На воду вокруг гондолы посыпались розы. С моста послышались горестные крики.
Какой-то человек весь в черном внезапно рассмеялся, его худые плечи задрожали, и чем сильнее била их дрожь, тем громче становился смех. Гондольер нервно перекрестился, смех наконец оборвался, превратившись в судорожные рыдания. Человек в черном, захлебываясь, рыдал и рыдал.
Печальная Роза подобрала дрожащей рукой единственную розу, упавшую ей прямо на колени, и, прижав к губам, стала вдыхать сладостный запах. Итак, ее брат мертв. В этот самый день его погребли, и она осталась одна в своем изгнании. Как посмел он покинуть ее? Как посмел обречь на муки одиночества? Господи, она вытащила бы его из могилы, если бы такое было возможно. Он не имел права умирать. Ни малейшего!
Гондола подплыла к причалу перед стройным, благородного вида палаццо. Широкие мраморные ступени, спускающиеся к воде, были заполнены ливрейными лакеями, готовыми подхватить госпожу, как только ее атласные туфельки ступят на разостланный на лестнице ковер.
Никогда еще прежде ступени не казались Печальной Розе такими крутыми, она покачнулась, но тут же, прежде чем услужливый лакей успел прийти на помощь, вновь обрела равновесие. Решительно поднявшись по лестнице, Печальная Роза величественной походкой вошла через резную дверь в свой дом. Когда она проходила по холодным мраморным плитам пола, ее черные юбки шелестели. Держась рукой за балюстраду, Печальная Роза поднялась по витой лестнице в свои личные апартаменты. Слегка наклонив прикрытую вуалью голову, она вошла в высокие двери. Вместе с обстановкой в стиле рококо в широких настенных зеркалах многократно отразилась и ее черная фигура. Позолоченные, все в резных узорах столики и обтянутые алым шелком кресла и диваны наполняли комнату игрой своих цветов. С разрисованного фресками потолка свисали сверкающие канделябры, изукрашенные цветами. Остановившись, Печальная Роза молча наблюдала за дрожащими на стенах и потолке отблесками капала.
– Ми скузи) , синьора, – послышался голос Софии, самой преданной, не отходившей ни на шаг от своей госпожи служанки. Она говорила тихо, почти шепотом, чтобы не потревожить любимую госпожу. – Я сказала ему, что вы не хотите его видеть, но он настаивает, – произнесла она, ломая руки. – Я сказала, что сегодня вы похоронили своего брата. Что вы в большом горе и не хотите его принять.
– И кто это смеет меня беспокоить? – поднимая глаза, спросила Печальная Роза. Извиняющийся голос служанки нарушил ход ее горестных мыслей.
– Я, – сказал граф Никколо Расгьери, вставая с кресла. До сих пор высокая бархатная спинка скрывала его от взгляда Печальной Розы. Он направился к ней навстречу, всем своим видом показывая, что имеет полное право быть в ее салоне. Граф был очень элегантен, с надменной посадкой головы. По всему видно было, что он потомок многих поколений богатых, привилегированных аристократов. Он был уже не молод, на его худощавом лице лежали отпечатки долгих лет разгула и сибаритства; от орлиного носа к чувственному рту пролегали глубокие складки. На губах, казалось, навечно застыла презрительная усмешка, в ссутулившихся плечах скопилась сильная усталость. Но истинные его чувства выдавало усталое, пресыщенное выражение глаз.
– Никки, – выдохнула Печальная Роза имя своего друга и возлюбленного и после мгновенного колебания кинулась в знакомые объятия человека, которого знала более пятнадцати лет.
Глядя поверх ее покрытой вуалью головы на Софию, он повелительным жестом приказал служанке удалиться. Она ушла, явно разочарованная тем, что утешать ее госпожу будет кто-то другой.
– Он мертв, Никки, – вскричала Печальная Роза, – навсегда покинул меня! Как я буду жить без него? Он был как бы половиной меня. Я буду так горевать по нему, Никки, – прорыдала она, затем подняла глаза на высокого графа, крепко державшего ее в объятиях. – Но у меня все еще остаешься ты. Ты всегда приходишь, когда я нуждаюсь в тебе больше всего. Почему, хотела бы я знать? – спросила она, и сквозь прорези в маске странно блеснули ее бледно-голубые глаза.
Граф улыбнулся:
– Потому что я прихожу по своей доброй воле. Я ничем тебе не обязан. И нас не связывают никакие узы. Вот почему мы по-прежпему друзья. Мы понимаем друг друга, моя дорогая. Ты не требуешь от меня соблюдения каких-то своих правил, точно так же поступаю и я. Никогда не сужу тебя. Принимаю такой, как ты есть. И ты принимаешь меня таким, как я есть.
