При звуках этого имени ее сердце болезненно забилось в груди, а щеки жарко запылали.
– Однако же, когда мой возлюбленный Джеймс скончался, – продолжала графиня, прикладывая к глазам тонкий кружевной платок, чтобы осушить несуществующие слезы, – я подумала, что герцогиню следует уведомить о смерти ее отца. И еще я подумала, что с его смертью устранено препятствие, которое мешало ей повидаться с братом. Хотя бы ради приличия.
– Я не уверен, что хочу поехать в Лондон, – с недовольной гримасой заметил юноша, о котором шла речь.
Графиня резко ударила сына веером по руке так, что он даже вскрикнул.
– Попридержи язык. Пока что ты даже не приглашен в Лондон. А тебе следует благословлять свою судьбу, ибо я слышала, что Камарей, их наследственный дом, не уступает великолепием Версалю.
– Если не ошибаюсь, графиня, – приторпо-вежливым тоном сказала какая-то сомневающаяся вдова, – маркиз умер почти два года назад. Почему же вы так и не посетили герцогиню, которую считаете родственницей?
Графиня неприязненно покосилась на старую женщину.
– Должна вам сказать, сеньора Перелли, – проговорила она, невзирая на маску, сразу же узнав эту сующуюся не в свое дело венецианку, – что здесь, хотите верьте, хотите нет, совершенно особенный случай. – Графиня пожала плечами, выражая тем самым полное равнодушие к мнению синьоры Перелли. – Моя падчерица, герцогиня, и ее муж, герцог, хотя он и сущий дьявол, составили замечательную пару. Это просто поразительно. Вы же знаете, у него шрам на лице. Так вот, qii не только выглядит дьяволом, но и является им, – добавила она, воздевая руки, словно в молитве. – Вообще-то эти англичане – странные люди. Уж я-то знаю, ведь я прожила с маркизом более пятнадцати лет. Они бывают временами так холодны, не говоря уже об их стране. Словом, как я уже говорила, здесь совсем особый случай, ибо в то время, когда я написала герцогине, она родила двойняшек. Вы только представьте себе – двойняшек! А ведь герцог и герцогиня отнюдь не новобрачные, они живут в браке почти двадцать лет.
– В самом деле поразительно.
– Но кто же отец?
– Герцог, – уверенным тоном ответила графиня. – От своих друзей в Лондоне я слышала, а они хорошо осведомлены, что двойняшки рождаются в роду Домиников в течение многих поколений. Это дело обычное. К тому же они говорят, что оба ребенка – и мальчик, и девочка – светловолосые в герцога. Так что в его отцовстве сомневаться не приходится. Вот почему мне пришлось отложить поездку, – объяснила графиня. – Герцогиня очень плохо чувствовала себя после родов, что вполне естественно. И двое близнецов! Уже в таком возрасте. Это чрезвычайно... – Герцогиня осеклась, услышав какой-то странный крик.
– Кто это кричал? – спросила она, оглядываясь, а затем устремила сердитый взгляд на сына: – Это ты вопил так ужасно?
Молодой Джулио в изумлении открыл рот, на всякий случай отступил назад и только после этого негодующе запротестовал:
– Конечно, нет, мама!
– Я так и думала. В жизни не слышала такого странного крика. У меня просто мурашки по спине забегали, – сказала графиня, обмахиваясь веером. – Джулио, поди принеси своей маме чего-нибудь попить. Боюсь, как бы мне не стало дурно. Итак, о чем я говорила? Ах да... – продолжила графиня, провожая взглядом сына, прошедшего мимо пустого угла, где только что стояла Печальная Роза.
– Синьора, синьора! Что с вами? – в тревоге вскричала София, видя, с какой скоростью взбегает ее госпожа по большой лестнице, далеко позади оставив пыхтящую служанку, К тому времени, когда София добралась до дверей личных апартаментов госпожи, они оказались уже запертыми. София в нерешительности остановилась, с круглыми от страха глазами прислушиваясь к шуму внутри, который перемежался треском разбиваемого стекла.
– Боже мой! – пробормотала София, которая все никак не могла отдышаться отстрсмителыюго подъема по лестнице; в этот миг что-то тяжело грохнуло о дверь, она отпрыгнула и стала креститься, стараясь отогнать нечистую силу, которая довела ее госпожу до такого бешенства.
За закрытыми дверьми Печальная Роза ошеломленно оглядывала руины своей некогда элегантной спальни; ее прерывистое дыхание немного успокоилось, постепенно она овладела собой. Еще продолжая задыхаться, она повалилась на постель. Через открытые двери Печальная Роза видела разрушения, произведенные ею в своем будуаре, хотя уже не помнила, что все это дело ее рук.
