Весь день они ходили по городу, разыскивая товарищей, адреса которых были им известны; звонить по телефону они не решались, так как боялись, что их подслушают.
Митинг состоялся неделей позже в «Эмпайр-казино» в Бронксе. Два федеральных агента с лицами как бифштексы и стенографистка, записывавшая все, что говорилось, сидели в первом ряду. Полиция заперла двери, как только в зале набралось несколько сот человек. Ораторы, стоя на трибуне, слышали, как фараоны на мотоциклах рассеивают скопившуюся за дверями толпу. Солдаты и матросы в форме поодиночке и по двое пробирались на хоры и в упор смотрели на ораторов, стараясь вывести их из равновесия.
Когда седоволосый старик, председатель собрания, подошел к краю сцены и сказал: «Товарищи, господа представители министерства юстиции, а также и вы, наши юные доброжелатели на хорах, мы собрались для того, чтобы послать приветствие от угнетенных рабочих Америки победоносным рабочим России», все встали и закричали «ура!». Толпа, скопившаяся за дверями, тоже закричала «ура!». Откуда-то послышалось пение «Интернационала». Залились полицейские свистки и загромыхал тюремный автомобиль. Бен увидел в зале Фаню Стайн, она была бледна и не сводила с него лихорадочно горящих глаз. Когда подошла его очередь говорить, он начал с того, что ввиду любезного присутствия в зале «сочувствующих» из Вашингтона он лишен возможности сказать то, что ему хотелось сказать, но что всякий и каждый, находящийся в зале, если только он не предатель своего класса, отлично знает, что он хочет сказать…
– Капиталистические правительства сами роют себе могилу, посылая народы на бойню, на безумную, бессмысленную войну, которая выгодна только кучке банкиров и военных промышленников и больше никому… Американский рабочий класс и рабочий класс всего мира усвоят этот урок. Предприниматели учат нас обращаться с оружием, придет день, когда мы его пустим в ход.
– Довольно! За дело, ребята! – крикнул кто-то с хоров.
Солдаты и матросы начали разгонять публику. Полицейские, стоявшие у входа, окружили ораторов. Бен и еще несколько человек были арестованы. У всех мужчин призывного возраста, прежде чем выпустить их из зала, проверяли воинские документы. Бена вывели и втолкнули в закрытый автомобиль с опущенными шторами прежде, чем он успел поговорить с Элен. Кто-то защелкнул на его кистях наручники – он даже не заметил кто именно.
Три дня его держали в пустующем помещении в здании Федерального суда на Парк-Роу, не давая ему ни пить, ни есть. Каждые два-три часа в комнату вваливалась новая компания сыщиков и допрашивала его. У него стучало в висках, теряя сознание от жажды, он сидел в кольце длинных желтых лиц, краснощеких лиц, рябых лиц, лиц алкоголиков и кокаинистов, чувствовал на себе сверлящие взгляды; иногда сыщики шутили и льстили ему, иногда орали и угрожали, однажды они явились с резиновыми дубинками, чтобы избить его. Он вскочил и поглядел им прямо в глаза. Они почему-то не тронули его и даже принесли ему воды и несколько черствых бутербродов с ветчиной. После этого ему удалось ненадолго заснуть.
Полицейский агент спихнул его со скамейки, на которой он спал, и повел в хорошо обставленный кабинет, где его почти любезно допросил какой-то немолодой господин, сидевший за столом красного дерева, на краю которого стояла вазочка с розами. Его затошнило от запаха роз. Немолодой господин сказал, что он может повидаться со своим защитником, и в комнату вошел Моррис Стайн.
– Бенни, – сказал он, – предоставьте мне действовать… Мистер Уоткинс изъявил согласие прекратить дело, если вы пообещаете явиться на призыв. Ваш год, кажется, уже призван.
– Если меня выпустят, – сказал Бен тихим, дрожащим голосом, – я буду всеми силами бороться против капиталистической войны, покуда меня опять не посадят в тюрьму.
Моррис Стайн и мистер Уоткинс поглядели друг на друга и снисходительно покачали головами.
– Ну что ж, – сказал мистер Уоткинс, – я ничем не могу вам помочь, но я преклоняюсь перед твердостью вашего духа. Жаль, что вы не нашли ей лучшего применения.
Кончилось дело тем, что его выпустили под залог в пятнадцать тысяч долларов, причем Моррис Стайн отказался сообщить ему, кто внес залог.
