведению.
Я вернулся к метру Дюпле, сообщив ему, что петиция будет подписываться завтра и ее подписание разрешено, если не г-ном Байи, то, по крайней мере, первым его помощником. Но мы не знали, как развивались события в Национальном собрании.
Собранию стало известно о решении, принятом кордельерами и якобинцами, оставшимися в старом помещении Якобинского клуба; новые якобинцы перешли к фейянам. Любой ценой надо было помешать народу взять верх над собой, и Собрание обратилось к мэру и в муниципальный совет.
В десять часов вечера Байи и муниципальный совет решают, что завтра, в воскресенье 17 июля, ровно в восемь утра будет обнародован декрет Национального собрания, гласящий, что «приостановка исполнительной власти продлится до того дня, пока конституционный акт не будет представлен королю и одобрен им», и что декрет этот будут провозглашать на всех перекрестках городские приставы.
Отныне каждый, не признающий акта, изданного Национальным собранием, то есть представителями народа, мог быть объявлен бунтовщиком и подвергнут преследованию.
XLIII. ЦИРЮЛЬНИК И ИНВАЛИД
Нашим соседом по улице Сент-Оноре, через два дома от нас вниз по улице, был парикмахер, некто Леже. Этот цирюльник, как и все его собратья, был ярый роялист. Меня, наверное, могут спросить, почему все парикмахеры были роялистами.
Объяснить это просто: цирюльники составляли одну из корпораций, которым революция нанесла наибольший урон. При Людовике XV и даже при Людовике XVI парикмахеры, изобретавшие те фантастические прически, что на протяжении полувека громоздились на головах женщин, представляли собой влиятельную силу.
Среди парикмахеров была своя аристократия, она имела привилегии и, в отличие от г-на де Монморанси, не отреклась от них в ночь 4 августа.
В любое время их допускали к дамам, и, подобно дворянам, они носили шпагу.
Правда, чаще всего эта шпага была не страшнее сабли Арлекина и, так же как та, больше носилась для вида; почти всегда клинок был деревянный, иногда его не было вовсе, ибо эфес крепился прямо к ножнам.
Мы помним, что королева, собравшаяся бежать, доверила свои бриллианты парикмахеру Леонару. Мы видели, сколько хлопот он доставил г-ну де Шуазёлю уверенностью в важности собственной особы, и прибавим, что он, действительно, был персоной значительной. Все знают, что Леонар оставил «Мемуары», ни больше ни меньше, подобно герцогу де Сен-Симону и г-ну де Безанвалю.
Но с некоторых пор в знаменитой корпорации парикмахеров дела складывались все хуже и хуже. Общество двигалось к пугающей простоте, а Тальма нанес последний удар даже мужским прическам, сыграв роль Тита, давшего свое имя короткой стрижке. Поэтому парикмахеры были самыми жестокими врагами нового режима, то есть режима революционного.
Но это еще не все; вращаясь среди высшей аристократии, целыми часами держа в своих руках головки придворных красавиц, беседуя с причесывающимися у него щеголями, выполняя роль сводника своих благородных клиентов, превращаясь в наперсника страстей, чему почти неотразимо способствовало движение гребня, сделанное умелой рукой, — парикмахер и сам развращался.
Итак, в субботу вечером, в то самое время, когда муниципалитет издал постановление, направленное против петиционеров, наш сосед Леже пришел к метру Дюпле, чтобы попросить одолжить у него коловорот. Несмотря на разность убеждений, разделявших соседей, коловорот, конечно, был одолжен, причем, без всяких расспросов. Казалось, наш сосед Леже пережил истинное наслаждение, принимая из моих рук этот инструмент. Поблагодарив нас, он ушел.
У входной двери его поджидал инвалид. Леже отдал ему коловорот; приятели перекинулись несколькими словами и разошлись.
Они замыслили такой план: поскольку женщины начали принимать активное участие в революции, то много хорошеньких патриоток вместе со своими братьями, мужьями и любовниками должны были прийти на алтарь отечества подписывать петицию. Благодаря инструменту, позаимствованному у метра Дюпле, наш развратный цирюльник намеревался просверлить дырки в полу алтаря отечества и через них, из своего укрытия (там он находился бы, словно на первом поворотном круге под театральной сценой) смог бы разглядывать если и не личики прекрасных патриоток, то кое-что другое. Не желая в одиночку вкушать сие удовольствие, гражданин Леже предложил некоему старику-инвалиду стать компаньоном. Тот согласился, но, будучи человеком предусмотрительным, понимающим, что этим сыт не будешь, предложил, кроме коловорота, прихватить с собой съестное и бочонок с водой. Предложение было принято.
Из этой договоренности последовало то, что воскресным утром 19 июля, за полчаса до рассвета, оба наших шутника взобрались на алтарь отечества с коловоротом и припасами, вынули доску из пола, пролезли внутрь и, ловко приладив доску на прежнее место, принялись за работу.
К несчастью для наших любопытствующих, праздник привлек не только их. С рассвета Марсово поле оживилось. Со всех сторон сюда спешили продавцы пирожков и лимонада, надеясь, что патриотизм вызовет голод и жажду у пришедших подписывать петицию. Устав бродить без цели, одна торговка поднялась на алтарь отечества, чтобы поближе рассмотреть картину, изображавшую триумф Вольтера. Пытаясь прочесть клятву Брута, в которой ей не было понятно ни единое слово, она почувствовала, как в подметку ее туфли впивается бурав; она закричала, стала звать на помощь, вопить, что в алтарь отечества пробрались злоумышленники. Какой-то подросток побежал на Гро-Кайу за гвардейцами; гвардейцы, отнюдь не считая, что стоит беспокоиться из-за такого пустяка, не двинулись с места. Не получив помощи от солдат, мальчик обратился к рабочим; те, более чуткие к мольбам о бедствии, чем гвардейцы, прибежали, прихватив с собой инструменты; вскрыв настил алтаря отечества, они обнаружили Леже и его компаньона, притворившихся спящими. Сколь крепко они ни спали, в конце концов их разбудили, потребовали объяснить, зачем они сюда забрались.
На сей раз их замыслы даже не имели чести принадлежать к тем намерениям, какими вымощена дорога в ад, и правда, в которой их вынудили признаться, оскорбила стыдливость дам из Гро-Кайу. В большинстве своем эти дамы были прачками, привыкшими держать в руках вальки, и если били, то били крепко;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117