Он сказал, что вылечит его с гарантией за пятьдесят долларов, половину вперед, и что советует сделать анализ крови, нет ли у него сифилиса, это будет стоить еще пятнадцать долларов. Джо заплатил двадцать пять, а насчет анализа сказал, что подумает. Ему сделали спринцевание, и он вышел на улицу. Доктор сказал, чтобы он как можно меньше ходил, но он не мог заставить себя вернуться в вонючие меблирашки, и бесцельно бродил по грохочущим улицам Бруклина. Было жарко. С него лил пот. Если захватить сразу же, в первый или второй день, тогда не так страшно, твердил он про себя. Он вышел к мосту под надземкой: должно быть, Бруклинский мост.
Идти по мосту было прохладней. Сквозь паутину проводов на сверкающем фоне гавани чернели силуэты кораблей и нескольких высоких домов. Джо сел на скамью на набережной и вытянул перед собой ноги. Хорошо, отправился работать и схватил триппер. Он чувствовал себя ужасно, и что теперь написать Делл, и за комнату надо платить, и работу искать, и ходить на эти проклятые спринцевания. Господи, до чего ему было погано.
Прошел мальчишка с вечерними газетами. Он купил «Джорнел», развернул газету на коленях и просматривал заголовки.
БОЛЬШЕ ВОЙСК НА МЕКСИКАНСКУЮ ГРАНИЦУ
Что ему, черт возьми, делать? Он даже не может вступить в национальную гвардию и отправиться в Мексику: больных не берут, а если бы и брали, так ведь это будет та же каторга, что во флоте. Он сидел, читал «Спрос труда» и всякие объявления – как увеличить свой заработок двухчасовой приятной работой на дому, где прослушать курс пелманизма, а также курс коммерческой корреспонденции. Что ему, черт возьми, делать? Так он сидел, пока не стемнело. Потом поехал трамваем на Атлантик-авеню, поднялся на четвертый этаж, где у него была койка у окна, и лег спать.
Ночью разразилась сильная буря. Вспыхивала молния, и совсем близко гремел гром. Джо лежал на спине и следил за молнией – такой яркой, что, когда она вспыхивала, на потолке меркли отсветы уличных фонарей. Каждый раз, как парень на соседней койке переворачивался во сне, скрипели пружины. Дождевые капли начали залетать в комнату, но Джо чувствовал себя так скверно, что далеко не сразу сообразил встать и закрыть окно.
Утром квартирная хозяйка, рослая, широкая в кости шведка с льняными прядями, спадавшими на костистое лицо, изругала его за мокрую кровать.
– А что я могу поделать, раз дождь идет? – проворчал он, глядя на ее большие ноги.
Когда он встретился с ней глазами, он понял, что она дразнит его, и они оба рассмеялись.
Она была милая женщина, звали ее миссис Ольсен, и она вырастила шестерых детей – трое сыновей выросли и ушли в море, старшая дочка учительствовала в Сент-Поле, и две дочки – близнецы лет восьми – вечно озорничали.
– Еще через годик пошлю их к Ольге в Милуоки. Знаю я моряков! – Старик Ольсен уже несколько лет околачивался где-то в Южных морях. – Пускай там и останется. В Бруклине он вечно попадал за решетку. Каждую неделю приходилось выкупать его из тюрьмы.
Джо взялся помогать ей по дому – подметал, малярничал и плотничал. Когда у него вышли деньги, она не выгнала его и даже одолжила двадцать пять долларов на врача, когда он сказал, что болен. Он стал благодарить ее, а она похлопала его по спине и сказала со смехом:
– Все ребята, которым я одалживала деньги, оказывались непутевыми!
Милая она была женщина.
Была пасмурная, слякотная зима. По утрам Джо сидел в жаркой кухне и изучал навигацию; он записался на курсы Александра Гамильтона. Днем он томился в приемной врача, пахнувшей карболкой, и ждал своей очереди, просматривая истрепанные номера «Национальной географии» за 1909 год. В приемной сидел мрачного вида сброд. Почти никто ни с кем не разговаривал. Раза два он встречал на улице ребят, с которыми перекидывался двумя-тремя словами в приемной, но всякий раз они проходили мимо, как бы не замечая его. Вечером он иногда ездил в Манхэттен и играл в шахматы в Клубе моряков либо болтался в Союзе моряков, разузнавая про суда, на которые он рассчитывал наняться, когда доктор вылечит его. В общем, было погано, только вот миссис Ольсен чертовски хорошо относилась к нему, и он полюбил ее так, как никогда не любил собственную мать.
