Лицом, ростом и проворством он походил до такой степени на обезьяну, что можно было подумать, не принадлежит ли он к их семейству. Его голова была украшена гладкими, лоснящимися черными волосами. Он был так сварлив и зол, что если его хватали, то кусался, как собака, и самые тяжелые наказания оказывались недейственными для исправления или обуздания его злых и вредных наклонностей. Однако же поймать его было не очень легко. Зачастую его проворство надежно его выручало, и его легкая в своей пустоте голова частенько обязана была целостью ногам его, еще более легким. Костюм Сибло совершенно походил на костюм его собрата по безумию, только отличался от него цветом. У него был черный с белыми прорезями и с вышитым впереди и позади королевским гербом кафтан и щелкушка из черного дерева. Сибло был фаворитом Генриха, который из врожденной склонности ко злу забавлялся его обезьяньими проделками, и ему часто случалось смеяться до слез над переполохом, производимым шутом в среде важных духовных посланников с алыми митрами и величественных кавалеров, принимаемых им в зале аудиенции.
Генриха тем более забавляли эти шутки, поскольку это полудикое вредное создание во время своих самых гнусных проделок, повинуясь внутреннему инстинкту, не затрагивало особы короля.
Между тем пир продолжался. Внимание Генриха к Эклермонде не ослабевало. Несмотря на его настойчивые просьбы, она почти не принимала участия в пиршестве и сохраняла, казалось, спокойный, совершенно равнодушный вид. Но тот, кто смог бы всмотреться пристальнее, может быть, заметил бы под этими напускными улыбками глубокое горе, разбитое сердце. А между тем Эклермонда служила предметом зависти всех присутствующих дам, которые приписывали простому кокетству ее равнодушие к любезному вниманию монарха.
– Клянусь честью, господин виконт, – обратилась веселая Ториньи к Жуаезу, сидевшему около нее по правую сторону, – девица Эклермонда отъявленная кокетка. Она с таким проворством разыгрывает скромность, что превосходит самую ловкую из нас. Не могу понять, где обучилась она подобному искусству. Некоторые люди одарены врожденным гением своего призвания, и я уверена, что ее призвание – покорять сердца. Она хочет уверить короля, что ей противны его вольности. Мне не надо говорить вам, что я имею некоторую опытность в искусстве прельщать поклонников. Ну так признаюсь, я не могла бы лучше разыграть свою роль.
– Вполне в этом уверен, – отвечал Жуаез, – но думаю, что внимание его величества не так для нее приятно, как было бы для вас. Я полагаю, ее мысли принадлежат Кричтону.
– Фи! – возразила Ториньи. – Я не думаю этого. Она не настолько глупа. Неужели же из-за любви к Кричтону она будет отказывать в своих улыбках другим? Прекрасный шотландец не олицетворяет собой верности, как он олицетворяет рыцарство. Он весьма чувствителен, как вы сами знаете, к всемогущим прелестям нашей августейшей повелительницы. Вещь совершенно понятная.
– Ваши рассуждения вполне убедили меня, сударыня.
– Кавалер Кричтон очень хорош в своем роде, но король…
– Непреодолим. Вы кое-что об этом знаете, сударыня…
– Вы позволяете себе дерзости, виконт.
– В добрый час. У вас восхитительные глаза, сударыня. Итальянцы славятся самыми черными глазами на всем свете, а флорентийцы – самыми черными во всей Флоренции. Я пью полный стакан кипрского в честь ваших прекрасных глаз.
– Ваша Франция прослыла нацией льстецов, – возразила, смеясь, Ториньи, – а виконт Жуаез – совершеннейший льстец во всей Франции. Со своей стороны пью за ваше здоровье, виконт. Впрочем, – продолжала остроумная флорентийка полушутливым-полусерьезным тоном, – я бы не отказалась от положения Эклермонды.
– Право! – отвечал Шико, услышавший последние слова. – Видали и более странные вещи.
В эту минуту в зал вошла Маргарита Валуа. При ее появлении возникло легкое движение, но прекрасная королева заняла свое место рядом с Генрихом, не обратив на себя его внимания.
– Ваше величество чувствует себя не совсем хорошо? – с участием спросил Брантом, увидя мрачный взгляд королевы.
– Нет, нет, – отвечала Маргарита, – я здорова, господин аббат, совершенно здорова.
– Не смею противоречить вашим словам, но простите меня если я повторю, что ваша наружность не соответствует им…
– Ваше величество, позвольте мне обратить ваше внимание на этот бульон a la cardinal, – сказал Вилькье. – Ронсар признает его вполне католическим. Вы не пожелаете оспаривать его слов, и я был бы еретиком, если бы усомнился в них. Прикажете, государыня?
Маргарита отклонила это предложение маркиза и осмотрела присутствующих. Кричтона не было в числе гостей.
– Слава Богу, его здесь нет, – вскричала королева, против воли высказывая этим свою мысль, и глубоко вздохнула, как будто с ее сердца свалилась большая тяжесть.
– Кого нет здесь? – спросил, оборачиваясь, Генрих. В эту минуту Шико вдруг бросился вперед.
– Мне кажется, дядюшка, – сказал он, фамильярно кладя свою руку на плечо короля, – что вы нуждаетесь в каком-либо возбудительном средстве, вам чего-то недостает, чтобы дать толчок вашему уму и остроты вашему вину. Что прикажете предложить вам? Не желаете ли песню? У меня есть для вас редкостные стихи на третью свадьбу герцогини д'Узес, Пантагрюелическая легенда на заточение перед конклавом папы Иоанна и песня на победу сатаны над попом Феагеландом. Если же вам это не по вкусу, то не приказать ли мне моему приятелю Сибло расцеловать розовые губки самых стыдливых из этих дам, начиная с девицы Ториньи, и потом исполнить разные прыжки на этом самом столе, под веселый аккомпанемент стаканов. Или – если вы в веселом настроении духа – не угодно ли вам распорядиться, чтобы мэтр Самсон принес знаменитый кубок, веселые девизы и очень смешные изображения которого обыкновенно доставляют столько удовольствия нашим фрейлинам, извлекают из них такие радостные восклицания, а между тем этот кубок пришелся также по вкусу нашему степенному и мудрому другу Пьеру Бурделлю.
– Кузен Брантом, – сказал, улыбаясь, Генрих, – наш шут клевещет на вас.
– Нет, – возразил со смехом Брантом, – я не боюсь признаться, что кубок, о котором говорит этот бездельник меня немного позабавил, хотя по соображениям благопристойности я должен противиться, чтобы его приносили в настоящем случае.
– Благопристойность! – повторил с насмешкой Шико. – Это слово великолепно звучит в устах аббата де Брантома. Ха! Ха! Ха! Которую из трех наград желаете вы иметь, приятель? Песню, поцелуй или кубок?
– Песню, дружище, – отвечал Генрих, – и чтобы она была подправлена остротами, иначе ты не получишь меду из рук Самсона.
– Остротами? – повторил Шико с комической гримасой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111