— Каким желаниям, любезный господин де Ришелье? — осведомился епископ.
— Если вы помните, у нас на днях был небольшой разговор.
— Ах, да! Прошу прощения!
— Разговор о разных пустячках, затрагивавший все же и кое-какие важные предметы.
— О герцог, так вы приняли эту нашу беседу всерьез?
— Да, монсеньер, и моя совесть была весьма сильно этим потрясена.
— Неужели?
— До такой степени, монсеньер, что, едва мы расстались, я взялся за дело.
Лицо епископа прояснилось.
— Ну же! — поторопил он.
— Я, как и вы сами, монсеньер, имел в виду благоденствие и покой королевства.
— В том нет сомнения, ведь таковы должны быть желание и цель всякого доброго француза, а господин де Ришелье таковым и является в числе других.
— Но между тем, монсеньер…
— Что?
— Меня останавливало одно сомнение.
— Ах! — воскликнул епископ, в очередной раз охваченный опасением, как бы Ришелье не переметнулся во вражеский стан. — Так у вас возникло сомнение? Сомнение, которое вас останавливало?
— Да, будь оно неладно! Я же вам говорил, монсеньер, что стал ужасно робким там, на чужбине.
— Какое еще сомнение? Мне так, напротив, кажется…
— Э, монсеньер, я уже сказал, что Вена весьма сильно изменила мои привычки.
— Да я уж вижу; однако что же вас пугает, ну? Все эти дамские партии оказали на вас воздействие тотчас после вашего возвращения?
— Совсем другое, монсеньер.
— Я догадываюсь: вы увидели королеву и заколебались.
— И это не то, монсеньер, потому что о благе ее величества я пекусь даже еще больше, чем о благе короля.
— В таком случае, сударь, я не вижу, что еще могло бы вызывать угрызения совести в душе дипломата, воина, придворного.
— Но, монсеньер, — сказал Ришелье, упиваясь восторгом оттого, что ему удалось слегка припугнуть г-на де Фрежюса, — у меня такое впечатление, что ваше преосвященство совсем меня не поняли. Сомнение, о котором я говорю, возникло у меня из-за вас.
— Прелестно! Еще что скажете? Так что это за сомнение?
— Я ищу способа, как бы приступить.
— К чему?
— К моему рассказу.
— Чего же вы боитесь?
— Боюсь за ваши уши священнослужителя, монсеньер.
— Хирург, мой любезный герцог, должен уметь прикасаться к язвам, а разве я не врач вдвойне, занимаясь хирургией как религиозной, так и политической?
— Прекрасно сказано, монсеньер. Так я приступаю, и для начала вот главный факт: я видел все, что произошло при дворе.
— И каков вывод?
— Вывод тот, что король, по-видимому, не расположен…
— К чему?
— Ни к чему, монсеньер.
— Вы так считаете?
— Уверен в этом.
— Но…
— Что «но», монсеньер?
— Быть может, к кому-то?..
— Ах, вот здесь есть затруднения, монсеньер: когда король в возрасте нашего расположен ко всему, для него не представляет особой сложности выбор орудия.
— Вы меня обеспокоили.
— Мне бы хотелось послушать вас, монсеньер; выскажитесь, я должен знать, каковы ваши соображения на сей предмет. Что подсказывает вкус вашего преосвященства?
— Бог ты мой! Тут уж скорее вам надлежит поделиться со мной.
— Тогда я попробую, — отвечал Ришелье.
— Поглядим, — сказал г-н де Фрежюс.
И прелат утонул в обширном кресле, предваряя тайные радости смакования прескандальной интрижки, затеянной герцогом де Ришелье, приятными воспоминаниями об удовольствиях здорового пищеварения.
— Вот мой список, — сказал герцог, извлекая из кармана лист бумаги.
— О-о!
— В начале у нас идет графиня Тулузская.
— Нет, нет! — с живостью воспротивился кардинал. — Женщина столь высокого ранга — это междоусобица в недрах королевского семейства. Право, герцог, неужели вы действительно думали о графине Тулузской?
— Я должен был подумать обо всех, к кому король, по видимости, проявляет склонность, монсеньер, а его величество…
— В любое время и с большим удовольствием целует прекрасные ручки и созерцает белоснежные дивные плечи госпожи графини Тулузской, не так ли?
— В точности так.
— Но ведь имеется муж.
— О! Разве для короля существуют мужья?
— Невозможно! Невозможно! — решительно заявил Флёри.
— И я очень сомневался, монсеньер, по причинам политическим.
— Ведь в конце концов, — продолжал епископ, — если мы создаем себе повелителя, нужно по крайней мере, чтобы он был избран нами, а госпоже графине Тулузской будет слишком уж легко выбирать самостоятельно.
— Монсеньер, вы сама премудрость. Значит, переходим к номеру второму.
— Переходите.
— Мадемуазель де Шароле.
Кардинал с усмешкой взглянул на Ришелье:
— Ну, господин герцог, тут вы поступаетесь своим. Это мило!
— Я, монсеньер? О! И потом, служа его величеству…
— Ну же, полно! Однако имею ли я право на вашу искренность?
— Еще бы, монсеньер!
— Да, но насчет именно этой особы…
— Желаете, чтобы я помог вам, ваше преосвященство?
— Я хотел бы этого тем сильнее, что здесь вы можете говорить со знанием дела, герцог.
— Что ж! Монсеньер, надобно признать, что мадемуазель де Шароле начинает уходить в прошлое.
— Не правда ли?.. Впрочем, она еще весьма привлекательна.
— Без сомнения, без сомнения. Благородная кровь…
— Немного слишком пылкая.
— Слишком плодотворящая, вы это хотели сказать, не так ли?
— Вот именно. Мне кажется, вы должны были проведать о том, что ни одну женщину в мире Небеса не наделили в таком изобилии даром, в коем Господь некогда отказал Сарре, жене Авраама.
— Вы разумеете плодородие?
— Увы, да! Знаете, о чем мне рассказали на прошлой неделе?
— Монсеньер, если я узнаю это из уст вашего преосвященства, рассказ покажется мне еще вернее.
— Что ж, герцог! Приблизьтесь-ка немного. Господин де Ришелье передвинул свое кресло поближе к креслу кардинала.
— Я весь обратился в слух, монсеньер.
— Так вот, у мадемуазель де Шароле есть особняк. При особняке состоит швейцар… Ах, постойте, я забыл прежде сказать вот о чем… У нее есть обыкновение…
— Какое, монсеньер?
— Праведный Боже! Каждый год она приносит сына или дочь тому, кого избрало ее сердце, дабы он послужил ей утешителем в том… в том, что она так и осталась мадемуазель де Шароле,
Ришелье принялся хохотать.
— Вы бесподобный повествователь, монсеньер.
— Так вот, герцог, когда у мадемуазель де Шароле дело
идет к тому, все ее окружение, осведомленное о происходящем, делает вид, будто считает ее занемогшей. Недели две она не встает с постели, месяц не покидает спальни, потом все заканчивается. Это принято называть спазмами мадемуазель де Шароле.
— Весьма интересно.
— Вы это знали, не так ли?
— Монсеньер, я же последние два года провел в Вене.
— Я продолжаю. В этом году в особняке, где обитает эта дама, появился новый привратник-швейцарец, большой, толстый малый, прибывший из Берна ex abrupto note 48, всего за месяц до очередных спазмов, и еще не проникший в суть местных обычаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267