– Вы разрушили надежды моего брата, герцога Мантуйского. Клянусь Святым Франциском, вы ответите за это.
– Если принц мертв, он погиб в поединке, которого сам добивался, – гордо возразил Кричтон. – Я сумею ответить за мои поступки и вам и кому бы то ни было из вашего дома.
– Ваш племянник был побежден в честном бою, герцог, – сказал Жуаез, – и единственный незаконный удар, нанесенный в этой борьбе, был тот, который ранил эту лошадь.
– Этот удар был случайным, – сказал Кричтон. В это время маршалы турнира сняли у принца каску, и оказалось, что он только был оглушен ударом, но его жизнь не подверглась опасности. Убедившись в этом, герцог поспешил извиниться перед шотландцем за свои слова. Его извинения были любезно приняты, и он поспешил распорядиться, чтобы принц, все еще не приходивший в себя, был вынесен с арены.
В то же время под рукоплескания зрителей и звуки труб Кричтон приблизился к павильону короля и опустился на колени перед Генрихом. Тот встретил его с улыбкой и, велев подняться, сказал несколько комплиментов его храбрости.
– Вы доказали, что вы храбрый и честный дворянин, – сказал он, – и подтвердили справедливость вашего обвинения против изменника Руджиери. Сегодня же вечером костер будет зажжен на Гревской площади. Пусть его отведут в Шатлэ и узнают, не вырвет ли у него признания пытка.
– Ваше величество, – сказал Кричтон, – я прошу вас об одной милости.
– Говорите, – отвечал король, – и, если ваша просьба не касается одной личности, которую я не хочу называть по имени, вы можете считать ее уже исполненной.
– Замените наказание, назначенное вами изменнику Руджиери, вечным изгнанием.
– Хорошо ли я расслышал? – спросил с изумлением король.
– Подарите мне его жизнь, государь, на условиях, которые я ему предложу, – продолжал Кричтон.
– Он в ваших руках. Поступайте с ним, как вам будет угодно, – отвечал Генрих. – Приведите сюда изменника, – прибавил он, обращаясь к страже, окружавшей Руджиери.
Полумертвый от ужаса, осыпаемый проклятиями зрителей, астролог был тотчас же приведен к королю.
– Козьма Руджиери, твоя виновность доказана, – сказал ему сурово Генрих. – Твоя участь – смерть или изгнание – зависит от шевалье Кричтона. Пусть он решит твою судьбу. На колени, презренный, и проси его о милости. Меня ты напрасно стал бы умолять.
Кричтон приблизился к астрологу, который униженно бросился к его ногам, обнимая его колени и стараясь пробудить в нем сострадание потоками слез.
– Пощадите! Пощадите! – кричал он жалобным голосом.
– Никакой пощады не будет, если ты не будешь мне повиноваться, – отвечал Кричтон. – Встань и слушай меня.
Несчастный поднялся, и Кричтон прошептал ему на ухо, на каких условиях может он рассчитывать на снисхождение. Астролог вздрогнул.
– Я не смею, – сказал он после короткого молчания, бросив украдкой взгляд на галерею, где сидела Екатерина Медичи.
– Тогда ведите его на пытку, – сказал Кричтон, обращаясь к страже.
Стражники бросились на астролога, как вороны на труп.
– Стойте! Стойте! – вскричал в ужасе Руджиери. – Я не хочу пытки. Я сделаю все, что вы от меня требуете.
– Уведите его отсюда, – приказал Кричтон, – пусть он остается под охраной в моем павильоне до конца турнира.
– Вы отвечаете за него головой, – прибавил Генрих. – А теперь, мой дорогой Кричтон, – продолжал он, – если вы хотите освободить пленную принцессу из заколдованного замка, спешите взять новое оружие. Жуаез найдет вам другую лошадь вместо раненной вероломным ударом вашего противника. Теперь, господа, в замок. Жуаез! Гей! Де Гальд! Мою лошадь!
Кричтон отправился приготовиться к новой борьбе, в то время как король, верхом на своей белой арабской лошади, принялся наблюдать за приготовлениями к большому турниру. В ту минуту, когда он пересекал арену, к нему подошел паж в ливрее королевы-матери и подал записку. Пробежав ее глазами, Генрих нахмурил брови.
– Черт возьми! – пробормотал он. – Неужели я вечно буду марионеткой в руках моей матери? Клянусь Святым Людовиком, этому не бывать! Но, однако, обдумав хорошенько, я думаю, что лучше будет уступить ей эту безделицу. Де Гальд, – шепнул он своему любимому слуге, подозвав его знаком, – ступай в павильон Кричтона и каким-нибудь образом дай Руджиери возможность убежать. Мы не хотим быть замешаны в этом деле. Ты понимаешь? Ступай же скорей!
