Вдобавок, говоря чистосердечно, мы уже и без того замешаны в одном деле, которое не преминет возбудить ее неудовольствие, и мы не расположены вызывать чем бы то ни было новые затруднения между ею и нами. Для чего не хотите вы подождать до завтра?
– Потому что… Но я уже изложил вам причины этой поспешности, необходимо, чтобы это было сделано сегодня вечером.
– Вы так же мало, как и мы, питаете доверия к Руджиери, – сказал, смеясь, король.
– Я так же мало, как и ваше величество, привык идти наперекор своим наклонностям, – нетерпеливо отвечала маска. – Добыча дается в руки, неужели же я буду стесняться пользоваться ею? Нет, клянусь Святым Павлом!.. Но я вас … задерживаю, государь. Позвольте мне удалиться. Так как вы отказываете мне в помощи, я буду действовать на свой собственный страх и риск.
– Останьтесь, – сказал король, колеблясь между боязнью возбудить гнев Екатерины и желанием оказать услугу маске. – Вы говорите, что стража, окружающая отель Суассон, не впускает вас? Это кольцо доставит вам пропуск. Возьмите его и похитьте эту девушку вместе с Руджиери, если это вам приятно, это нас не касается: вы избавите нас и наш добрый город Париж от этих проклятых восковых фигур. Если вы встретите нашу мать, то мы поручаем вам извинить нас перед нею. Особенно берегитесь впутать нас в это дело. Вам нечего бояться помехи со стороны Кричтона. Он здесь в надежном месте, и мы сейчас дадим приказание, чтобы все двери Лувра были заперты до утра.
– Через час эта предосторожность станет излишней, – воскликнула маска с выражением торжества. – До истечения этого срока мой план будет приведен в исполнение. – И, откланявшись Генриху, незнакомец удалился.
Генрих на одну минуту обратился к де Гальду. Шико, вставший с места при удалении незнакомца, подошел к ним. Наш шут был весьма любопытен.
– Тотчас прикажи запереть все выходы Лувра, – сказал Генрих де Гальду, – чтобы ни один из приглашенных не вышел отсюда до утра, а в особенности кавалер Кричтон.
Де Гальд поклонился.
– Я хочу еще нечто приказать тебе, – продолжал король, понижая голос. – Когда я подам мой обычный знак, ты загасишь все свечи.
Едва заметная улыбка скользнула по лицу льстивого де Гальда.
"А! Так вот как!" – сказал про себя Шико, подходя к группе.
Здесь мы их оставляем, чтобы возвратиться к нашим возлюбленным.
– Эклермонда, – говорил шотландец в ту минуту, когда уходил шут, – доверьтесь без колебаний этому человеку, он вас защитит, положитесь на него и ничего не бойтесь.
– Я не боюсь, кавалер Кричтон, – отвечала Эклермонда, – в моем несчастии я имею друга, который не изменит мне, доброго Флорана Кретьена.
– У вас есть еще один, который готов умереть за вас или с вами, – отвечал Кричтон. – Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
– Может быть, – сказала Эклермонда, – но не знаю наверно: будущее – это такая пропасть, в которую я боюсь заглядывать. Если будет возможно, я покину этот дворец и этот город завтра утром. Существуют только одни узы, которые могут удержать меня, если я освобожусь от этого ужасного рабства…
– Что же это?..
– Генрих Валуа.
САРБАКАН
Король, внимательный слух которого уловил последние слова из разговора влюбленных, незаметно подошел к ним.
Напрасно старался шут предупредить их, слегка кашляя. Генрих подошел к ним слишком поспешно, чтобы шут мог опередить его, к тому же Шико боялся возбудить подозрения короля, проявляя слишком большую к ним симпатию.
– Кавалер Кричтон, – сказал монарх, смотря с гневом на шотландца, – нам бы не хотелось вторично напоминать о данной вами клятве. Берегитесь вызвать наш гнев. У нас в характере есть нечто общее со всеми Медичи, хотя мы не часто это обнаруживаем.
– Я – также, – гордо отвечал шотландец.
– Ваша шотландская горячая кровь испортит все дело, – прошептал Шико Кричтону, – подумайте о том, что вы делаете.
– Вы смело говорите, кавалер, – сказал Генрих, – и мы надеемся, что вы явите такую же смелость завтра утром на турнире. Ваш противник грозится лишить вас вашей славы и наложить пятно на безупречный орден, которым я вас пожаловал. Этого не должно быть, мессир.
– Правила рыцарства, государь, – отвечал Кричтон, – учат нас, что хвастовство еще не есть победа. Я буду ожидать исхода битвы с полным упованием на крепость моей шпаги и на правоту моего дела.
– Этого достаточно, – отвечал Генрих, раздражение которого быстро рассеялось. – Мы поручили де Гальду распорядиться о провозглашении открытия турнира, имеющего быть завтра в полдень в малых садах Лувра, и приглашаем всех вас, прекрасные дамы и храбрые рыцари, удостоить его вашим присутствием. – И он запел старинную балладу.
