Чем бы она ни кончилась, ребята, наш брат все равно вытянет сволочной конец, верно? Вот я и говорю, никому нельзя верить… Пускай каждый сам заботится, как ему лучше подохнуть… Вот и все, верно?
Они прикончили коньяк. С диким ревом «к черту все!» матрос со всего размаху шваркнул бутылку о голову каменного льва. Генуэзский лев продолжал спокойно смотреть в пространство остекленелыми собачьими глазами.
Вокруг них скопилась толпа мрачных зевак, собравшихся посмотреть, что происходит, так что они поторопились смыться; матрос на ходу размахивал шелковыми чулками. Они нашли его судно, пришвартованное к пристани, и долго жали друг другу руки на сходнях.
Теперь пришел черед Дику и Стиву брести десять миль пешком до Понте-Дечимо. Замерзшие и сонные, они шагали до тех пор, пока у них не подкосились ноги; остаток дороги они проехали на итальянском грузовике. Когда они добрались до своей площади, булыжник и крыши автомобилей были покрыты инеем. Дик с шумом улегся на койку рядом с койкой Шелдрейка, и Шелдрейк проснулся.
– Что случилось? – спросил он.
– Заткнись, – сказал Дик, – какого черта ты будишь людей?
На следующий день они отправились в Милан – огромный холодный город с непомерно большим собором, похожим на подушку для булавок, с галереей, набитой народом, с ресторанами, с девками, с газетами, с чинцано и горьким кампари. Опять начался период ожидания; почти весь отряд сидел круглый день в задней комнате ресторана «Кова» и без конца дулся в кости; потом их перевели в местечко, именуемое Доло и расположенное на замерзшей реке где-то на венецианской равнине. Чтобы попасть в элегантную, украшенную резьбой и фресками виллу, в которой их разместили, нужно было перейти через Бренту. Рота британских саперов минировала мост и готовилась взорвать его, как только опять начнется отступление. Они обещали 1-му отряду, что, покуда отряд не переправится, они не взорвут мост. В Доло нечего было делать; стояла суровая зимняя погода; в то время как прочие ребята из отряда сидели вокруг печки и выколачивали друг из друга деньги в покер, Гренадиновая гвардия варила себе пунш на керосинке, читала Боккаччо по-итальянски и спорила со Стивом об анархизме.
Дик часами ломал себе голову, как ему пробраться в Венецию. Случай подвернулся: жирный лейтенант был озабочен тем, что в отряде нет какао и что комиссар Красного Креста в Милане не шлет отряду консервов. Дик заявил, что Венеция – один из величайших мировых рынков какао и что непременно следует послать туда за какао кого-нибудь, кто владеет итальянским языком; и в одно морозное утро Дик, вооруженный до зубов бумагами и печатями, вступил в Местре на палубу крошечного пароходика.
Лагуна была затянута тонкой пленкой льда, которая рвалась с шелковым треском по обе стороны узкого носа; Дик стоял на носу, перегнувшись через поручни, и глазами, полными слез от резкого ветра, смотрел на длинные ряды свай и светло-красные здания, которые возникали из зеленой воды бледными, похожими на мыльные пузыри куполами и четырехугольными, островерхими башнями, вонзавшимися в цинковое небо. Горбатые мосты, затянутые зеленой тиной ступени, дворцы, мраморные набережные были пусты. Только на миноносцах, стоявших на якоре в Канале-Гранде, царило оживление. Дик забыл про какао, бродя по уставленным памятниками площадям и узким улицам и набережным, вдоль покрытых льдом каналов большого мертвого города, который лежал на лагуне, хрупкий и пустой, как сброшенная змеиная кожа. С севера за пятнадцать миль доносилось громыхание пушек на Пьяве. На обратном пути выпал снег.
Еще через несколько дней их перевели в Бассано за Монте-Граппа и разместили в вилле в стиле позднего Ренессанса, сплошь размалеванной купидонами, ангелами и искусственными портьерами. За виллой под крытым мостом день и ночь ревела Брента. Тут они проводили время, перевозя солдат с обмороженными ногами, дуя горячий пунш в Читтаделле, где помещались базовый госпиталь и публичные дома, жуя резиновые спагетти и распевая «Туманная, туманная роса» и «С гор спустился черненький бычок». Рипли и Стив решили заняться рисованием и круглый день срисовывали архитектурные детали и крытый мост. Скайлер практиковался по-итальянски, беседуя с итальянским лейтенантом о Ницше. Фред Саммерс поймал триппер от одной миланской дамы, которая, по его словам, несомненно, принадлежала к одной из лучших миланских семей, так как ездила в карете и сама подцепила его, а не он ее, и почти все свободное время варил себе домашние лечебные снадобья вроде вишневых косточек в крутом кипятке. Дик начинал чувствовать одиночество и грусть, ощущал потребность в личной жизни и часто писал письма на родину. Но когда получал ответные письма, ему становилось еще тоскливее, лучше бы уж он их вовсе не получал.