– Двойняшки! – с недоверием и гневом вскричала Печальная Роза. – Да как он осмелился?! Родить двойняшек?! – Она перекатилась ла постели, выкрикивая что-то в меховое одеяло, приглушавшее все звуки, и ударяя по нему сжатыми кулачками. – Будь он проклят! Будь проклята его прогнившая, достойная ада душа. Это его, только его вина. Ненавижу, ненавижу! Подумать только, что он сделал со мной. Отнял у меня все, все, что у меня было. Ненавижу тебя, Люсьен!
С громким криком отчаяния Печальная Роза соскользнула с кровати. Перешагнув через свой плащ, она резким движением отбросила его и подошла к треснутому зеркалу, висевшему в центре одной из стенных панелей. Дрожащими руками стала развязывать шнурки, которыми, как всегда, прочно была прикреплена ее маска. Ни разу за последние восемнадцать лет не видела она своего лица без маски, ибо поклялась никогда не глядеть на него, но сейчас...
. Не раздумывая, она обнажила лицо и, глядя на зазубренный шрам, тянувшийся от подбородка к виску, шрам, навсегда нарушивший совершенную гармонию ее черт, издала почти нечеловеческий крик боли, отголоски которого зазвучали далеко вокруг. Шрам был безобразного красновато-лилового цвета. Начинался он в углу рта, что создавало впечатление гротескной усмешки. Чем дольше она смотрела на шрам, тем явственнее он принимал очертания небрежно начертанной буквы L: это было как клеймо, навечно поставленное Люсьеном.
Она все смотрела на странное отражение в зеркале, словно никак не могла поверить, что ее лицо обезображено. Сколько богатых венецианцев, и не только венецианцев, отдали бы все свое состояние, чтобы заглянуть под эту маску. Порой какой-нибудь влюбленный в пылу страсти или под воздействием выпитого вина (трезвый не посмел бы) пытался сорвать с нее маску. Но дюжие лакеи, стоящие около двери, тут же выпроваживали безрассудного джентльмена. Ее лицо видели лишь однажды, когда они впервые приехали в Венецию. Это. было еще до того, как она приобрела известность и большое влияние; теперь-то уж никто не посмеет ее оскорбить, у нее много могущественных друзей, в том числе и любовников, – достаточно одного ее слова, чтобы всякий, кто посмеет ее обидеть, исчез навсегда.
Она едва помнила тот вечер. У нее был ужин с одним мужчиной, и, прежде чем она поняла, что он собирается сделать, тот сдернул маску с ее лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
– Однако же, когда мой возлюбленный Джеймс скончался, – продолжала графиня, прикладывая к глазам тонкий кружевной платок, чтобы осушить несуществующие слезы, – я подумала, что герцогиню следует уведомить о смерти ее отца. И еще я подумала, что с его смертью устранено препятствие, которое мешало ей повидаться с братом. Хотя бы ради приличия.
– Я не уверен, что хочу поехать в Лондон, – с недовольной гримасой заметил юноша, о котором шла речь.
Графиня резко ударила сына веером по руке так, что он даже вскрикнул.
– Попридержи язык. Пока что ты даже не приглашен в Лондон. А тебе следует благословлять свою судьбу, ибо я слышала, что Камарей, их наследственный дом, не уступает великолепием Версалю.
– Если не ошибаюсь, графиня, – приторпо-вежливым тоном сказала какая-то сомневающаяся вдова, – маркиз умер почти два года назад. Почему же вы так и не посетили герцогиню, которую считаете родственницей?
Графиня неприязненно покосилась на старую женщину.
– Должна вам сказать, сеньора Перелли, – проговорила она, невзирая на маску, сразу же узнав эту сующуюся не в свое дело венецианку, – что здесь, хотите верьте, хотите нет, совершенно особенный случай. – Графиня пожала плечами, выражая тем самым полное равнодушие к мнению синьоры Перелли. – Моя падчерица, герцогиня, и ее муж, герцог, хотя он и сущий дьявол, составили замечательную пару. Это просто поразительно. Вы же знаете, у него шрам на лице. Так вот, qii не только выглядит дьяволом, но и является им, – добавила она, воздевая руки, словно в молитве. – Вообще-то эти англичане – странные люди. Уж я-то знаю, ведь я прожила с маркизом более пятнадцати лет. Они бывают временами так холодны, не говоря уже об их стране. Словом, как я уже говорила, здесь совсем особый случай, ибо в то время, когда я написала герцогине, она родила двойняшек. Вы только представьте себе – двойняшек! А ведь герцог и герцогиня отнюдь не новобрачные, они живут в браке почти двадцать лет.
– В самом деле поразительно.
– Но кто же отец?