Коновал, чертов жулик, попробовал вытянуть из него еще двадцать пять долларов, будто бы на то, чтобы закончить лечение, но Джо послал его к черту и матросом первого класса на «Монтану», новехонькое нефтеналивное судно компании «Стандард ойл», шедшее под балластом в Тампико, а потом дальше, на восток, одни ребята говорили – в Аден, другие – в Бомбей. Ему надоели холод, слякоть и грязные улицы Бруклина, и логарифмические таблицы в учебнике навигации, что никак не укладывались у него в голове, и добродушное ворчание миссис Ольсен; она начала вести себя так, словно собиралась всю жизнь командовать им. Она была милая женщина, но пора было кончать эту волынку.
«Монтана» обогнула мыс Санди-Хук в сильную пургу, но три дня спустя, к югу от мыса Гаттераса, они вошли в Гольфстрим и закачались на большой зыби, и робы, и рубашки всей команды повисли на линях, протянутых между вантами. Приятно было опять плыть по синему морю.
Тампико было сущим адом; говорили, что, если слишком много выпить мексиканской водки мескаля, можно сойти с ума; повсюду были большие танцевальные залы, полные мексиканцев, которые танцевали в шляпах и с револьверами на бедре, и в каждом баре оркестры, и оглушительно громыхающие механические пианино, и драки, и пьяные техасцы с нефтяных промыслов. Двери всех лачуг были распахнуты настежь, так что можно было разглядеть кровать с белыми подушками и изображение Девы Марии над ней, и лампу с пестрым абажуром, и цветные обои; широколицые коричневые девицы в кружевных комбинациях сидели на пороге. Но все стоило так дико дорого, что они сразу же истратили все деньги и еще до полуночи пришлось вернуться на борт. Кубрик был еще с вечера полон москитов, а под утро стали одолевать блохи, и было жарко, и никто не мог заснуть.
Когда цистерны были наполнены, «Монтана» вышла в Мексиканский залив; дул норд, вода захлестывала палубу, и пена долетала до мостика. Двух часов не прошло, как человек свалился за борт с парохода, и одному юнге, по имени Хиггинс, раздробило ногу сорвавшимся правым якорем. Ребята в кубрике здорово злились, что шкипер не хочет спускать шлюпку, хотя старики говорили, что в такую погоду ни одна шлюпка не удержится на воде. Словом, пароход описал широкую дугу и принял несколько волн, которые чуть не проломили стальных палуб.
Больше ничего особенного в это плавание не случилось, только однажды ночью, когда Джо стоял у штурвала и кругом царила мертвая тишина и только прерывисто журчала вода, разрезаемая пароходом, шедшим на восток по штилевому морю, он вдруг почуял запах роз или, может быть, жимолости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Идти по мосту было прохладней. Сквозь паутину проводов на сверкающем фоне гавани чернели силуэты кораблей и нескольких высоких домов. Джо сел на скамью на набережной и вытянул перед собой ноги. Хорошо, отправился работать и схватил триппер. Он чувствовал себя ужасно, и что теперь написать Делл, и за комнату надо платить, и работу искать, и ходить на эти проклятые спринцевания. Господи, до чего ему было погано.
Прошел мальчишка с вечерними газетами. Он купил «Джорнел», развернул газету на коленях и просматривал заголовки.
БОЛЬШЕ ВОЙСК НА МЕКСИКАНСКУЮ ГРАНИЦУ
Что ему, черт возьми, делать? Он даже не может вступить в национальную гвардию и отправиться в Мексику: больных не берут, а если бы и брали, так ведь это будет та же каторга, что во флоте. Он сидел, читал «Спрос труда» и всякие объявления – как увеличить свой заработок двухчасовой приятной работой на дому, где прослушать курс пелманизма, а также курс коммерческой корреспонденции. Что ему, черт возьми, делать? Так он сидел, пока не стемнело. Потом поехал трамваем на Атлантик-авеню, поднялся на четвертый этаж, где у него была койка у окна, и лег спать.
Ночью разразилась сильная буря. Вспыхивала молния, и совсем близко гремел гром. Джо лежал на спине и следил за молнией – такой яркой, что, когда она вспыхивала, на потолке меркли отсветы уличных фонарей. Каждый раз, как парень на соседней койке переворачивался во сне, скрипели пружины. Дождевые капли начали залетать в комнату, но Джо чувствовал себя так скверно, что далеко не сразу сообразил встать и закрыть окно.
Утром квартирная хозяйка, рослая, широкая в кости шведка с льняными прядями, спадавшими на костистое лицо, изругала его за мокрую кровать.
– А что я могу поделать, раз дождь идет? – проворчал он, глядя на ее большие ноги.
