Сегодня они являлись самыми близкими друзьями королевы.
Дон Марфори, грудь которого была сплошь увешена блестящими орденами, с удовольствием отметил, что при его появлении лицо королевы просияло. Изабелла любила этого человека, который был настолько бессовестен, что при каждом случае хвастался этой любовью.
Не дожидаясь приглашения, он подошел к королеве, поцеловал руку и многозначительно заглянул в глаза.
— Дорогой дон Марфори, — начала Изабелла, обворожительно улыбаясь, — вы пришли сюда сообщить нам день нашего отъезда, и мы должны сознаться, что искренне радуемся случаю оставить тягостную для нас столицу.
— Если вы, ваше величество, желаете, двор может уже завтра перебраться в Эскуриал.
— Превосходно, не будем медлить! Как здоровье благочестивой сестры Патрочинио? Может ли она ехать с нами?
— Доктора сообщили мне, что состояние здоровья несчастной сестры самое плачевное. Раны причиняют ей ужасные страдания, и, кажется, никогда не будут излечены.
— О, станем молиться за бедную страдалицу, — сказала королева, обратив взоры к небу, — она перенесла много несправедливостей, и мы должны вознаградить ее за все. Значит, она не может сопровождать нас?
— Она очень желает этого, ваше величество, и потому поедет, вопреки совету врачей.
— И только для того, чтобы находиться вблизи нас! О, эта любовь трогает нас до слез! Как счастливы мы, что еще, кроме вас, имеем столько верных друзей вокруг себя. И вас, господин министр, мы считаем в их числе.
— Милость вашего величества для меня благодеяние. Да будет, суждено мне и впредь доказывать мою искреннюю преданность вашему величеству! — сказал лицемер Браво, изобразив на лице чистосердечие.
— Для этого скоро представится случай, господин министр. Садитесь, господа, — продолжала королева, опускаясь на мягкую оттоманку, — нам приятно видеть вас сегодня у себя. Вы знаете, какую находку мы недавно сделали в замке Дельмонте, вам также должно быть известно, что контр-адмирал Топете участвует в сговоре, планы его нам неясны, но, по всей вероятности, они враждебны нам.
— Я считаю своей обязанностью обратить на них внимание вашего величества, — подтвердил Гонсалес Браво.
— Вы помните, господин министр, как оскорбил вас контр-адмирал в нашем присутствии.
— Этот неотесанный дон Топете, очевидно, также один из тех своевольных господ, — прервал Марфори, — которые в прежнее время осмеливались считать двор своим домом.
— Совершенно верно, дорогой генерал-интендант, вы точно выразились. Да, дон Топете относится к числу этих господ, и мы должны сознаться, что он нам так неприятен и при своей кажущейся честности кажется таким ненадежным, и даже опасным, что мы во что бы то ни стало хотим его устранить.
— Это и мое убеждение, — вступил Гонсалес Браво, — я только дожидался этих слов вашего величества, чтобы приняться за дело. Контр-адмирал так глубоко оскорбил меня, что я считаю делом чести отыскать его в Кадисе.
— Но ведь не для того, чтобы вызвать на дуэль и рисковать своей жизнью! Нет, нет, господин министр, дон Топете недостоин этого, вы должны придумать иные способы обезопасить его.
— К несчастью, письма, которые я имел честь передать вашему величеству, не дают оснований для этого.
— Застрелите его, господин министр-президент, — подхватил Марфори, — это самое простое средство.
— Нет, нет, дон Топете, как мы имели случай убедиться, очень меткий стрелок, и мы боимся, что вы не устоите против него.
— Я с радостью пожертвую собой для высокой цели служить вашему величеству.
— О, мы верим в вашу глубокую преданность, господин министр, и ни на минуту не сомневаемся, что вы можете рисковать для нас своей жизнью. Но это дело недостаточно велико и высоко для такой жертвы.
Гонсалес Браво низко поклонился — он достиг нужного эффекта.
— Так застрелите его, вызвав на спор, — упорствовал Марфори, — вы не понесете за это никакого наказания, можете не сомневаться. Зачем же церемониться с такими отвратительными личностями?
— Господин генерал-интендант, мы ничего не хотим знать о заговоре.
— Прошу извинения, если я немного увлекся, — отвечал Марфори, — речь идет о наказании. Господин министр-президент лицо оскорбленное, и дон Топете тут ничего не может сказать в свое оправдание. В подобных случаях потерпевший, не теряя своего достоинства, может отомстить за себя.
Гонсалес Браво, который, по-видимому, лучше понял слова королевы, поднялся.