«Вы должны понять, что со мной происходит, – писал он супругам Терлоу в ответ на восторженные каракули Хильды о «войне, чтобы не было больше войн». – Я не верю больше в христианство и поэтому не могу спорить, исходя из него, но вы или по крайней мере Эдвин – верующие, и он-то должен уяснить себе, что, уговаривая молодых людей идти в этот дикий, сумасшедший дом, именуемый войной, он всеми доступными ему средствами разрушает те принципы и идеалы, в которые верит. Как сказал тот парнишка, с которым мы ночью столкнулись в Генуе, все это вранье, грязная биржевая спекуляция, предпринятая правительством и политиканами ради собственных корыстных интересов, все – гнусность с начала до конца. Если бы не цензура, я мог бы рассказать вам вещи, от которых вас бы стошнило».
Потом вдруг резонерское настроение проходило, и все фразы о свободе и цивилизации, клубившиеся в его голове, начинали казаться ему глупыми, и он зажигал керосинку и варил пунш и беззаботно болтал со Стивом о книгах, и живописи, и архитектуре. Лунными ночами появлялись австрийские бомбардировщики и не давали им спать. Иногда Дик выходил из убежища, обретая горькое удовольствие в том, что рисковал жизнью, хотя, впрочем, убежище тоже не было надежным прикрытием от бомб.
Однажды в феврале Стив прочел в газете, что умерла абиссинская императрица Таиту. Они справили поминки. Они выпили весь наличный запас рома, и вопили, и причитали до тех пор, пока весь отряд не решил, что они сошли с ума. Они сидели кружком у открытого, залитого луной окна, закутавшись в одеяла, и пили теплое забальоне. Несколько австрийских аэропланов, жужжавших над ними, внезапно выключили моторы и сбросили бомбы прямо перед ними. Затявкали зенитные орудия, и на лунно-туманном небе засверкала шрапнель, но они были так пьяны, что ничего не заметили. Одна бомба с громким плеском упала в Бренту, а другие озарили все пространство перед окном красным, прыгающим светом и потрясли виллу тройным ревущим раскатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Они прикончили коньяк. С диким ревом «к черту все!» матрос со всего размаху шваркнул бутылку о голову каменного льва. Генуэзский лев продолжал спокойно смотреть в пространство остекленелыми собачьими глазами.
Вокруг них скопилась толпа мрачных зевак, собравшихся посмотреть, что происходит, так что они поторопились смыться; матрос на ходу размахивал шелковыми чулками. Они нашли его судно, пришвартованное к пристани, и долго жали друг другу руки на сходнях.
Теперь пришел черед Дику и Стиву брести десять миль пешком до Понте-Дечимо. Замерзшие и сонные, они шагали до тех пор, пока у них не подкосились ноги; остаток дороги они проехали на итальянском грузовике. Когда они добрались до своей площади, булыжник и крыши автомобилей были покрыты инеем. Дик с шумом улегся на койку рядом с койкой Шелдрейка, и Шелдрейк проснулся.
– Что случилось? – спросил он.
– Заткнись, – сказал Дик, – какого черта ты будишь людей?
На следующий день они отправились в Милан – огромный холодный город с непомерно большим собором, похожим на подушку для булавок, с галереей, набитой народом, с ресторанами, с девками, с газетами, с чинцано и горьким кампари. Опять начался период ожидания; почти весь отряд сидел круглый день в задней комнате ресторана «Кова» и без конца дулся в кости; потом их перевели в местечко, именуемое Доло и расположенное на замерзшей реке где-то на венецианской равнине. Чтобы попасть в элегантную, украшенную резьбой и фресками виллу, в которой их разместили, нужно было перейти через Бренту. Рота британских саперов минировала мост и готовилась взорвать его, как только опять начнется отступление. Они обещали 1-му отряду, что, покуда отряд не переправится, они не взорвут мост. В Доло нечего было делать; стояла суровая зимняя погода; в то время как прочие ребята из отряда сидели вокруг печки и выколачивали друг из друга деньги в покер, Гренадиновая гвардия варила себе пунш на керосинке, читала Боккаччо по-итальянски и спорила со Стивом об анархизме.