Моррис и Эдна Стайн приютили его у себя. Фаня не выходила от них. Они хорошо кормили его и заставляли пить вино за обедом и стакан молока перед сном. Он ничем не интересовался, спал сколько мог и читал все книги, какие у них были. Когда Моррис пробовал заговорить с ним о предстоящем процессе, он обрывал его:
– Вы занялись этим делом, Моррис… Делайте что хотите… Мне наплевать. Все равно – что тут, что в тюрьме.
– Нечего сказать, приятный комплимент! – смеялась Фаня.
Несколько раз звонила Элен Мауер и рассказывала, как обстоят дела. Всякий раз она говорила, что по телефону ей неудобно рассказывать новости, но он ни разу не попросил ее прийти. Он почти все время сидел дома и только каждый день ходил гулять на Риверсайд-драйв; там он садился на скамейку и глядел вдаль на серый Гудзон, и на ряды стандартных домов на противоположном берегу, и на серые холмы.
В день суда все газеты были полны загадочными намеками на немецкие победы. Была весна, и за широкими запыленными окнами судебного зала светило солнце. Бен клевал носом в душном сумраке. Все казалось очень простым. Стайн и председатель суда обменивались шуточками, а товарищ областного прокурора был положительно веселый парень. Присяжные вынесли вердикт «виновен», и суд приговорил его к двадцати годам тюрьмы по закону о шпионаже. Моррис Стайн тут же подал кассационную жалобу, и судья отпустил его на поруки. Бен ожил только на одну минуту, когда ему предоставили последнее слово. Он произнес речь о революционном движении, к которой готовился все эти недели. Еще когда он говорил, речь показалась ему глупой и слабой. Он чуть не оборвал ее на полуслове. Но к концу голос его окреп и наполнил весь зал. Даже сам председатель и старые, одышливые пристава насторожились, когда в конце речи он процитировал слова «Коммунистического манифеста»:
– «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
Кассация все откладывалась и откладывалась со дня на день, Бен опять занялся юридическими науками. Он хотел работать в конторе Стайна, чтобы рассчитаться за стол и квартиру, но Стайн сказал, что это рискованно; он сказал, что война скоро кончится и страх перед красными пройдет и тогда Бен отделается пустячным приговором. Он приносил ему домой юридические книги и пообещал взять к себе в компаньоны, как только он сдаст адвокатский экзамен, в том случае, если он будет восстановлен в правах гражданства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Митинг состоялся неделей позже в «Эмпайр-казино» в Бронксе. Два федеральных агента с лицами как бифштексы и стенографистка, записывавшая все, что говорилось, сидели в первом ряду. Полиция заперла двери, как только в зале набралось несколько сот человек. Ораторы, стоя на трибуне, слышали, как фараоны на мотоциклах рассеивают скопившуюся за дверями толпу. Солдаты и матросы в форме поодиночке и по двое пробирались на хоры и в упор смотрели на ораторов, стараясь вывести их из равновесия.
Когда седоволосый старик, председатель собрания, подошел к краю сцены и сказал: «Товарищи, господа представители министерства юстиции, а также и вы, наши юные доброжелатели на хорах, мы собрались для того, чтобы послать приветствие от угнетенных рабочих Америки победоносным рабочим России», все встали и закричали «ура!». Толпа, скопившаяся за дверями, тоже закричала «ура!». Откуда-то послышалось пение «Интернационала». Залились полицейские свистки и загромыхал тюремный автомобиль. Бен увидел в зале Фаню Стайн, она была бледна и не сводила с него лихорадочно горящих глаз. Когда подошла его очередь говорить, он начал с того, что ввиду любезного присутствия в зале «сочувствующих» из Вашингтона он лишен возможности сказать то, что ему хотелось сказать, но что всякий и каждый, находящийся в зале, если только он не предатель своего класса, отлично знает, что он хочет сказать…
– Капиталистические правительства сами роют себе могилу, посылая народы на бойню, на безумную, бессмысленную войну, которая выгодна только кучке банкиров и военных промышленников и больше никому… Американский рабочий класс и рабочий класс всего мира усвоят этот урок. Предприниматели учат нас обращаться с оружием, придет день, когда мы его пустим в ход.
– Довольно! За дело, ребята! – крикнул кто-то с хоров.
Солдаты и матросы начали разгонять публику. Полицейские, стоявшие у входа, окружили ораторов. Бен и еще несколько человек были арестованы. У всех мужчин призывного возраста, прежде чем выпустить их из зала, проверяли воинские документы. Бена вывели и втолкнули в закрытый автомобиль с опущенными шторами прежде, чем он успел поговорить с Элен. Кто-то защелкнул на его кистях наручники – он даже не заметил кто именно.
