Но когда наступил вечер, после обеда, который прошел так же весело, как и завтрак, им захотелось прогуляться. Олимпия, более не усматривая ничего неуместного в том, чтобы выйти на улицу вместе с Баньером, взяла его под руку, и они пошли бродить по наименее людным кварталам.
Погода была дивная: небо сияло свежестью и чистотой, а ветерок приносил земле столько же благоуханий, сколько земля посылала небесам.
Так прогуливаясь, одаривая друг друга сладостным бременем безоблачного счастья, они подошли к тем самым старинным воротам, что нам уже знакомы, ибо они находились по соседству с казармой, где Баньер провел два часа в мундире драгуна его величества, когда с помощью этого мундира Олимпия вырвала его из лап иезуитов.
Пока они любовались тяжелой полукруглой аркой этих ворот и двумя длинными рядами деревьев, между которыми Баньер тогда пронесся галопом, по парижскому тракту подкатил тяжело нагруженный экипаж, из которого доносились бормотанье, громкий храп, странные обрывки разговоров — обычные звуки в каретах такого рода, всегда создающие хриплое сопровождение конскому ржанию и брани кучеров.
Несколько прохожих, сбившись в кучу, приостановились, чтобы поглазеть на это всегда занимательное зрелище — на путешественников, приехавших или уезжающих.
Экипаж остановился.
Тотчас дверца распахнулась; путник, приказав снять свои пожитки с крытого верха экипажа и расплатившись с кучером, кинулся на шею своей жене, которая вместе с двумя детьми ждала его, всхлипывая от радости.
— А вы, господин аббат, — спросил кучер, обращаясь к другому, пока невидимому пассажиру, — вы разве не выйдете здесь?
— Почему здесь? — ответил ему голос из недр экипажа.
— Черт возьми! — сказал кучер. — Да потому, что отсюда к дому преподобных отцов-иезуитов ведет самая короткая дорога.
— А, ну, если так, — отозвался изнутри все тот же голос, — тогда я сойду, непременно сойду!
И некто в облачении аббата довольно ловко выпрыгнул из экипажа, подоткнув полы сутаны за пояс.
Тогда кучер с поклоном протянул ему тощий баул.
— Все оплачено, не так ли, мой друг? — спросил аббат.
— Да, сударь, мне пожаловаться не на что.
— Если не считать тех тридцати су, что я оставил вам на чай. Был бы я богаче, дал бы больше.
— Ах, господин аббат, — вздохнул кучер, снова забираясь на свое место, — хорошо, если бы все столько давали! Но, лошадушки!
И экипаж продолжил свой путь к Лиону.
Священнослужитель остался на месте со своими скудными пожитками в руках, несколько обескураженно озираясь вправо и влево в поисках дороги, которой он, видимо, не знал.
— Как странно! — сказала Олимпия. — С тех пор как Шанмеле нас соединил, обвенчал, одарил, я, как только увижу священника, не могу не вспомнить о нашем чудесном друге.
— Гм, однако! — пробормотал Баньер, обращая взгляд туда, куда смотрела Олимпия. — Действительно!
— Что?
— Это он!
— Кто «он»?
— Да Шанмеле.
— Шанмеле?!
— Собственной персоной, а доказательство тому я вам тотчас представлю. И Баньер, возвысив голос, произнес:
— Шанмеле!
— А? Что? — священник резко обернулся.
— Вот видите, это он!
— Господин де Шанмеле! — окликнула Олимпия.
— Мои друзья, мои добрые друзья! — вскричал аббат, простирая к ним руки.
— Возможно ли, что это в самом деле вы? — спросил Баньер, уже во второй раз обнимая его.
— Ну да, ну да, я, — радовался Шанмеле.
— Но какие счастливые обстоятельства привели вас в Лион? — полюбопытствовал Баньер.
— Уж не устремились ли вы, случаем, вслед за нами? — подхватила Олимпия.
— Э, нет, друзья мои, я сюда призван.
— И кто же вас призвал?
— Господа святые отцы.
— А почему они вас призвали?
— Ох, да потому, что я, кажется, немножко впал в немилость.
— Вы?
— Да, я.
— Послушайте, — предложила Олимпия, — отойдем в сторонку от этого сборища вояк, которые раскрыли глаза на нас, словно на диковинных зверей, и вы нам расскажете о своей беде, если это вправду беда.
— Да, отойдем, — согласился Шанмеле, — а то эти солдаты, и правда, разглядывают нас уж очень внимательно.
— Проклятье! — усмехнулся Баньер. — Они, может быть, удивляются, зачем это красивой женщине обнимать аббата, потому что доложу вам, господин де Шанмеле, Олимпия вас обнимала.
— И притом от всего сердца, — сказала Олимпия. — Однако вернемся к вашим неурядицам: в чем там дело?
— Видите ли, меня обвинили…
— В чем?
— В том, что я помог Баньеру бежать из Шарантона и пристроил его в театр.
— Но кто же вас обвинил?
— Черт возьми! Надзирающие братья нашего ордена.
— То есть его шпионы.
— Они называют их надзирающими.
— Хорошо, пусть так. И значит, мой дорогой друг, это из-за меня вам причиняют страдания, подвергают преследованиям?
— По-моему, на мне есть вина.
— Ну нет, ведь сбежал же я.
— Верно; да только проделали вы это, пожалуй, несколько остроумнее, чем пристало бы умалишенному.
— Потому что я вовсе не терял рассудка!
— Тоже верно, но надо полагать, для кого-то было удобно сделать из вас сумасшедшего.
— Ах, да, понимаю.
— Как бы то ни было, — продолжал Шанмеле, — после строгого внушения я получил приказ как можно скорее вернуться в свой коллегиум.
— В Лион?
— Нет, в Авиньон. Приказ по всей форме подписан отцом Мордоном.
— И вы остановились здесь?
— Мне здесь должны поставить отметку в моих бумагах.
— Как? В ваших бумагах? — рассмеялась Олимпия. — Разве вы солдат, чтобы маршировать по этапу?
— В ордене все устроено на военный манер; нам не платят, пока наши бумаги не подписаны; а уж без денег в дороге, — опрометчиво добавил Шанмеле, — пришлось бы туго!
— У вас нет денег?! — закричал Баньер. — Значит, вы нам отдали все, что имели?
— Да нет, вовсе нет! — засуетился Шанмеле, стыдясь, что у него вырвалась такая необдуманная фраза. — Я не говорю, что у меня больше не осталось денег. Вот еще! — он позвенел в кармане какими-то монетами. — К тому же речь совсем о другом.
— Вот уж нет, речь именно об этом! — упорствовал Баньер. — И раз уж вы попались к нам в руки, то сейчас пойдете с нами ужинать, а потом заночуете у нас.
— И мы, — подхватила Олимпия, — скажем вам, как людоед доброму человеку: «Грейся-грейся, малыш, эти дровишки — для тебя».
— Эх! Нельзя, — вздохнул Шанмеле.
— Почему?
— Да если в Лионском коллегиуме узнают, что я, вместо того чтобы немедля отметить свои бумаги, встречался с…
— … с комедиантами, — засмеялся Баньер.
— Нет. Впрочем, вы больше не комедианты: помните наш уговор. Я хотел сказать — с друзьями.
— Хорошо! И что вам тогда сделают?
— Что мне сделают?
— Об этом я и спросил.
— Возможно, отправят в известную вам залу размышлений, как только доберусь до Авиньона, или приговорят к какому-нибудь другому наказанию, еще похуже. Позвольте же мне вас обнять, друзья мои;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267