Пока Генрих пел припев этой баллады, написанной с большим вкусом и чувством, его черты на минуту оживились тем выражением, которое, должно быть, воодушевляло их, когда вдохновляемый ожидающей его славой, он своей юношеской храбростью одержал победу при Монконтуре.
– Ах! Кричтон, – со вздохом сказал он по окончании пения, – времена Дюшателя и Гастона де Фуа миновали. Вместе с нашим храбрым отцом Генрихом Валуа угасло и рыцарство.
– Вы напрасно так говорите, государь, – отвечал Кричтон, – пока еще владеете шпагой и еще живы такие храбрецы, как Жуаез, д'Эпернон и Сен-Люк.
– Не говоря уже о Кричтоне, – прервал Генрих, имя которого будет славой нашего царствования даже и тогда, когда другие имена уже будут преданы забвению. Теперь, когда нам угрожают: Беарнец, поднявший против нас оружие, Гиз, добивающийся нашей короны, и наш брат, герцог Анжуйский, открыто против нас восставший, мы нуждаемся в преданных, мужественных сердцах. Жуаез, сын мой, я только что слышал твой голос, не знаешь ли ты какой-нибудь трогательной песни времен рыцарства, которая соответствовала бы настроению, случайно вызванному в нашей душе?
– Если вам угодно, мой милостивый повелитель, – отвечал Жуаез, – я вам спою песню самого верного рыцаря, когда-либо служившего монархам вашего государства, – храброго Бертрана Дюгеклена.
С жаром и вдохновением, доказывавшим, как полностью отвечают подвиги рыцаря, победы которого он воспевал, его пламенному стремлению к рыцарской славе, пропел Жуаез мелодичным голосом балладу в честь Бертрана Дюгеклена.
– Упокой Господи душу храброго рыцаря! – сказал, вздыхая, Генрих, когда Жуаез допел балладу. – Хорошо бы было, если бы он еще жил. Но для чего нам этого желать, – прибавил он, дружески смотря на виконта, – когда мы имеем тебя, мой храбрый д'Арк. С твоей помощью, – продолжал он, улыбаясь, – нам нечего опасаться той третьей короны, которою герцогиня Монпасье обещает увенчать наше чело. Мы уже носили корону Польши, теперь мы владеем короной Франции, но одеяние монаха…
– Пристанет лучше ее брату Гизу, чем вам, мой милостивый повелитель, – прервал Жуаез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Потому что… Но я уже изложил вам причины этой поспешности, необходимо, чтобы это было сделано сегодня вечером.
– Вы так же мало, как и мы, питаете доверия к Руджиери, – сказал, смеясь, король.
– Я так же мало, как и ваше величество, привык идти наперекор своим наклонностям, – нетерпеливо отвечала маска. – Добыча дается в руки, неужели же я буду стесняться пользоваться ею? Нет, клянусь Святым Павлом!.. Но я вас … задерживаю, государь. Позвольте мне удалиться. Так как вы отказываете мне в помощи, я буду действовать на свой собственный страх и риск.
– Останьтесь, – сказал король, колеблясь между боязнью возбудить гнев Екатерины и желанием оказать услугу маске. – Вы говорите, что стража, окружающая отель Суассон, не впускает вас? Это кольцо доставит вам пропуск. Возьмите его и похитьте эту девушку вместе с Руджиери, если это вам приятно, это нас не касается: вы избавите нас и наш добрый город Париж от этих проклятых восковых фигур. Если вы встретите нашу мать, то мы поручаем вам извинить нас перед нею. Особенно берегитесь впутать нас в это дело. Вам нечего бояться помехи со стороны Кричтона. Он здесь в надежном месте, и мы сейчас дадим приказание, чтобы все двери Лувра были заперты до утра.
– Через час эта предосторожность станет излишней, – воскликнула маска с выражением торжества. – До истечения этого срока мой план будет приведен в исполнение. – И, откланявшись Генриху, незнакомец удалился.
Генрих на одну минуту обратился к де Гальду. Шико, вставший с места при удалении незнакомца, подошел к ним. Наш шут был весьма любопытен.
– Тотчас прикажи запереть все выходы Лувра, – сказал Генрих де Гальду, – чтобы ни один из приглашенных не вышел отсюда до утра, а в особенности кавалер Кричтон.
Де Гальд поклонился.
– Я хочу еще нечто приказать тебе, – продолжал король, понижая голос. – Когда я подам мой обычный знак, ты загасишь все свечи.
Едва заметная улыбка скользнула по лицу льстивого де Гальда.
"А! Так вот как!" – сказал про себя Шико, подходя к группе.
Здесь мы их оставляем, чтобы возвратиться к нашим возлюбленным.