Три дня его держали в пустующем помещении в здании Федерального суда на Парк-Роу, не давая ему ни пить, ни есть. Каждые два-три часа в комнату вваливалась новая компания сыщиков и допрашивала его. У него стучало в висках, теряя сознание от жажды, он сидел в кольце длинных желтых лиц, краснощеких лиц, рябых лиц, лиц алкоголиков и кокаинистов, чувствовал на себе сверлящие взгляды; иногда сыщики шутили и льстили ему, иногда орали и угрожали, однажды они явились с резиновыми дубинками, чтобы избить его. Он вскочил и поглядел им прямо в глаза. Они почему-то не тронули его и даже принесли ему воды и несколько черствых бутербродов с ветчиной. После этого ему удалось ненадолго заснуть.
Полицейский агент спихнул его со скамейки, на которой он спал, и повел в хорошо обставленный кабинет, где его почти любезно допросил какой-то немолодой господин, сидевший за столом красного дерева, на краю которого стояла вазочка с розами. Его затошнило от запаха роз. Немолодой господин сказал, что он может повидаться со своим защитником, и в комнату вошел Моррис Стайн.
– Бенни, – сказал он, – предоставьте мне действовать… Мистер Уоткинс изъявил согласие прекратить дело, если вы пообещаете явиться на призыв. Ваш год, кажется, уже призван.
– Если меня выпустят, – сказал Бен тихим, дрожащим голосом, – я буду всеми силами бороться против капиталистической войны, покуда меня опять не посадят в тюрьму.
Моррис Стайн и мистер Уоткинс поглядели друг на друга и снисходительно покачали головами.
– Ну что ж, – сказал мистер Уоткинс, – я ничем не могу вам помочь, но я преклоняюсь перед твердостью вашего духа. Жаль, что вы не нашли ей лучшего применения.
Кончилось дело тем, что его выпустили под залог в пятнадцать тысяч долларов, причем Моррис Стайн отказался сообщить ему, кто внес залог.
Моррис и Эдна Стайн приютили его у себя. Фаня не выходила от них. Они хорошо кормили его и заставляли пить вино за обедом и стакан молока перед сном. Он ничем не интересовался, спал сколько мог и читал все книги, какие у них были. Когда Моррис пробовал заговорить с ним о предстоящем процессе, он обрывал его:
– Вы занялись этим делом, Моррис… Делайте что хотите… Мне наплевать. Все равно – что тут, что в тюрьме.
– Нечего сказать, приятный комплимент! – смеялась Фаня.
Несколько раз звонила Элен Мауер и рассказывала, как обстоят дела. Всякий раз она говорила, что по телефону ей неудобно рассказывать новости, но он ни разу не попросил ее прийти. Он почти все время сидел дома и только каждый день ходил гулять на Риверсайд-драйв; там он садился на скамейку и глядел вдаль на серый Гудзон, и на ряды стандартных домов на противоположном берегу, и на серые холмы.
В день суда все газеты были полны загадочными намеками на немецкие победы. Была весна, и за широкими запыленными окнами судебного зала светило солнце. Бен клевал носом в душном сумраке. Все казалось очень простым. Стайн и председатель суда обменивались шуточками, а товарищ областного прокурора был положительно веселый парень. Присяжные вынесли вердикт «виновен», и суд приговорил его к двадцати годам тюрьмы по закону о шпионаже. Моррис Стайн тут же подал кассационную жалобу, и судья отпустил его на поруки. Бен ожил только на одну минуту, когда ему предоставили последнее слово. Он произнес речь о революционном движении, к которой готовился все эти недели. Еще когда он говорил, речь показалась ему глупой и слабой. Он чуть не оборвал ее на полуслове. Но к концу голос его окреп и наполнил весь зал. Даже сам председатель и старые, одышливые пристава насторожились, когда в конце речи он процитировал слова «Коммунистического манифеста»:
– «На место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями приходит ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».
Кассация все откладывалась и откладывалась со дня на день, Бен опять занялся юридическими науками. Он хотел работать в конторе Стайна, чтобы рассчитаться за стол и квартиру, но Стайн сказал, что это рискованно; он сказал, что война скоро кончится и страх перед красными пройдет и тогда Бен отделается пустячным приговором. Он приносил ему домой юридические книги и пообещал взять к себе в компаньоны, как только он сдаст адвокатский экзамен, в том случае, если он будет восстановлен в правах гражданства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122