— Я начинаю находить удовольствие в исполнении своего долга. Едем же поскорее в Лион.
— Да, поскорее; лишь бы кабриолет нам это позволил, Олимпия, милая моя. Скорость кабриолета была невелика, но, поскольку колеса его тем не менее крутились, он в конце концов доехал до места.
Но когда Баньер увидел впереди Фурвьерский холм, Лион, скопление домов с дымящими трубами, и Рону и Сону — две реки, большую и малую, подобно двум сцепленным рукам, широкие струи из серебра и перламутра, — у него вырвался тяжкий вздох.
Олимпия обернулась, удивленная.
— Да что с вами? — спросила она. Баньер чуть заметно пожал плечами:
— Ничего.
— Да нет же. Вы помрачнели, и это с вами случилось внезапно. Скажите мне, что на вас нашло?
— Я не люблю Лиона; мне всегда не нравилось это нагромождение черных домов, — отвечал Баньер.
— Наш дом вы полюбите.
— Мы были в нем так несчастны!
— О нем я не говорю, из того дома мы возьмем только мебель, да и ее продадим, если хотите.
— Зачем только вы выбрали Лион, милая Олимпия, Лион, где я так страдал?
— Потому что Лион достаточно велик, чтобы в нем затеряться.
— Разве нам так уж необходимо затеряться?
— Но мне казалось, это вопрос решенный. Да ну, откуда эти колебания, ведь наш план так хорошо придуман?
— Не знаю, но у меня здесь, на этом самом месте ноги прямо в землю врастают. Как посмотрю на этот город, он мне представляется бездной. Вся эта вода, которой принято любоваться, кажется, так и жаждет поглотить что-то… или кого-то. Не люблю этот город.
— Объяснитесь.
— Я не люблю этот город, где живет Каталонка, и аббат д'Уарак, и наша врагиня — парикмахерша. Не выношу Лион с его тюрьмами, официалом, казармой, да мало ли с чем еще! Послушайте, милый мой друг, у меня такое чувство, что нам бы лучше не возвращаться в Лион, не селиться там.
— О, у меня может создаться впечатление, будто вы суеверны, — с улыбкой возразила Олимпия. — Взгляните же на это чудесное солнце, на эти зеленые холмы, опоясанные деревьями; посмотрите, как кораблики, будто золотистые ракушки, скользят по голубой глади вод! А вон там, в дальнем конце того маленького острова, за домами, глядите, какая купа деревьев вдоль белой дороги, — видите?
— Да.
— И как перед ними протекает Сона?
— Да.
— Смотрите, что за чудесный покой: вон рыбак на берегу, дети, играющие у воды…
— Правда.
— Там — маленький домик, где мы хотим поселиться. Посмотрите, как он удален от того кипучего городского
центра, где мы жили до нашего отъезда. К нам никогда не вернутся прежние треволнения. Эта часть города беспробудно дремлет в тени каштанов и лип. А вы подумали, каково здесь зимой, когда этот пустынный квартал будет утопать в ватном снежном ковре? Вы представили себе маленькую лампу, светящуюся сквозь занавеси и оголенные ветви деревьев, сияющую, словно звезда счастья над нашим домом; мост, ведущий к городским воротам? Мы совершаем прогулки, дышим свежим воздухом… теперь, когда вы видели все это, что ж, не поедем в Лион, если вы не хотите.
— Да уж поедем, раз этого хотите вы, — отвечал Баньер, подавляя последний тяжелый вздох, рвущийся из груди. — Вы не можете привести меня ни к чему иному, кроме радости и счастья.
И он вместе со своей подругой двинулся вниз, к городу.
Два часа спустя они расплатились с возчиком, переоделись в свежую одежду и утолили голод; остановились они в маленькой гостинице, чтобы сначала как следует передохнуть, а потом пуститься на поиски жилья.
Но Олимпия была слишком полна энергии, чтобы долго предаваться отдыху.
На следующий день, пока Баньер еще спал, она выскользнула из гостиницы. Когда Олимпия жила в Лионе и бродила по городу в одиночестве, в слезах из-за грубости Баньера или оттого, что он ее совсем забросил, она раз двадцать замечала уединенный дом, который всегда ей нравился своим видом и обилием зелени вокруг.
Никогда она не обнаруживала в его окнах ни малейшего движения: летом она объясняла это тем, что его обитатели переехали за город, зимой говорила себе, что они живут взаперти, прячась от холода и тумана.
Она направилась прямо к этому дому, полная решимости добиться своего и убедить хозяев, прельстив их выгодой, уступить свои права. Олимпия всегда полагала, что для красивой, приветливой женщины, если она готова взять на себя труд попросить о желаемом, нет ничего невозможного.
Какой же это будет праздник, когда она вернется к Баньеру, чтобы сообщить, что дело сделано, взять его за руку и повести устраиваться на новом месте!
Час неторопливой ходьбы, и она добралась до цели своего путешествия.
Со слегка сжавшимся сердцем она постучалась в маленькую калитку в ограде, протянувшейся вдоль речного берега.
Но ответа не было. Она постучала снова, и вскоре послышались шаги: песок на аллее садика поскрипывал под ними.
Однако калитка не открылась; предосторожности были столь велики, что казалось, будто по ту сторону ограды кто-то прислушивается или пытается разглядеть ее.
Что касается первого предположения, то Олимпия заблуждалась. Узнать, с кем имеешь дело, было нетрудно, поскольку в калитке было окошечко с маленькой железной решеткой: глядя через него во времена смут и гражданских войн, добрые провинциальные, да и парижские буржуа могли проверить, кто стучится к ним — враг или союзник.
За ней наблюдали, вот и все.
Олимпия заметила физиономию служанки, маячившую сквозь железные прутья решетки.
— Что вам угодно, сударыня? — осведомилась та.
— Добрая девушка, скажите, этот дом сдается, не правда ли? — сказала Олимпия.
— Нет, сударыня.
— Мне казалось, я слышала другое, — пробормотала Олимпия обескураженно.
— Он никогда не сдавался, сударыня.
И служанка собралась было захлопнуть окошко.
— Простите, — запротестовала Олимпия, — еще один вопрос, дитя мое.
— Задайте его, сударыня.
— Кто живет в этом доме?
— Ну, — промолвила служанка, — я не знаю…
— У меня самые добрые намерения, — заверила Олимпия, просовывая сквозь решетку экю, при виде которого служанка стала гораздо предупредительнее. — Послушайте, я никого не выслеживаю, не преследую: просто мне очень хочется нанять для себя этот дом, и тот, кто бы мне его уступил, заслужил бы мою огромную благодарность.
— Но все же, сударыня, что если тот, кто здесь живет, дорожит этим домом?
— Ах, я знаю все, что мне можно возразить; но, если бы мне удалось поговорить с владельцем дома, я бы уж нашла способы его уговорить. Я женщина, и я безобидна. Повторяю: нельзя ли, чтобы хозяин принял меня и выслушал мои доводы? Обещаю вам, моя милая, что, если вы мне поспособствуете и я смогу уговорить вашего господина, я прибавлю к тому экю еще луидор.
Ослепленная, служанка ухмыльнулась, глядя в прелестное лицо Олимпии.
— Сударыня, — сказала она, — владелец этого дома в нем не живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267