Она хорошела с каждым днем; и одевалась она действительно очень хорошо.
По воскресеньям она чувствовала себя до того усталой, что ни за что не хотела вставать, и он стряпал ей завтрак, и они сидели в кровати и вместе завтракали, как он когда-то завтракал с Марселиной в Бордо. Потом она говорила, что до чертиков влюблена в него, и какой он замечательный парень, и как бы ей хотелось, чтобы он нашел подходящую работу на суше и зарабатывал большие деньги, чтобы ей не нужно было служить, и как капитан Варнс, у которого родители – миллионеры, просил ее развестись с Джо и выйти за него, и мистер Кенфилд из конторы «Дюпонов» – тот, что получает чистых 50 тысяч в год, – хотел ей подарить жемчужную нитку, но она отказалась, потому что это нехорошо. От таких разговоров Джо становилось ужасно не по себе. Иногда он заговаривал о том, что они будут делать, если у них будут дети, но Делл всякий раз корчила гримасы и просила его не говорить ни о чем таком.
Джо повсюду искал работу и почти уже получил должность мастера в одной из ремонтных мастерских ньюпортских доков, но в последнюю минуту его обскакал какой-то другой парень и занял его место. Несколько раз он ходил на вечеринки с Делл, и Хильдой Томпсон, и армейскими офицерами, и одним мичманом с эсминца, но все они относились к нему свысока, и Делл позволяла всякому, кто хотел, целовать ее и запиралась в телефонной будке со всяким, кто носил мундир, и он адски мучился. Он нашел одну бильярдную, где играли его знакомые ребята и где можно было достать хлебного, и стал здорово надираться. Делл ужасно злилась, когда, приходя домой, заставала его пьяным, но ему было уже все равно.
Потом однажды вечером Джо, побывавший с приятелями на боксе и после этого заложивший за воротник, встретил на улице Делл с каким-то паршивым офицеришкой. Было уже совсем темно, и на улицах было мало народу, и они останавливались у каждого неосвещенного подъезда, и офицеришка целовал и тискал ее. Когда они поравнялись с уличным фонарем и он окончательно убедился, что это Делл, он подошел к ним и спросил, что все это, черт возьми, значит. Делл, по-видимому, выпила, потому что стала лепетать что-то бессвязное, и от этого лепетанья он рассвирепел, и размахнулся, и въехал офицеришке прямо в живот. Звякнули шпоры, и офицеришка лег плашмя на маленький газон под фонарем. Джо это показалось даже забавным, но Делл рассвирепела как дьявол и сказала, что она прикажет арестовать его за оскорбление мундира и за оскорбление действием и что он просто-напросто продажный трус и дезертир и какого черта он сидит дома, когда все ребята дерутся на фронте с гуннами. Джо протрезвел и помог офицеру встать и сказал, что они могут оба вместе убираться ко всем чертям. Он ушел, прежде чем офицеришка, который был, по-видимому, под мухой, успел взяться за него, и пошел прямо домой, и запаковал свой чемодан, и отчалил.
Уилл Стерп был в городе, и Джо отправился к нему, и поднял его с кровати, и сказал, что он покончил с семейной жизнью, и не одолжит ли ему Уилл двадцать пять долларов на дорогу до Нью-Йорка. Уилл сказал, что он поступил совершенно правильно и что любить их и бросать их – единственно верное дело для таких ребят, как мы с тобой. Они до утра болтали о том, о сем, о третьем. Потом Джо заснул и спал до вечера. Проснувшись, он успел захватить пароход в Вашингтон. Он не взял каюты и всю ночь пробродил по палубе. Он разговорился с одним из помощников и зашел посидеть в рубку, уютно пахнувшую прошлогодним трубочным табаком. Прислушиваясь к журчанию воды под носом и следя за зыбким белым пальцем прожектора, упиравшимся в буйки и маяки, он постепенно стал приходить в себя. Он сказал, что едет в Нью-Йорк повидаться с сестрой и похлопотать в Судовом ведомстве насчет диплома второго помощника. Его рассказы о минных атаках имели должный успех, так как ни один человек с «Доминион Сити» дальше залива не плавал.
Совсем как в былые дни стоял он на носу морозным ноябрьским утром, вдыхал знакомый солоноватый запах Потомака, проплывал мимо краснокирпичных Александрии и Анакостии и Арсенала и Адмиралтейства, глядел на розовый Монумент, высунувшийся из утреннего светлого тумана. Верфи были те же, что и раньше, напротив стояли на якоре яхты и моторные лодки и ветхие экскурсионные пароходы, причаливал пассажирский из Балтиморы, на пристани – устричные раковины под ногами, негры-грузчики. Потом он сел в джорджтаунский трамвай и гораздо скорее, чем ему хотелось, уже шагал по краснокирпичной улице. Звоня у двери, он спрашивал себя, чего ради он приехал домой.