Когда он встретился с ней глазами, он понял, что она дразнит его, и они оба рассмеялись.
Она была милая женщина, звали ее миссис Ольсен, и она вырастила шестерых детей – трое сыновей выросли и ушли в море, старшая дочка учительствовала в Сент-Поле, и две дочки – близнецы лет восьми – вечно озорничали.
– Еще через годик пошлю их к Ольге в Милуоки. Знаю я моряков! – Старик Ольсен уже несколько лет околачивался где-то в Южных морях. – Пускай там и останется. В Бруклине он вечно попадал за решетку. Каждую неделю приходилось выкупать его из тюрьмы.
Джо взялся помогать ей по дому – подметал, малярничал и плотничал. Когда у него вышли деньги, она не выгнала его и даже одолжила двадцать пять долларов на врача, когда он сказал, что болен. Он стал благодарить ее, а она похлопала его по спине и сказала со смехом:
– Все ребята, которым я одалживала деньги, оказывались непутевыми!
Милая она была женщина.
Была пасмурная, слякотная зима. По утрам Джо сидел в жаркой кухне и изучал навигацию; он записался на курсы Александра Гамильтона. Днем он томился в приемной врача, пахнувшей карболкой, и ждал своей очереди, просматривая истрепанные номера «Национальной географии» за 1909 год. В приемной сидел мрачного вида сброд. Почти никто ни с кем не разговаривал. Раза два он встречал на улице ребят, с которыми перекидывался двумя-тремя словами в приемной, но всякий раз они проходили мимо, как бы не замечая его. Вечером он иногда ездил в Манхэттен и играл в шахматы в Клубе моряков либо болтался в Союзе моряков, разузнавая про суда, на которые он рассчитывал наняться, когда доктор вылечит его. В общем, было погано, только вот миссис Ольсен чертовски хорошо относилась к нему, и он полюбил ее так, как никогда не любил собственную мать.
Коновал, чертов жулик, попробовал вытянуть из него еще двадцать пять долларов, будто бы на то, чтобы закончить лечение, но Джо послал его к черту и матросом первого класса на «Монтану», новехонькое нефтеналивное судно компании «Стандард ойл», шедшее под балластом в Тампико, а потом дальше, на восток, одни ребята говорили – в Аден, другие – в Бомбей. Ему надоели холод, слякоть и грязные улицы Бруклина, и логарифмические таблицы в учебнике навигации, что никак не укладывались у него в голове, и добродушное ворчание миссис Ольсен; она начала вести себя так, словно собиралась всю жизнь командовать им. Она была милая женщина, но пора было кончать эту волынку.
«Монтана» обогнула мыс Санди-Хук в сильную пургу, но три дня спустя, к югу от мыса Гаттераса, они вошли в Гольфстрим и закачались на большой зыби, и робы, и рубашки всей команды повисли на линях, протянутых между вантами. Приятно было опять плыть по синему морю.
Тампико было сущим адом; говорили, что, если слишком много выпить мексиканской водки мескаля, можно сойти с ума; повсюду были большие танцевальные залы, полные мексиканцев, которые танцевали в шляпах и с револьверами на бедре, и в каждом баре оркестры, и оглушительно громыхающие механические пианино, и драки, и пьяные техасцы с нефтяных промыслов. Двери всех лачуг были распахнуты настежь, так что можно было разглядеть кровать с белыми подушками и изображение Девы Марии над ней, и лампу с пестрым абажуром, и цветные обои; широколицые коричневые девицы в кружевных комбинациях сидели на пороге. Но все стоило так дико дорого, что они сразу же истратили все деньги и еще до полуночи пришлось вернуться на борт. Кубрик был еще с вечера полон москитов, а под утро стали одолевать блохи, и было жарко, и никто не мог заснуть.
Когда цистерны были наполнены, «Монтана» вышла в Мексиканский залив; дул норд, вода захлестывала палубу, и пена долетала до мостика. Двух часов не прошло, как человек свалился за борт с парохода, и одному юнге, по имени Хиггинс, раздробило ногу сорвавшимся правым якорем. Ребята в кубрике здорово злились, что шкипер не хочет спускать шлюпку, хотя старики говорили, что в такую погоду ни одна шлюпка не удержится на воде. Словом, пароход описал широкую дугу и принял несколько волн, которые чуть не проломили стальных палуб.
Больше ничего особенного в это плавание не случилось, только однажды ночью, когда Джо стоял у штурвала и кругом царила мертвая тишина и только прерывисто журчала вода, разрезаемая пароходом, шедшим на восток по штилевому морю, он вдруг почуял запах роз или, может быть, жимолости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122