«27 июня второго года свободы.
Господа, позвольте гражданкам-патриоткам, имеющим честь состоять членами Общества друзей Конституции города Тонненса, прийти и просить Вас выразить наше восхищение, нашу благодарность и нашу признательность отважным гражданам, которые, задержав короля, помешали потокам крови затопить страну; всегда, когда будут произноситься их имена, мы будем слушать их с умилением, ведь этим гражданам обязаны мы жизнью наших детей, мужей, друзей, братьев; благодаря им отсрочена та минута, когда их руки могли бы потребоваться для защиты свободы, а минута эта была совсем близка! Однако от имени моих согражданок осмеливаюсь сказать, что мы сами вложим оружие в руки своим близким, что мы не без муки, но без слабости, проводим их в поход на защиту наших прав, на спасение родины и свободы, ибо лучше умереть, чем жить рабами.
С уважением, гражданки-члены Общества друзей Конституции города Тонненса:
Дезире Бессон, Маргериш Жамег, Жанна Монтейль де Пар, Анна Паре, Баррир, урожденная Фурганье, М. Бессе-деро, дю Куит, Анн Жюли Кастера, Софи Бодон, Катрин Фурнье, Элизабет Арто, Луиза Лею, Марта Дюпон, Жуан, урожденная Дельрю, Розали Пейр, Роз Мару а, Мари Кузен, Сесиль Реан, Софи Медж, вдова Эспанак, Мари Медж, Роз Моте, Мари Рандон, Фанни Арто, Клер Вине».
Как видим, они единодушны в своих чувствах. Когда революцию принимают женщины, она становится делом нешуточным.
Наверное, читатели сочтут, что я слишком долго задерживаюсь на отдельных деталях; но я раз и навсегда отвечу им следующее: история составляет часть нравственных богатств страны, так же как деньги составляют часть ее материальных богатств. Следовательно, мы полагаем, что нельзя позволять историкам искажать историю, а фальшивомонетчикам — подделывать деньги. В создании лживой истории, как и в изготовлении поддельных денег, надо различать виновных и невиновных. К виновным относятся те, кто умышленно извращает историю; к невиновным принадлежат те, кто берет фальшивые деньги или приемлет лживую, насквозь поддельную историю, а также те, кто, считая эту историю правдивой и повторяя ее, лгут неведомо для себя, иногда даже вопреки собственным убеждениям.
Поэтому каждый раз, когда мне доведется столкнуться с исторической ошибкой, а я смогу сказать: «Я это видел!» — да будет позволено мне указать на нее и привести ряд доказательств, необходимых, с моей точки зрения, для того, чтобы опровергнуть эту ошибку.
Теперь, высказав мое кредо, я продолжу свой рассказ с того места, где прервал его.
XXXVI. STERNUM STET UT AMOR
Дорога из Сент-Мену в Шалон долгая. Девять бесконечных льё по белым как мел равнинам, под раскаленным небом, под слепящими отблесками солнца на стволах ружей и лезвиях кос.
Королевская семья, изнуренная, измученная, сломленная усталостью, прибыла в Шалон в десять часов вечера.
Половина из тех, кто вместе с нами вышел из Варенна, осталась лежать на обочинах дороги, не в силах идти дальше. Но все-таки эскорт, пришедший в Шалон, был не меньше того, что отправился из Сент-Мену. Он пополнялся национальными гвардейцами из деревень, разбросанных на четыре льё по обеим сторонам дороги.
Местные власти во главе с мэром ждали пленников у ворот Дофины. У меня невольно вырвалось слово «пленники»: королевская семья действительно попала в плен. Какое странное совпадение! Эти ворота представляли собой триумфальную арку, воздвигнутую в честь г-жи дофины — по случаю первого приезда Марии Антуанетты во Францию. На арке еще сохранилась надпись: «Sternum stet ut amor» («Да пребудет она вечно, как наша любовь»).
Триумфальная арка стояла прочно, но любовь была сильно поколеблена.
И все-таки в Шалоне настроение людей изменилось. Патриотическая суровость смягчилась; древний город — на равнинах вокруг него закатилась звезда Аттилы, — который и теперь, за неимением прочей торговли, продает только шампанское, что начали вырабатывать недавно, населяли дворяне, рантье, монархически настроенные буржуа. Для этого провинциального аристократического мирка видеть несчастного короля в подобном положении было безутешным горем.
Все знали, что короля везут обратно в Париж: ему приготовили роскошный ужин.
Как и в Варение, король и королева пригласили на ужин гостей, и их представляли королевской чете; местные дамы явились с огромными букетами, засыпав королеву цветами.
Решили, что в путь двинутся завтра, хорошо отдохнув, ведь их так славно приняли в Шалоне.
Хорошо отдохнуть означало выслушать мессу, отобедать — в те времена еще обедали в полдень — и отправиться в дорогу, когда спадет дневная жара. Мессу должен был служить г-н Шарлье, конституционный священник собора Богоматери в Шалоне.
В десять часов король отправился на мессу вместе с королевой и всем семейством; но, едва началась служба, послышался громкий шум. Это национальные гвардейцы из Реймса требовали, чтобы король выехал немедленно. Любая задержка казалась ловушкой этим людям: научившись не доверять королю, они уже не верили никому. Несколько национальных гвардейцев, более ожесточенных, чем другие, вломились в часовню, смяв стоявшую у двери охрану.
Королю и королеве посоветовали выйти на балкон. Они предстали перед народом; но вид королевской четы не столько успокоил людей, сколько еще больше усилил раздражение. Толпа громкими криками требовала отъезда короля; из каретных сараев выкатили экипажи, из конюшен вывели лошадей и начали запрягать их.
Король опять вышел на балкон и произнес такие слова:
— Поскольку меня принуждают к этому, я поеду. Хотя это обещание представляло собой протест, народ оно удовлетворило. Ровно в одиннадцать часов королевское семейство снова село в карету, и мы двинулись дальше. Стояла удушающая жара; мы шли в клубах меловой пыли — от нее першило в горле. Мне был известен источник поблизости от дороги. Я пил из него, когда ходил на праздник Федерации. Подойдя к карете, я почтительно спросил королеву:
— Ваше величество, не желаете ли свежей воды? Здесь рядом есть чудесный источник.
— Благодарю вас, не хочу, — ответила королева.
— О нет, мама, я очень хочу пить! — воскликнул дофин.
— Тогда принесите воды не мне, а моим детям, — сказала королева. Госпожа де Турзель протянула мне серебряный стакан.
— О сударь, принесите, пожалуйста, и для меня, — попросила мадам Елизавета.
И она подала мне второй стакан.
Спустя шестьдесят лет я все еще вижу лицо этой ангельской женщины, все еще слышу ее прелестный голос, делавший любую ее просьбу столь же неотразимой, как приказ.
Я поставил ружье у дерева при дороге, сбегал к источнику и вернулся с двумя стаканами так быстро, как только мог, чтобы вода не потеряла свежести.
Дофин разделил свой стакан воды с принцессой, своей сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117