Мать постарела, но очень прилично выглядела и была поглощена своими постояльцами и помолвкой обеих дочерей. Они сказали, что Джейни очень выдвинулась у себя на службе, но что жизнь в Нью-Йорке изменила ее. Джо сказал, что он едет в Нью-Йорк хлопотать насчет диплома второго помощника и что он непременно повидает ее. Когда они стали расспрашивать его про войну и подводные лодки и тому подобное, он не знал, что отвечать, и все отшучивался. Он был рад и счастлив, когда пришло время ехать в Вашингтон на вокзал, хотя они были очень приветливы и, по-видимому, считали, что быть вторым помощником в таком юном возрасте – не шутка. Насчет того, что он женат, он промолчал.
Всю дорогу до Нью-Йорка Джо просидел в отделении для курящих, глядя в окно на фермы, и станции, и рекламные щиты, и грязные улицы фабричных городов штата Нью-Джерси под проливным дождем, и все, что он видел, напоминало ему Делл, и окрестности Норфолка, и те блаженные времена, когда он был маленьким. Он вышел на Пенсильванском вокзале в Нью-Йорке и прежде всего сдал на хранение чемодан, потом пошел по Восьмой авеню, блестящей от дождя, до угла той улицы, на которой жила Джейни. Он решил, что лучше сначала ей позвонит, и позвонил из табачного магазина. Голос ее показался ему довольно сухим: она сказала, что занята и сможет повидаться с ним только завтра. Он вышел из телефонной будки и побрел по улице, не зная куда идти. Под мышкой он нес пакет с двумя испанскими шалями, которые купил для нее и для Делл в последнее плавание. У него было так погано на душе, что ему захотелось бросить шали в водосточную канаву, но он передумал и пошел на вокзал в камеру хранения и уложил их в чемодан. Потом зашел в зал ожидания и стал курить трубку.
«Да ну их всех к черту, надо выпить!» Он доехал до Бродвея и пошел по направлению к Юнион-сквер, заходя во все места, где, по его соображениям, можно было выпить, но пить ему не давали нигде. Юнион-сквер была залита огнями и вся заклеена плакатами, призывающими вступить в военный флот. Большая деревянная модель броненосца занимала одну сторону площади. Перед ней стояла толпа, и девица в морской форме произносила речь насчет патриотизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
По воскресеньям она чувствовала себя до того усталой, что ни за что не хотела вставать, и он стряпал ей завтрак, и они сидели в кровати и вместе завтракали, как он когда-то завтракал с Марселиной в Бордо. Потом она говорила, что до чертиков влюблена в него, и какой он замечательный парень, и как бы ей хотелось, чтобы он нашел подходящую работу на суше и зарабатывал большие деньги, чтобы ей не нужно было служить, и как капитан Варнс, у которого родители – миллионеры, просил ее развестись с Джо и выйти за него, и мистер Кенфилд из конторы «Дюпонов» – тот, что получает чистых 50 тысяч в год, – хотел ей подарить жемчужную нитку, но она отказалась, потому что это нехорошо. От таких разговоров Джо становилось ужасно не по себе. Иногда он заговаривал о том, что они будут делать, если у них будут дети, но Делл всякий раз корчила гримасы и просила его не говорить ни о чем таком.
Джо повсюду искал работу и почти уже получил должность мастера в одной из ремонтных мастерских ньюпортских доков, но в последнюю минуту его обскакал какой-то другой парень и занял его место. Несколько раз он ходил на вечеринки с Делл, и Хильдой Томпсон, и армейскими офицерами, и одним мичманом с эсминца, но все они относились к нему свысока, и Делл позволяла всякому, кто хотел, целовать ее и запиралась в телефонной будке со всяким, кто носил мундир, и он адски мучился. Он нашел одну бильярдную, где играли его знакомые ребята и где можно было достать хлебного, и стал здорово надираться. Делл ужасно злилась, когда, приходя домой, заставала его пьяным, но ему было уже все равно.
Потом однажды вечером Джо, побывавший с приятелями на боксе и после этого заложивший за воротник, встретил на улице Делл с каким-то паршивым офицеришкой. Было уже совсем темно, и на улицах было мало народу, и они останавливались у каждого неосвещенного подъезда, и офицеришка целовал и тискал ее. Когда они поравнялись с уличным фонарем и он окончательно убедился, что это Делл, он подошел к ним и спросил, что все это, черт возьми, значит. Делл, по-видимому, выпила, потому что стала лепетать что-то бессвязное, и от этого лепетанья он рассвирепел, и размахнулся, и въехал офицеришке прямо в живот. Звякнули шпоры, и офицеришка лег плашмя на маленький газон под фонарем. Джо это показалось даже забавным, но Делл рассвирепела как дьявол и сказала, что она прикажет арестовать его за оскорбление мундира и за оскорбление действием и что он просто-напросто продажный трус и дезертир и какого черта он сидит дома, когда все ребята дерутся на фронте с гуннами. Джо протрезвел и помог офицеру встать и сказал, что они могут оба вместе убираться ко всем чертям. Он ушел, прежде чем офицеришка, который был, по-видимому, под мухой, успел взяться за него, и пошел прямо домой, и запаковал свой чемодан, и отчалил.