– Эклермонда, – говорил шотландец в ту минуту, когда уходил шут, – доверьтесь без колебаний этому человеку, он вас защитит, положитесь на него и ничего не бойтесь.
– Я не боюсь, кавалер Кричтон, – отвечала Эклермонда, – в моем несчастии я имею друга, который не изменит мне, доброго Флорана Кретьена.
– У вас есть еще один, который готов умереть за вас или с вами, – отвечал Кричтон. – Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
– Может быть, – сказала Эклермонда, – но не знаю наверно: будущее – это такая пропасть, в которую я боюсь заглядывать. Если будет возможно, я покину этот дворец и этот город завтра утром. Существуют только одни узы, которые могут удержать меня, если я освобожусь от этого ужасного рабства…
– Что же это?..
– Генрих Валуа.
САРБАКАН
Король, внимательный слух которого уловил последние слова из разговора влюбленных, незаметно подошел к ним.
Напрасно старался шут предупредить их, слегка кашляя. Генрих подошел к ним слишком поспешно, чтобы шут мог опередить его, к тому же Шико боялся возбудить подозрения короля, проявляя слишком большую к ним симпатию.
– Кавалер Кричтон, – сказал монарх, смотря с гневом на шотландца, – нам бы не хотелось вторично напоминать о данной вами клятве. Берегитесь вызвать наш гнев. У нас в характере есть нечто общее со всеми Медичи, хотя мы не часто это обнаруживаем.
– Я – также, – гордо отвечал шотландец.
– Ваша шотландская горячая кровь испортит все дело, – прошептал Шико Кричтону, – подумайте о том, что вы делаете.
– Вы смело говорите, кавалер, – сказал Генрих, – и мы надеемся, что вы явите такую же смелость завтра утром на турнире. Ваш противник грозится лишить вас вашей славы и наложить пятно на безупречный орден, которым я вас пожаловал. Этого не должно быть, мессир.
– Правила рыцарства, государь, – отвечал Кричтон, – учат нас, что хвастовство еще не есть победа. Я буду ожидать исхода битвы с полным упованием на крепость моей шпаги и на правоту моего дела.
– Этого достаточно, – отвечал Генрих, раздражение которого быстро рассеялось. – Мы поручили де Гальду распорядиться о провозглашении открытия турнира, имеющего быть завтра в полдень в малых садах Лувра, и приглашаем всех вас, прекрасные дамы и храбрые рыцари, удостоить его вашим присутствием. – И он запел старинную балладу.
Пока Генрих пел припев этой баллады, написанной с большим вкусом и чувством, его черты на минуту оживились тем выражением, которое, должно быть, воодушевляло их, когда вдохновляемый ожидающей его славой, он своей юношеской храбростью одержал победу при Монконтуре.
– Ах! Кричтон, – со вздохом сказал он по окончании пения, – времена Дюшателя и Гастона де Фуа миновали. Вместе с нашим храбрым отцом Генрихом Валуа угасло и рыцарство.
– Вы напрасно так говорите, государь, – отвечал Кричтон, – пока еще владеете шпагой и еще живы такие храбрецы, как Жуаез, д'Эпернон и Сен-Люк.
– Не говоря уже о Кричтоне, – прервал Генрих, имя которого будет славой нашего царствования даже и тогда, когда другие имена уже будут преданы забвению. Теперь, когда нам угрожают: Беарнец, поднявший против нас оружие, Гиз, добивающийся нашей короны, и наш брат, герцог Анжуйский, открыто против нас восставший, мы нуждаемся в преданных, мужественных сердцах. Жуаез, сын мой, я только что слышал твой голос, не знаешь ли ты какой-нибудь трогательной песни времен рыцарства, которая соответствовала бы настроению, случайно вызванному в нашей душе?
– Если вам угодно, мой милостивый повелитель, – отвечал Жуаез, – я вам спою песню самого верного рыцаря, когда-либо служившего монархам вашего государства, – храброго Бертрана Дюгеклена.
С жаром и вдохновением, доказывавшим, как полностью отвечают подвиги рыцаря, победы которого он воспевал, его пламенному стремлению к рыцарской славе, пропел Жуаез мелодичным голосом балладу в честь Бертрана Дюгеклена.
– Упокой Господи душу храброго рыцаря! – сказал, вздыхая, Генрих, когда Жуаез допел балладу. – Хорошо бы было, если бы он еще жил. Но для чего нам этого желать, – прибавил он, дружески смотря на виконта, – когда мы имеем тебя, мой храбрый д'Арк. С твоей помощью, – продолжал он, улыбаясь, – нам нечего опасаться той третьей короны, которою герцогиня Монпасье обещает увенчать наше чело. Мы уже носили корону Польши, теперь мы владеем короной Франции, но одеяние монаха…
– Пристанет лучше ее брату Гизу, чем вам, мой милостивый повелитель, – прервал Жуаез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111