— Я постараюсь показать себя верным слугой вашего величества, — сказал он с многозначительной улыбкой, в которой внимательный наблюдатель мог прочесть многое, — и прошу только ваше величество о сохранении высокой милости ко мне и о трехдневном сроке.
— Я знаю, как твердо можно рассчитывать на вас, господин министр. Надеюсь увидеть вас через три дня в Эскуриале здоровым и счастливым, и могу уверить, что не премину щедро вознаградить вас за важные услуги, — отвечала королева ласково, — многоуважаемый дон Марфори в действительности вовсе не так опасен и страшен, каким иногда кажется, он немного увлекается.
Но я знаю, что он такой же преданный и верный кавалер, как и вы, господин министр-президент, и с каждым днем делается мне необходимее.
Гонсалес Браво поклонился королеве и Марфори и отправился готовиться к тайному путешествию в Кадис. Он отыскал каких-то отставных разорившихся дворян, сообщил им свое намерение и снабдил такой суммой, что они через несколько часов превратились в изысканно и роскошно одетых кавалеров, которые как нельзя более подходили для осуществления плана министра.
В сопровождении этих двух господ Гонсалес Браво отправился в Кадис, чтобы отыскать контр-адмирала Топете.
Не говоря уже об оскорблении, нанесенном ему контр-адмиралом, почтенный министр-президент имел и другие причины уничтожить его: во-первых, того желала королева, во-вторых, великие инквизиторы Санта Мадре просили своего преданного слугу не пропускать такого удобного случая, а Гонсалес был слишком послушным воспитанником патеров, чтобы не исполнить приказания святого трибунала.
Прибыв со своими спутниками в Кадис, он немедленно послал одного из них во дворец Топете.
Честный и прямодушный контр-адмирал, который, как предчувствовала Изабелла, знал о путешествии Энрики с Примом и Рамиро, получив загадочные для всех, но понятные ему шифрованные письма, занялся делами, о которых шла речь в письме.
Он ожидал на днях «Нигеру» с изгнанными генералами. Их возвращение должно было стать сигналом ко всеобщему выступлению, которое начнется с флота, где все — от офицеров до простых солдат и матросов, были глубоко преданы Топете и безоговорочно выполняли его приказания и распоряжения.
Для путешествия из Кадиса на Канарские острова требовалось несколько дней, к тому же различные неожиданности могли увеличить этот срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Дон Марфори, грудь которого была сплошь увешена блестящими орденами, с удовольствием отметил, что при его появлении лицо королевы просияло. Изабелла любила этого человека, который был настолько бессовестен, что при каждом случае хвастался этой любовью.
Не дожидаясь приглашения, он подошел к королеве, поцеловал руку и многозначительно заглянул в глаза.
— Дорогой дон Марфори, — начала Изабелла, обворожительно улыбаясь, — вы пришли сюда сообщить нам день нашего отъезда, и мы должны сознаться, что искренне радуемся случаю оставить тягостную для нас столицу.
— Если вы, ваше величество, желаете, двор может уже завтра перебраться в Эскуриал.
— Превосходно, не будем медлить! Как здоровье благочестивой сестры Патрочинио? Может ли она ехать с нами?
— Доктора сообщили мне, что состояние здоровья несчастной сестры самое плачевное. Раны причиняют ей ужасные страдания, и, кажется, никогда не будут излечены.
— О, станем молиться за бедную страдалицу, — сказала королева, обратив взоры к небу, — она перенесла много несправедливостей, и мы должны вознаградить ее за все. Значит, она не может сопровождать нас?
— Она очень желает этого, ваше величество, и потому поедет, вопреки совету врачей.
— И только для того, чтобы находиться вблизи нас! О, эта любовь трогает нас до слез! Как счастливы мы, что еще, кроме вас, имеем столько верных друзей вокруг себя. И вас, господин министр, мы считаем в их числе.
— Милость вашего величества для меня благодеяние. Да будет, суждено мне и впредь доказывать мою искреннюю преданность вашему величеству! — сказал лицемер Браво, изобразив на лице чистосердечие.
— Для этого скоро представится случай, господин министр. Садитесь, господа, — продолжала королева, опускаясь на мягкую оттоманку, — нам приятно видеть вас сегодня у себя. Вы знаете, какую находку мы недавно сделали в замке Дельмонте, вам также должно быть известно, что контр-адмирал Топете участвует в сговоре, планы его нам неясны, но, по всей вероятности, они враждебны нам.
— Я считаю своей обязанностью обратить на них внимание вашего величества, — подтвердил Гонсалес Браво.
— Вы помните, господин министр, как оскорбил вас контр-адмирал в нашем присутствии.