Дик часами ломал себе голову, как ему пробраться в Венецию. Случай подвернулся: жирный лейтенант был озабочен тем, что в отряде нет какао и что комиссар Красного Креста в Милане не шлет отряду консервов. Дик заявил, что Венеция – один из величайших мировых рынков какао и что непременно следует послать туда за какао кого-нибудь, кто владеет итальянским языком; и в одно морозное утро Дик, вооруженный до зубов бумагами и печатями, вступил в Местре на палубу крошечного пароходика.
Лагуна была затянута тонкой пленкой льда, которая рвалась с шелковым треском по обе стороны узкого носа; Дик стоял на носу, перегнувшись через поручни, и глазами, полными слез от резкого ветра, смотрел на длинные ряды свай и светло-красные здания, которые возникали из зеленой воды бледными, похожими на мыльные пузыри куполами и четырехугольными, островерхими башнями, вонзавшимися в цинковое небо. Горбатые мосты, затянутые зеленой тиной ступени, дворцы, мраморные набережные были пусты. Только на миноносцах, стоявших на якоре в Канале-Гранде, царило оживление. Дик забыл про какао, бродя по уставленным памятниками площадям и узким улицам и набережным, вдоль покрытых льдом каналов большого мертвого города, который лежал на лагуне, хрупкий и пустой, как сброшенная змеиная кожа. С севера за пятнадцать миль доносилось громыхание пушек на Пьяве. На обратном пути выпал снег.
Еще через несколько дней их перевели в Бассано за Монте-Граппа и разместили в вилле в стиле позднего Ренессанса, сплошь размалеванной купидонами, ангелами и искусственными портьерами. За виллой под крытым мостом день и ночь ревела Брента. Тут они проводили время, перевозя солдат с обмороженными ногами, дуя горячий пунш в Читтаделле, где помещались базовый госпиталь и публичные дома, жуя резиновые спагетти и распевая «Туманная, туманная роса» и «С гор спустился черненький бычок». Рипли и Стив решили заняться рисованием и круглый день срисовывали архитектурные детали и крытый мост. Скайлер практиковался по-итальянски, беседуя с итальянским лейтенантом о Ницше. Фред Саммерс поймал триппер от одной миланской дамы, которая, по его словам, несомненно, принадлежала к одной из лучших миланских семей, так как ездила в карете и сама подцепила его, а не он ее, и почти все свободное время варил себе домашние лечебные снадобья вроде вишневых косточек в крутом кипятке. Дик начинал чувствовать одиночество и грусть, ощущал потребность в личной жизни и часто писал письма на родину. Но когда получал ответные письма, ему становилось еще тоскливее, лучше бы уж он их вовсе не получал.
«Вы должны понять, что со мной происходит, – писал он супругам Терлоу в ответ на восторженные каракули Хильды о «войне, чтобы не было больше войн». – Я не верю больше в христианство и поэтому не могу спорить, исходя из него, но вы или по крайней мере Эдвин – верующие, и он-то должен уяснить себе, что, уговаривая молодых людей идти в этот дикий, сумасшедший дом, именуемый войной, он всеми доступными ему средствами разрушает те принципы и идеалы, в которые верит. Как сказал тот парнишка, с которым мы ночью столкнулись в Генуе, все это вранье, грязная биржевая спекуляция, предпринятая правительством и политиканами ради собственных корыстных интересов, все – гнусность с начала до конца. Если бы не цензура, я мог бы рассказать вам вещи, от которых вас бы стошнило».
Потом вдруг резонерское настроение проходило, и все фразы о свободе и цивилизации, клубившиеся в его голове, начинали казаться ему глупыми, и он зажигал керосинку и варил пунш и беззаботно болтал со Стивом о книгах, и живописи, и архитектуре. Лунными ночами появлялись австрийские бомбардировщики и не давали им спать. Иногда Дик выходил из убежища, обретая горькое удовольствие в том, что рисковал жизнью, хотя, впрочем, убежище тоже не было надежным прикрытием от бомб.
Однажды в феврале Стив прочел в газете, что умерла абиссинская императрица Таиту. Они справили поминки. Они выпили весь наличный запас рома, и вопили, и причитали до тех пор, пока весь отряд не решил, что они сошли с ума. Они сидели кружком у открытого, залитого луной окна, закутавшись в одеяла, и пили теплое забальоне. Несколько австрийских аэропланов, жужжавших над ними, внезапно выключили моторы и сбросили бомбы прямо перед ними. Затявкали зенитные орудия, и на лунно-туманном небе засверкала шрапнель, но они были так пьяны, что ничего не заметили. Одна бомба с громким плеском упала в Бренту, а другие озарили все пространство перед окном красным, прыгающим светом и потрясли виллу тройным ревущим раскатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122