Де Гальд отправился выполнять приказ своего господина, а Генрих, обратившись к свите, сказал с улыбкой, плохо скрывавшей его неудовольствие:
– Наша мать желает, чтобы общая схватка была отложена до вечера. Поэтому защита замка будет происходить, как это и было сначала задумано, при свете факелов. Жуаез, распорядись об этом. Ее величество желает также немедленно переговорить с нами, вероятно о государственных делах, – прибавил он саркастическим тоном. – После совещания, которое мы, конечно, не затянем надолго, мы хотим сразиться с этим храбрым шотландцем в честь нашей прекрасной царицы турнира.
С этими словами Генрих направился к королевской галерее.
ПАВИЛЬОН
Кричтон, надев великолепную кольчугу, присланную ему виконтом Жуаезом, собирался уже вернуться на арену, как вдруг у входа в павильон показался паж в королевской ливрее и доложил о прибытии королевы-матери.
Прежде чем Кричтон успел опомниться от удивления, Екатерина уже стояла перед ним.
– Наше появление, как я вижу, изумляет вас, шевалье, – сказала королева с улыбкой. – Это изумление еще более возрастет, когда вы узнаете, что привело нас сюда.
– Чему бы я ни был обязан вашим посещением, – холодно отвечал Кричтон, – я знаю по вашей улыбке, что мне следует ожидать какой-нибудь новой опасности.
– Вы оскорбляете нас вашими опасениями, шевалье Кричтон, – сказала Екатерина самым любезным тоном, – нашей вражды более не существует. Побеждая Гонзаго, вы победили и нас. Мы здесь для того, чтобы признать наше поражение, и мы уверены, что вы слишком великодушны, чтобы отказать в пощаде побежденному врагу.
– Ваше величество забываете о нашем свидании последней ночью, – сказал Кричтон. – Должен ли я напомнить вам ваше собственное выражение: "Слова – это плащ, под которым часто скрывается кинжал". Вы не побежденный враг, и мне, а не вам, следует просить о милости.
– Вам нечего более опасаться с нашей стороны, – сказала Екатерина, лицо которой слегка омрачилось, – конечно, если вы не будете безрассудно вызывать в нас вражду. Мы даем вам наше королевское слово, что мы пришли сюда с дружескими намерениями.
– Это королевское слово было также дано храброму и доверчивому Колиньи, – заметил Кричтон. – Как его сдержали, может сказать окровавленная виселица на Монфоконе.
– Боже, дай нам терпение! – вскричала Екатерина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Если принц мертв, он погиб в поединке, которого сам добивался, – гордо возразил Кричтон. – Я сумею ответить за мои поступки и вам и кому бы то ни было из вашего дома.
– Ваш племянник был побежден в честном бою, герцог, – сказал Жуаез, – и единственный незаконный удар, нанесенный в этой борьбе, был тот, который ранил эту лошадь.
– Этот удар был случайным, – сказал Кричтон. В это время маршалы турнира сняли у принца каску, и оказалось, что он только был оглушен ударом, но его жизнь не подверглась опасности. Убедившись в этом, герцог поспешил извиниться перед шотландцем за свои слова. Его извинения были любезно приняты, и он поспешил распорядиться, чтобы принц, все еще не приходивший в себя, был вынесен с арены.
В то же время под рукоплескания зрителей и звуки труб Кричтон приблизился к павильону короля и опустился на колени перед Генрихом. Тот встретил его с улыбкой и, велев подняться, сказал несколько комплиментов его храбрости.
– Вы доказали, что вы храбрый и честный дворянин, – сказал он, – и подтвердили справедливость вашего обвинения против изменника Руджиери. Сегодня же вечером костер будет зажжен на Гревской площади. Пусть его отведут в Шатлэ и узнают, не вырвет ли у него признания пытка.
– Ваше величество, – сказал Кричтон, – я прошу вас об одной милости.
– Говорите, – отвечал король, – и, если ваша просьба не касается одной личности, которую я не хочу называть по имени, вы можете считать ее уже исполненной.
– Замените наказание, назначенное вами изменнику Руджиери, вечным изгнанием.
– Хорошо ли я расслышал? – спросил с изумлением король.
– Подарите мне его жизнь, государь, на условиях, которые я ему предложу, – продолжал Кричтон.
– Он в ваших руках. Поступайте с ним, как вам будет угодно, – отвечал Генрих. – Приведите сюда изменника, – прибавил он, обращаясь к страже, окружавшей Руджиери.
Полумертвый от ужаса, осыпаемый проклятиями зрителей, астролог был тотчас же приведен к королю.
– Козьма Руджиери, твоя виновность доказана, – сказал ему сурово Генрих. – Твоя участь – смерть или изгнание – зависит от шевалье Кричтона. Пусть он решит твою судьбу. На колени, презренный, и проси его о милости. Меня ты напрасно стал бы умолять.