— Этот неотесанный дон Топете, очевидно, также один из тех своевольных господ, — прервал Марфори, — которые в прежнее время осмеливались считать двор своим домом.
— Совершенно верно, дорогой генерал-интендант, вы точно выразились. Да, дон Топете относится к числу этих господ, и мы должны сознаться, что он нам так неприятен и при своей кажущейся честности кажется таким ненадежным, и даже опасным, что мы во что бы то ни стало хотим его устранить.
— Это и мое убеждение, — вступил Гонсалес Браво, — я только дожидался этих слов вашего величества, чтобы приняться за дело. Контр-адмирал так глубоко оскорбил меня, что я считаю делом чести отыскать его в Кадисе.
— Но ведь не для того, чтобы вызвать на дуэль и рисковать своей жизнью! Нет, нет, господин министр, дон Топете недостоин этого, вы должны придумать иные способы обезопасить его.
— К несчастью, письма, которые я имел честь передать вашему величеству, не дают оснований для этого.
— Застрелите его, господин министр-президент, — подхватил Марфори, — это самое простое средство.
— Нет, нет, дон Топете, как мы имели случай убедиться, очень меткий стрелок, и мы боимся, что вы не устоите против него.
— Я с радостью пожертвую собой для высокой цели служить вашему величеству.
— О, мы верим в вашу глубокую преданность, господин министр, и ни на минуту не сомневаемся, что вы можете рисковать для нас своей жизнью. Но это дело недостаточно велико и высоко для такой жертвы.
Гонсалес Браво низко поклонился — он достиг нужного эффекта.
— Так застрелите его, вызвав на спор, — упорствовал Марфори, — вы не понесете за это никакого наказания, можете не сомневаться. Зачем же церемониться с такими отвратительными личностями?
— Господин генерал-интендант, мы ничего не хотим знать о заговоре.
— Прошу извинения, если я немного увлекся, — отвечал Марфори, — речь идет о наказании. Господин министр-президент лицо оскорбленное, и дон Топете тут ничего не может сказать в свое оправдание. В подобных случаях потерпевший, не теряя своего достоинства, может отомстить за себя.
Гонсалес Браво, который, по-видимому, лучше понял слова королевы, поднялся.
— Я постараюсь показать себя верным слугой вашего величества, — сказал он с многозначительной улыбкой, в которой внимательный наблюдатель мог прочесть многое, — и прошу только ваше величество о сохранении высокой милости ко мне и о трехдневном сроке.
— Я знаю, как твердо можно рассчитывать на вас, господин министр. Надеюсь увидеть вас через три дня в Эскуриале здоровым и счастливым, и могу уверить, что не премину щедро вознаградить вас за важные услуги, — отвечала королева ласково, — многоуважаемый дон Марфори в действительности вовсе не так опасен и страшен, каким иногда кажется, он немного увлекается.
Но я знаю, что он такой же преданный и верный кавалер, как и вы, господин министр-президент, и с каждым днем делается мне необходимее.
Гонсалес Браво поклонился королеве и Марфори и отправился готовиться к тайному путешествию в Кадис. Он отыскал каких-то отставных разорившихся дворян, сообщил им свое намерение и снабдил такой суммой, что они через несколько часов превратились в изысканно и роскошно одетых кавалеров, которые как нельзя более подходили для осуществления плана министра.
В сопровождении этих двух господ Гонсалес Браво отправился в Кадис, чтобы отыскать контр-адмирала Топете.
Не говоря уже об оскорблении, нанесенном ему контр-адмиралом, почтенный министр-президент имел и другие причины уничтожить его: во-первых, того желала королева, во-вторых, великие инквизиторы Санта Мадре просили своего преданного слугу не пропускать такого удобного случая, а Гонсалес был слишком послушным воспитанником патеров, чтобы не исполнить приказания святого трибунала.
Прибыв со своими спутниками в Кадис, он немедленно послал одного из них во дворец Топете.
Честный и прямодушный контр-адмирал, который, как предчувствовала Изабелла, знал о путешествии Энрики с Примом и Рамиро, получив загадочные для всех, но понятные ему шифрованные письма, занялся делами, о которых шла речь в письме.
Он ожидал на днях «Нигеру» с изгнанными генералами. Их возвращение должно было стать сигналом ко всеобщему выступлению, которое начнется с флота, где все — от офицеров до простых солдат и матросов, были глубоко преданы Топете и безоговорочно выполняли его приказания и распоряжения.
Для путешествия из Кадиса на Канарские острова требовалось несколько дней, к тому же различные неожиданности могли увеличить этот срок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115