– Герцог, – уверенным тоном ответила графиня. – От своих друзей в Лондоне я слышала, а они хорошо осведомлены, что двойняшки рождаются в роду Домиников в течение многих поколений. Это дело обычное. К тому же они говорят, что оба ребенка – и мальчик, и девочка – светловолосые в герцога. Так что в его отцовстве сомневаться не приходится. Вот почему мне пришлось отложить поездку, – объяснила графиня. – Герцогиня очень плохо чувствовала себя после родов, что вполне естественно. И двое близнецов! Уже в таком возрасте. Это чрезвычайно... – Герцогиня осеклась, услышав какой-то странный крик.
– Кто это кричал? – спросила она, оглядываясь, а затем устремила сердитый взгляд на сына: – Это ты вопил так ужасно?
Молодой Джулио в изумлении открыл рот, на всякий случай отступил назад и только после этого негодующе запротестовал:
– Конечно, нет, мама!
– Я так и думала. В жизни не слышала такого странного крика. У меня просто мурашки по спине забегали, – сказала графиня, обмахиваясь веером. – Джулио, поди принеси своей маме чего-нибудь попить. Боюсь, как бы мне не стало дурно. Итак, о чем я говорила? Ах да... – продолжила графиня, провожая взглядом сына, прошедшего мимо пустого угла, где только что стояла Печальная Роза.
– Синьора, синьора! Что с вами? – в тревоге вскричала София, видя, с какой скоростью взбегает ее госпожа по большой лестнице, далеко позади оставив пыхтящую служанку, К тому времени, когда София добралась до дверей личных апартаментов госпожи, они оказались уже запертыми. София в нерешительности остановилась, с круглыми от страха глазами прислушиваясь к шуму внутри, который перемежался треском разбиваемого стекла.
– Боже мой! – пробормотала София, которая все никак не могла отдышаться отстрсмителыюго подъема по лестнице; в этот миг что-то тяжело грохнуло о дверь, она отпрыгнула и стала креститься, стараясь отогнать нечистую силу, которая довела ее госпожу до такого бешенства.
За закрытыми дверьми Печальная Роза ошеломленно оглядывала руины своей некогда элегантной спальни; ее прерывистое дыхание немного успокоилось, постепенно она овладела собой. Еще продолжая задыхаться, она повалилась на постель. Через открытые двери Печальная Роза видела разрушения, произведенные ею в своем будуаре, хотя уже не помнила, что все это дело ее рук.
– Двойняшки! – с недоверием и гневом вскричала Печальная Роза. – Да как он осмелился?! Родить двойняшек?! – Она перекатилась ла постели, выкрикивая что-то в меховое одеяло, приглушавшее все звуки, и ударяя по нему сжатыми кулачками. – Будь он проклят! Будь проклята его прогнившая, достойная ада душа. Это его, только его вина. Ненавижу, ненавижу! Подумать только, что он сделал со мной. Отнял у меня все, все, что у меня было. Ненавижу тебя, Люсьен!
С громким криком отчаяния Печальная Роза соскользнула с кровати. Перешагнув через свой плащ, она резким движением отбросила его и подошла к треснутому зеркалу, висевшему в центре одной из стенных панелей. Дрожащими руками стала развязывать шнурки, которыми, как всегда, прочно была прикреплена ее маска. Ни разу за последние восемнадцать лет не видела она своего лица без маски, ибо поклялась никогда не глядеть на него, но сейчас...
. Не раздумывая, она обнажила лицо и, глядя на зазубренный шрам, тянувшийся от подбородка к виску, шрам, навсегда нарушивший совершенную гармонию ее черт, издала почти нечеловеческий крик боли, отголоски которого зазвучали далеко вокруг. Шрам был безобразного красновато-лилового цвета. Начинался он в углу рта, что создавало впечатление гротескной усмешки. Чем дольше она смотрела на шрам, тем явственнее он принимал очертания небрежно начертанной буквы L: это было как клеймо, навечно поставленное Люсьеном.
Она все смотрела на странное отражение в зеркале, словно никак не могла поверить, что ее лицо обезображено. Сколько богатых венецианцев, и не только венецианцев, отдали бы все свое состояние, чтобы заглянуть под эту маску. Порой какой-нибудь влюбленный в пылу страсти или под воздействием выпитого вина (трезвый не посмел бы) пытался сорвать с нее маску. Но дюжие лакеи, стоящие около двери, тут же выпроваживали безрассудного джентльмена. Ее лицо видели лишь однажды, когда они впервые приехали в Венецию. Это. было еще до того, как она приобрела известность и большое влияние; теперь-то уж никто не посмеет ее оскорбить, у нее много могущественных друзей, в том числе и любовников, – достаточно одного ее слова, чтобы всякий, кто посмеет ее обидеть, исчез навсегда.
Она едва помнила тот вечер. У нее был ужин с одним мужчиной, и, прежде чем она поняла, что он собирается сделать, тот сдернул маску с ее лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144