Кричтон приблизился к астрологу, который униженно бросился к его ногам, обнимая его колени и стараясь пробудить в нем сострадание потоками слез.
– Пощадите! Пощадите! – кричал он жалобным голосом.
– Никакой пощады не будет, если ты не будешь мне повиноваться, – отвечал Кричтон. – Встань и слушай меня.
Несчастный поднялся, и Кричтон прошептал ему на ухо, на каких условиях может он рассчитывать на снисхождение. Астролог вздрогнул.
– Я не смею, – сказал он после короткого молчания, бросив украдкой взгляд на галерею, где сидела Екатерина Медичи.
– Тогда ведите его на пытку, – сказал Кричтон, обращаясь к страже.
Стражники бросились на астролога, как вороны на труп.
– Стойте! Стойте! – вскричал в ужасе Руджиери. – Я не хочу пытки. Я сделаю все, что вы от меня требуете.
– Уведите его отсюда, – приказал Кричтон, – пусть он остается под охраной в моем павильоне до конца турнира.
– Вы отвечаете за него головой, – прибавил Генрих. – А теперь, мой дорогой Кричтон, – продолжал он, – если вы хотите освободить пленную принцессу из заколдованного замка, спешите взять новое оружие. Жуаез найдет вам другую лошадь вместо раненной вероломным ударом вашего противника. Теперь, господа, в замок. Жуаез! Гей! Де Гальд! Мою лошадь!
Кричтон отправился приготовиться к новой борьбе, в то время как король, верхом на своей белой арабской лошади, принялся наблюдать за приготовлениями к большому турниру. В ту минуту, когда он пересекал арену, к нему подошел паж в ливрее королевы-матери и подал записку. Пробежав ее глазами, Генрих нахмурил брови.
– Черт возьми! – пробормотал он. – Неужели я вечно буду марионеткой в руках моей матери? Клянусь Святым Людовиком, этому не бывать! Но, однако, обдумав хорошенько, я думаю, что лучше будет уступить ей эту безделицу. Де Гальд, – шепнул он своему любимому слуге, подозвав его знаком, – ступай в павильон Кричтона и каким-нибудь образом дай Руджиери возможность убежать. Мы не хотим быть замешаны в этом деле. Ты понимаешь? Ступай же скорей!
Де Гальд отправился выполнять приказ своего господина, а Генрих, обратившись к свите, сказал с улыбкой, плохо скрывавшей его неудовольствие:
– Наша мать желает, чтобы общая схватка была отложена до вечера. Поэтому защита замка будет происходить, как это и было сначала задумано, при свете факелов. Жуаез, распорядись об этом. Ее величество желает также немедленно переговорить с нами, вероятно о государственных делах, – прибавил он саркастическим тоном. – После совещания, которое мы, конечно, не затянем надолго, мы хотим сразиться с этим храбрым шотландцем в честь нашей прекрасной царицы турнира.
С этими словами Генрих направился к королевской галерее.
ПАВИЛЬОН
Кричтон, надев великолепную кольчугу, присланную ему виконтом Жуаезом, собирался уже вернуться на арену, как вдруг у входа в павильон показался паж в королевской ливрее и доложил о прибытии королевы-матери.
Прежде чем Кричтон успел опомниться от удивления, Екатерина уже стояла перед ним.
– Наше появление, как я вижу, изумляет вас, шевалье, – сказала королева с улыбкой. – Это изумление еще более возрастет, когда вы узнаете, что привело нас сюда.
– Чему бы я ни был обязан вашим посещением, – холодно отвечал Кричтон, – я знаю по вашей улыбке, что мне следует ожидать какой-нибудь новой опасности.
– Вы оскорбляете нас вашими опасениями, шевалье Кричтон, – сказала Екатерина самым любезным тоном, – нашей вражды более не существует. Побеждая Гонзаго, вы победили и нас. Мы здесь для того, чтобы признать наше поражение, и мы уверены, что вы слишком великодушны, чтобы отказать в пощаде побежденному врагу.
– Ваше величество забываете о нашем свидании последней ночью, – сказал Кричтон. – Должен ли я напомнить вам ваше собственное выражение: "Слова – это плащ, под которым часто скрывается кинжал". Вы не побежденный враг, и мне, а не вам, следует просить о милости.
– Вам нечего более опасаться с нашей стороны, – сказала Екатерина, лицо которой слегка омрачилось, – конечно, если вы не будете безрассудно вызывать в нас вражду. Мы даем вам наше королевское слово, что мы пришли сюда с дружескими намерениями.
– Это королевское слово было также дано храброму и доверчивому Колиньи, – заметил Кричтон. – Как его сдержали, может сказать окровавленная виселица на Монфоконе.
– Боже, дай нам терпение! – вскричала Екатерина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111