» Прошло несколько дней после той н5чи, когда влюбленные обменялись клятвами в вечной любви и верности. Рамиро тосковал по своей возлюбленной и хотел сказать ей, что решил скрепить их союз и перед светом. Он стал искать ее в парке, во дворце, в других местах, но напрасно. Он побежал в отель, где они жили с матерью, — комнаты оказались пусты, и никто не мог объяснить ему, куда они уехали. Он быстро выбежал на улицу, ему не хватало воздуха, он почти задыхался, но потом снова вернулся в дом. Неужели возможно, чтобы та, которая несколько дней тому назад клялась в вечной любви, сегодня покинула его? Он остановился в немом отчаянии, руки его сжались в кулаки, на глаза навернулись слезы. Рамиро вышел из отеля как будто с кладбища, где похоронил все, что составляло счастье его жизни.
Олоцага невольно закрыл лицо руками и быстро вытер набежавшую слезу.
— И этот Рамиро, — продолжал он, — не смел даже показывать своего горя, он должен был улыбаться, шутить, придумывать разные остроты, чтобы занимать молодую королеву, тогда как сердце его разрывалось от боли. Постепенно он стал свыкаться с мыслью, что возлюбленная покинула и забыла его. Он долго не имел никаких известий о ней, пока, наконец, через несколько лет, не узнал, что она живет в Париже и окружена молодыми богатыми искателями приключений, которые все вхожи в дом ее честолюбивой матери. Он узнал также, что у него был сын. Прекрасная сеньора стала писать письма Рамиро, ставшему министром, — письма, которые причиняли ему невыразимые страдания, потому что он все еще любил вероломную возлюбленную. Она отдала ему их сына и сказала, что никогда не будет принадлежать ему. Рамиро пережил и этот удар. Ему предстояла теперь трудная задача — он должен был признаться сыну, что ему никогда не суждено произнести слово «мама». Для света этот Рамиро — высокопоставленный счастливец, на самом деле он невыразимо беден и достоин сожаления…
Олоцага остановился. Он сбросил маску, которую носил в течение долгих лет. Он только что вновь пережил всю горечь своей жизни.
Рамиро увидел это. Он понял все и бросился дону Олоцаге на грудь.
— Рамиро, сын мой! — шептал глубоко взволнованный Олоцага, покрывая поцелуями лицо плачущего юноши.
До глубокой ночи отец и сын просидели в зеленом зале.
Через несколько недель во дворце Тюильри намечался большой прием, приглашения на который удостоились испанский посол и его гости, Прим и Рамиро, предварительно представленные императорской чете. Это было одно из тех придворных празднеств, где император и его супруга имели случай одним показать свое расположение, другим дать почувствовать свою холодность. Эти приемы, которым тотчас же придавалось политическое значение, давали богатую пищу журналистам для различных предположений и домыслов.
В ослепительных по роскоши залах дворца собралось блестящее общество.
Здесь были министр Тувнель, английский посол лорд Коулей, дон Олоцага, герцог Граммон, маркиз де Бомари, несколько генералов и офицеров, среди них Прим и молодой Рамиро, который чувствовал себя немного неловко в придворном обществе.
— Да, многоуважаемый дон Олоцага, — говорил Тувнель, французский дипломат, входя с испанским послом в маршальский зал, — состояние мексиканских дел требует, чтобы правительство, наконец, обратило должное внимание на бесчисленные жалобы тамошних французов.
— Положение этого государства, несомненно, не такое, каким бы нам хотелось его видеть.
— Представьте себе, что там остаются без внимания все жалобы и французских, и английских, и испанских подданных. Уже не один раз мы получаем материалы, в которых мексиканское правосудие выступает в весьма невыгодном свете.
— Это меня удивляет.
— О, спросите лорда Коулея, какие чудеса там творятся. Мексиканское правительство считает свое положение прочным и устойчивым, но терпение их величеств, ежедневно осыпаемых различными жалобами, ведь не безгранично.
— Защищать своих подданных — их священный долг, — отвечал Олоцага.
— Совершенно с вами согласен. Я попросил бы вас присутствовать на обсуждении этих обстоятельств. В нем будет участвовать и лорд Коулей, пора, наконец, принять какие-то меры.
— Всегда к вашим услугам.
— О, я знаю любезность министра королевы Испании, — проговорил Тувнель, кланяясь, — и умею ценить ее.
— Моя обязанность — служить вам.
— Моя же — быть вам благодарным.
В это время в одном из зал встретились граф Рейс и маркиз де Бомари.
Прим, посещая в последнее время довольно часто Марианну дель Кастро и ее старую тетку, имел значительный успех у молодой дамы, и это стало известно маркизу, который твердо рассчитывал на богатую мексиканку.
— А, многоуважаемый испанский генерал, покоритель сердец, — проговорил маркиз, вежливо кланяясь, — в последнее время вас, кажется, часто можно видеть на улице Риволи?
— Да, — отвечал Прим, — на улице Риволи живет дама, которая обратила на себя мое внимание.
— Какое откровенное признание! Однако вы поистине достойны удивления! Эта дама чуть было не поймала и меня в свои сети, но прекрасная Марианна дель Кастро так свободно себя держит и иногда способна к таким странным выходкам, что я, к несчастью, скоро убедился в ее неумении вращаться в парижских салонах.
— Странно! Богатая, прекрасная и умная мексиканка произвела на меня совсем другое впечатление.
— Богатство — вещь второстепенная, а сама красавица не так уж невинна…
— Господин маркиз!
— Я говорю правду, любезный генерал.
— Если в этой правде только не проглядывает маленькая розовая записка, — отвечал Прим, — если не ошибаюсь, маркиз получил отказ.
— Странно, граф, что…
— Нисколько! Ведь всем известно, что подобные отказы нелегко переносить, ужасно досадно проигрывать.
— Я должен просить вас объясниться или…
— Ну, что касается дуэлей, господин маркиз, я слышал, что вам на них не везет! — проговорил Прим с такой иронией, что граф побледнел от негодования.
— Мы в залах императора, граф!
— Это не мешает мне говорить правду. Меня нисколько не удивляет, что вы, проиграв, переменили свое мнение, маркиз.
— Что дает вам право говорить мне такие слова?
— Честь дамы, которую вы осмелились затронуть.
— Значит, вы взялись быть ее рыцарем?
— Ха-ха-ха! Маркиз, вы сами побили себя, доказав верность моих слов. Так раздражен может быть только тот, кто проиграл.
Маркиз увидел насмешливые улыбки окружающих и уже приготовился ответить, но их спор был прерван появлением императорской четы.
Луи-Наполеон, судя по всему, находился в прекрасном расположении духа, его темные глаза приветливо останавливались на каждом из присутствующих. Очаровательная императрица сегодня выступала во всей своей прелести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115