– И ты никогда не хотел, чтобы я перестала быть куртизанкой? – задала она наконец вопрос, который волновал ее вот уже много лет. – Чтобы я могла гордо войти в твой дом, встретиться с твоей женой, не боясь ее пренебрежения? Граф рассмеялся, крепко стискивая в своих руках Печальную Розу, которая при звуках его смеха напряглась в негодовании и попыталась вырваться.
– Не приведи Господь, чтобы такое когда-нибудь случилось. Ты бы не выдержала ее чопорности. К тому же тебе нечего стыдиться, иногда я.даже недоумеваю, есть ли между вами какая-либо разница. Она называет себя графиней, а ты называешь себя... – Не договорив, он пожал плечами. – Но у нее, как и у многих аристократок в этом городе, были любовники. Ты же, дорогая, по крайней мерс честна сама с собой.
– Спасибо, – с легким сарказмом сказала Печальная Роза. – Вот уж не подозревала, что вызываю у тебя такое восхищение.
– Конечно, я подозреваю, что в твоем прошлом есть много такого, о чем ты мне никогда не расскажешь, – ровным голосом, но словно упрекая ее за это, продолжал он. – В твоих манерах и в твоей осанке есть многое от знатной дамы. Но ты никому не подражаешь. Зато в подражание тебе многие знатные дамы Венеции носят черное, хотя с тобой в этом они не могут сравниться.
Печальная Роза глубоко вздохнула:
– Ты так добр ко мне. Мне уже легче на душе. Я знаю, ты никогда особенно не любил моего брата, но он был для меня всем. – В ее глазах замерцали слезы. – И вот теперь, с его смертью, у меня не остается ничего. Ничего. Прошлое безвозвратно миновало. Я осталась одна. А вскоре и ты покинешь меня.
– Нет, – с решительным блеском в глазах возразил граф, привлекая ее к себе. – Я заставлю тебя забыть обо всем, моя Печальная Роза. Ты будешь думать только обо мне, обо мне одном. Отныне мне будет принадлежать каждый твой вздох. Я добьюсь, чтобы ты снова улыбалась, чтобы ты снова рыдала от любви, – обещал он, сливая свои губы с ее губами, заставляя ее забыть о своем горе под напором его страсти.
Неожиданным движением он поднял Печальную Розу на руки и направился с пей в спальню, которую знал так же хорошо, как свою собственную; там с необычной для него нежностью он положил ее на так хорошо знакомое ему меховое одеяло. И опытными руками начал раздевать, обнажая облаченное в черный шелк стройное алебастрово-белое тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Какой-то человек весь в черном внезапно рассмеялся, его худые плечи задрожали, и чем сильнее била их дрожь, тем громче становился смех. Гондольер нервно перекрестился, смех наконец оборвался, превратившись в судорожные рыдания. Человек в черном, захлебываясь, рыдал и рыдал.
Печальная Роза подобрала дрожащей рукой единственную розу, упавшую ей прямо на колени, и, прижав к губам, стала вдыхать сладостный запах. Итак, ее брат мертв. В этот самый день его погребли, и она осталась одна в своем изгнании. Как посмел он покинуть ее? Как посмел обречь на муки одиночества? Господи, она вытащила бы его из могилы, если бы такое было возможно. Он не имел права умирать. Ни малейшего!
Гондола подплыла к причалу перед стройным, благородного вида палаццо. Широкие мраморные ступени, спускающиеся к воде, были заполнены ливрейными лакеями, готовыми подхватить госпожу, как только ее атласные туфельки ступят на разостланный на лестнице ковер.
Никогда еще прежде ступени не казались Печальной Розе такими крутыми, она покачнулась, но тут же, прежде чем услужливый лакей успел прийти на помощь, вновь обрела равновесие. Решительно поднявшись по лестнице, Печальная Роза величественной походкой вошла через резную дверь в свой дом. Когда она проходила по холодным мраморным плитам пола, ее черные юбки шелестели. Держась рукой за балюстраду, Печальная Роза поднялась по витой лестнице в свои личные апартаменты. Слегка наклонив прикрытую вуалью голову, она вошла в высокие двери. Вместе с обстановкой в стиле рококо в широких настенных зеркалах многократно отразилась и ее черная фигура. Позолоченные, все в резных узорах столики и обтянутые алым шелком кресла и диваны наполняли комнату игрой своих цветов. С разрисованного фресками потолка свисали сверкающие канделябры, изукрашенные цветами. Остановившись, Печальная Роза молча наблюдала за дрожащими на стенах и потолке отблесками капала.
– Ми скузи) , синьора, – послышался голос Софии, самой преданной, не отходившей ни на шаг от своей госпожи служанки. Она говорила тихо, почти шепотом, чтобы не потревожить любимую госпожу. – Я сказала ему, что вы не хотите его видеть, но он настаивает, – произнесла она, ломая руки. – Я сказала, что сегодня вы похоронили своего брата. Что вы в большом горе и не хотите его принять.
