— Вы совершили ошибку, сударыня?! — вскричал аббат, успевший почувствовать себя победителем настолько, чтобы начать уже придираться к отдельным словам и вступить в торг по поводу формы тех извинений, которые он приготовился выслушать.
— Да, это была ошибка, — повторила Олимпия, — и, прибавлю, ошибка непростительная, потому что я себе никогда ее не прощу.
— Договаривайте! — потребовал аббат с нетерпением, далеким от учтивости, ибо ждал заключения этой речи.
— Что ж, сударь! — сдвинула брови Олимпия. — Я заканчиваю тем, что вынуждена просить вас подчиниться желанию господина Баньера, хозяина этого дома.
— Заметьте, однако, что господин Баньер выставляет меня вон.
— Именно так.
— Стало быть, вы тоже способны меня выставить? — побелел от ярости аббат.
— Я к этому способна еще более, чем он, — заявила Олимпия.
— Сударыня! — вскричал д'Уарак, уже готовый добавить к этому «Tu quoque! note 34! (лат.)]» еще и «Quos ego! [Я вас! (лат.)]».
И, словно переходя в наступление, он ринулся к двери.
Но там он натолкнулся на ждущую в засаде парикмахершу; она зажала ему рот ладонью и повлекла его прочь с рвением, которое Олимпию тронуло, Баньеру же показалось несколько подозрительным.
Несмотря на ее плотно прижатую ладонь, аббат хотел было заговорить.
— Да молчите вы, трижды слепец! — прошипела парикмахерша ему в ухо. — Иначе вы все навсегда погубите!
— Какого дьявола? Я желаю объясниться! — бормотал аббат, отбиваясь.
— Вы объяснитесь позже!
— Значит, там? — . Там.
Оглушенный, разбитый, подавленный, д'Уарак позволил ей вытолкать себя за дверь чуть не задом наперед, как Арлекин, застигнутый у Изабель.
Потом всю дорогу, во все то время, которое ему потребовалось, чтобы добраться до своего жилища, он ворчал сквозь зубы:
— Черт возьми! Тому, кто поймет эту женщину, я дам сотню тысяч экю и диплом ясновидца!
А в это время, едва только двери закрылись, Олимпия, гордая тем, что действовала так тонко, хотела броситься на шею Баньеру.
Однако Баньер оттолкнул ее.
Потом, рухнув в кресло, он промолвил:
— Все это выглядит довольно сомнительно, а стало быть, дальше терпеть такое невозможно. Надо положить этому конец.
— По-моему, с этим уже покончено, — сказала Олимпия.
— Наоборот! — вскричал Баньер. — Ведь началось такое, в чем никакая в мире сила не сможет мне помочь.
— О чем идет речь?
— Олимпия!
— Так что же?
— А то, что вы пригласили сюда этого аббата, которого я прогнал.
— Я уже признала это.
— Только тогда, когда вас вынудили, когда вы уже не могли отвертеться.
— Вы, часом, не подозреваете меня?
— Еще бы мне вас не подозревать, сударыня! Мне кажется, здесь были произнесены слова, дающие мне на это право.
— Какие же именно? Повторите мне эти слова.
— Здесь говорилось, сударыня, и я слышал это своими ушами, будучи невидим для вас, что вы принимали подарки от господина аббата д'Уарака.
— Можно позвать его сюда и спросить, что это за подарки, которые я будто бы принимала.
— Бесполезно.
— Почему же бесполезно?
— Почему? Да потому, что сомнение для меня предпочтительнее уверенности! — с жестом отчаяния воскликнул Баньер.
— Вот как! Вы, значит, предпочитаете сомневаться! — вскричала Олимпия голосом, полным язвительности. — Благодарю, вы очень добры!
— О! — вздохнул Баньер. — Я ведь совсем не то, что он или вы; я не вельможа, привыкший полагаться на других, и я не Венера, привыкшая, что ее обожают.
— Я перестаю понимать вас. Что вы хотите этим сказать?
— Я имею в виду, что никогда не переходил от одного сильного мира сего к другому.
— Берегитесь, господин Баньер, — произнесла Олимпия с надменностью королевы, — ведь теперь вы в свой черед хотите оскорбить меня!
— Вы правы, Олимпия, правы, я же всего-навсего господин Баньер, да, я лишь пыль, которую можно уничтожить одним дуновением; да, я преступник; да, я удрал из монастыря в Авиньоне, я беглец, и по приказу настоятеля Мордона меня можно бросить в каменный мешок как бродягу, святотатца и вероотступника. О, не оскорбляйте меня больше, меня, жалкого бедолагу, меня, покинутого, не имеющего в целом свете ничего, кроме вашей любви! О, не отрекайтесь от меня, вы же знаете, что без вас я погибну, вы знаете, что без вас я отдамся в руки тех, кто меня разыскивает, без вас я брошусь в объятия смерти — той единственной, последней возлюбленной, которая уж, по крайней мере, не обманет меня!
— Молчите, несчастный! — вскрикнула Олимпия, вскакивая с места и быстрым движением руки зажимая Баньеру рот. — Что, если вас услышат? С ума вы, что ли, сошли — кричать такое?
Олимпия бросилась к двери, распахнула ее, чтобы посмотреть, нет ли поблизости кого-нибудь, кто мог слышать эти гибельные разоблачения.
Но Олимпия никого не заметила, только внизу, у подножия лестницы, хлопнула дверь. Не скрывая обеспокоенности, Олимпия хотела побежать, чтобы узнать, кто там был.
— Не трудитесь, — остановил ее Баньер. — У вас есть лишь одно средство спасти меня.
— Какое?
— Э, Бог мой! Сказать, что вы меня любите.
— У вас есть лишь одно средство заставить меня вас любить: никогда во мне не сомневаться.
— Тогда позвольте сказать вам правду.
— Говорите.
— Только не возмущайтесь, а то ваш гневный взгляд мечет молнии, зажигающие пламя отчаяния в моем сердце.
— Будьте покойны, возмущаться я не стану. Говорите же, ну!
— Что ж! Этот человек, который выторговывал вашу любовь, говорил, что получал от вас ее доказательства.
— Да, он говорил это, но он лжет.
— Поклянитесь!
— Чем?
— Чем-нибудь, что воистину свято, чем-нибудь, во что вы верите.
— Я клянусь вам, что он солгал, — сказала Олимпия. — Клянусь честью моей матери!
— Но тогда почему же он говорил это, предполагая, что вы с ним беседуете без свидетелей? Зачем он разыграл такую комедию с вами, да и с самим собой?
— Этого я не знаю.
— О! За всем этим какая-то тайна, и я знаю кое-кого, кто мог бы нам ее прояснить.
— Кто же это?
— Допросите свою парикмахершу.
— Ее?..
— Да, эта женщина на все способна.
— Вы так считаете?
— Готов поручиться. Приятельница Каталонки, вашей заклятой врагини… Вы ведь уже однажды выгоняли ее, эту особу.
— Да, правда.
— Тогда зачем было пускать ее обратно?
— Откуда мне знать? Зачем творят зло, думая, что делают добро? Но вы усматриваете здесь такие козни, каких мне не хочется даже подозревать: это бесполезный труд. Аббат удалился восвояси, пусть он там и остается. Парикмахерша у меня — вы хотите и ее прогнать?
— Не могу отказать себе в таком утешении. Олимпия позвонила.
Вошел лакей.
— Где парикмахерша?
— Сударыня, она только что отлучилась, — отвечал лакей.
— Так это она хлопнула дверью на лестнице?
— Да, сударыня.
— И откуда же она шла?
— Но я полагал, что она спустилась от госпожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267