Уилл Стерп был в городе, и Джо отправился к нему, и поднял его с кровати, и сказал, что он покончил с семейной жизнью, и не одолжит ли ему Уилл двадцать пять долларов на дорогу до Нью-Йорка. Уилл сказал, что он поступил совершенно правильно и что любить их и бросать их – единственно верное дело для таких ребят, как мы с тобой. Они до утра болтали о том, о сем, о третьем. Потом Джо заснул и спал до вечера. Проснувшись, он успел захватить пароход в Вашингтон. Он не взял каюты и всю ночь пробродил по палубе. Он разговорился с одним из помощников и зашел посидеть в рубку, уютно пахнувшую прошлогодним трубочным табаком. Прислушиваясь к журчанию воды под носом и следя за зыбким белым пальцем прожектора, упиравшимся в буйки и маяки, он постепенно стал приходить в себя. Он сказал, что едет в Нью-Йорк повидаться с сестрой и похлопотать в Судовом ведомстве насчет диплома второго помощника. Его рассказы о минных атаках имели должный успех, так как ни один человек с «Доминион Сити» дальше залива не плавал.
Совсем как в былые дни стоял он на носу морозным ноябрьским утром, вдыхал знакомый солоноватый запах Потомака, проплывал мимо краснокирпичных Александрии и Анакостии и Арсенала и Адмиралтейства, глядел на розовый Монумент, высунувшийся из утреннего светлого тумана. Верфи были те же, что и раньше, напротив стояли на якоре яхты и моторные лодки и ветхие экскурсионные пароходы, причаливал пассажирский из Балтиморы, на пристани – устричные раковины под ногами, негры-грузчики. Потом он сел в джорджтаунский трамвай и гораздо скорее, чем ему хотелось, уже шагал по краснокирпичной улице. Звоня у двери, он спрашивал себя, чего ради он приехал домой.
Мать постарела, но очень прилично выглядела и была поглощена своими постояльцами и помолвкой обеих дочерей. Они сказали, что Джейни очень выдвинулась у себя на службе, но что жизнь в Нью-Йорке изменила ее. Джо сказал, что он едет в Нью-Йорк хлопотать насчет диплома второго помощника и что он непременно повидает ее. Когда они стали расспрашивать его про войну и подводные лодки и тому подобное, он не знал, что отвечать, и все отшучивался. Он был рад и счастлив, когда пришло время ехать в Вашингтон на вокзал, хотя они были очень приветливы и, по-видимому, считали, что быть вторым помощником в таком юном возрасте – не шутка. Насчет того, что он женат, он промолчал.
Всю дорогу до Нью-Йорка Джо просидел в отделении для курящих, глядя в окно на фермы, и станции, и рекламные щиты, и грязные улицы фабричных городов штата Нью-Джерси под проливным дождем, и все, что он видел, напоминало ему Делл, и окрестности Норфолка, и те блаженные времена, когда он был маленьким. Он вышел на Пенсильванском вокзале в Нью-Йорке и прежде всего сдал на хранение чемодан, потом пошел по Восьмой авеню, блестящей от дождя, до угла той улицы, на которой жила Джейни. Он решил, что лучше сначала ей позвонит, и позвонил из табачного магазина. Голос ее показался ему довольно сухим: она сказала, что занята и сможет повидаться с ним только завтра. Он вышел из телефонной будки и побрел по улице, не зная куда идти. Под мышкой он нес пакет с двумя испанскими шалями, которые купил для нее и для Делл в последнее плавание. У него было так погано на душе, что ему захотелось бросить шали в водосточную канаву, но он передумал и пошел на вокзал в камеру хранения и уложил их в чемодан. Потом зашел в зал ожидания и стал курить трубку.
«Да ну их всех к черту, надо выпить!» Он доехал до Бродвея и пошел по направлению к Юнион-сквер, заходя во все места, где, по его соображениям, можно было выпить, но пить ему не давали нигде. Юнион-сквер была залита огнями и вся заклеена плакатами, призывающими вступить в военный флот. Большая деревянная модель броненосца занимала одну сторону площади. Перед ней стояла толпа, и девица в морской форме произносила речь насчет патриотизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122