– И кто это смеет меня беспокоить? – поднимая глаза, спросила Печальная Роза. Извиняющийся голос служанки нарушил ход ее горестных мыслей.
– Я, – сказал граф Никколо Расгьери, вставая с кресла. До сих пор высокая бархатная спинка скрывала его от взгляда Печальной Розы. Он направился к ней навстречу, всем своим видом показывая, что имеет полное право быть в ее салоне. Граф был очень элегантен, с надменной посадкой головы. По всему видно было, что он потомок многих поколений богатых, привилегированных аристократов. Он был уже не молод, на его худощавом лице лежали отпечатки долгих лет разгула и сибаритства; от орлиного носа к чувственному рту пролегали глубокие складки. На губах, казалось, навечно застыла презрительная усмешка, в ссутулившихся плечах скопилась сильная усталость. Но истинные его чувства выдавало усталое, пресыщенное выражение глаз.
– Никки, – выдохнула Печальная Роза имя своего друга и возлюбленного и после мгновенного колебания кинулась в знакомые объятия человека, которого знала более пятнадцати лет.
Глядя поверх ее покрытой вуалью головы на Софию, он повелительным жестом приказал служанке удалиться. Она ушла, явно разочарованная тем, что утешать ее госпожу будет кто-то другой.
– Он мертв, Никки, – вскричала Печальная Роза, – навсегда покинул меня! Как я буду жить без него? Он был как бы половиной меня. Я буду так горевать по нему, Никки, – прорыдала она, затем подняла глаза на высокого графа, крепко державшего ее в объятиях. – Но у меня все еще остаешься ты. Ты всегда приходишь, когда я нуждаюсь в тебе больше всего. Почему, хотела бы я знать? – спросила она, и сквозь прорези в маске странно блеснули ее бледно-голубые глаза.
Граф улыбнулся:
– Потому что я прихожу по своей доброй воле. Я ничем тебе не обязан. И нас не связывают никакие узы. Вот почему мы по-прежпему друзья. Мы понимаем друг друга, моя дорогая. Ты не требуешь от меня соблюдения каких-то своих правил, точно так же поступаю и я. Никогда не сужу тебя. Принимаю такой, как ты есть. И ты принимаешь меня таким, как я есть.
– И ты никогда не хотел, чтобы я перестала быть куртизанкой? – задала она наконец вопрос, который волновал ее вот уже много лет. – Чтобы я могла гордо войти в твой дом, встретиться с твоей женой, не боясь ее пренебрежения? Граф рассмеялся, крепко стискивая в своих руках Печальную Розу, которая при звуках его смеха напряглась в негодовании и попыталась вырваться.
– Не приведи Господь, чтобы такое когда-нибудь случилось. Ты бы не выдержала ее чопорности. К тому же тебе нечего стыдиться, иногда я.даже недоумеваю, есть ли между вами какая-либо разница. Она называет себя графиней, а ты называешь себя... – Не договорив, он пожал плечами. – Но у нее, как и у многих аристократок в этом городе, были любовники. Ты же, дорогая, по крайней мерс честна сама с собой.
– Спасибо, – с легким сарказмом сказала Печальная Роза. – Вот уж не подозревала, что вызываю у тебя такое восхищение.
– Конечно, я подозреваю, что в твоем прошлом есть много такого, о чем ты мне никогда не расскажешь, – ровным голосом, но словно упрекая ее за это, продолжал он. – В твоих манерах и в твоей осанке есть многое от знатной дамы. Но ты никому не подражаешь. Зато в подражание тебе многие знатные дамы Венеции носят черное, хотя с тобой в этом они не могут сравниться.
Печальная Роза глубоко вздохнула:
– Ты так добр ко мне. Мне уже легче на душе. Я знаю, ты никогда особенно не любил моего брата, но он был для меня всем. – В ее глазах замерцали слезы. – И вот теперь, с его смертью, у меня не остается ничего. Ничего. Прошлое безвозвратно миновало. Я осталась одна. А вскоре и ты покинешь меня.
– Нет, – с решительным блеском в глазах возразил граф, привлекая ее к себе. – Я заставлю тебя забыть обо всем, моя Печальная Роза. Ты будешь думать только обо мне, обо мне одном. Отныне мне будет принадлежать каждый твой вздох. Я добьюсь, чтобы ты снова улыбалась, чтобы ты снова рыдала от любви, – обещал он, сливая свои губы с ее губами, заставляя ее забыть о своем горе под напором его страсти.
Неожиданным движением он поднял Печальную Розу на руки и направился с пей в спальню, которую знал так же хорошо, как свою собственную; там с необычной для него нежностью он положил ее на так хорошо знакомое ему меховое одеяло. И опытными руками начал раздевать, обнажая облаченное в черный шелк стройное алебастрово-белое тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144