Джо Уошберн женился, жил в Оклахоме и наживался на нефти. Она чувствовала себя гораздо лучше, когда его не было в Далласе: встречи с ним почему-то лишали ее равновесия.
Осенью Дочка поехала в Остин, чтобы кончить Школу журналистики, главным же образом потому, что надеялась, что в ее присутствии Бад будет вести себя приличнее. Вечером по пятницам они ездили вместе домой в ее открытом «бьюике» и возвращались в Остин в понедельник утром. Папа купил в пригороде новый дом в стиле тюдор, и она все свободное время посвящала покупке мебели и развешиванию портьер и украшению комнат. У нее было множество поклонников, бегавших за нею по пятам, и ей пришлось завести записную книжку для свиданий. Особенно оживленно стало в городе после объявления войны. Она с утра до вечера была на ногах и никогда как следует не высыпалась. Все молодые люди стали офицерами или разъехались по учебным лагерям. Дочка поступила в Красный Крест и организовала питательный пункт, но это ее не удовлетворяло, и она настойчиво просилась за границу. Бад уехал в Сан-Антонио в школу летчиков, а Бестер, состоявший в милиции, прибавил себе несколько лет, вступил в армию рядовым солдатом и был отправлен в Джефферсонские казармы.
Дочка жила как в лихорадке, круглый день проводила на питательном пункте, и каждую неделю ей делали два-три предложения, но она неизменно отвечала, что у нее нет ни малейшего желания быть военной невестой.
Потом однажды утром пришла телеграмма из военного министерства. Папа уехал в Остин по делам, и она вскрыла ее. Бад упал, разбился насмерть. Первое, что подумала Дочка, – какой тяжелый удар для папы. Зазвонил телефон, вызывали издалека, из Сан-Антонио, похоже было на голос Джо Уошберна.
– Это ты, Джо? – сказала она слабо.
– Дочка, мне нужно поговорить с папой, – послышался его протяжный серьезный голос.
– Я все знаю… Ах, Джо…
– Это был его первый самостоятельный полет. Он был замечательный мальчик. Никто не знает, как это произошло. По-видимому, дефект в конструкции. Я позвоню в Остин. Я знаю, как найти папу… У меня есть его номер… Мы скоро увидимся, Дочка. – Джо повесил трубку.
Дочка поднялась в свою комнату и зарылась лицом в неубранную постель. В первую минуту она пыталась убедить себя, что еще не проснулась, что ей приснился и этот телефонный звонок, и голос Джо. Потом Бад представился ей так ясно, словно он был тут же, в комнате, – его смех, его сильные худые пальцы, взявшиеся за руль поверх ее пальцев, когда она в последний раз везла его из отпуска в Сан-Антонио и слишком круто завернула за угол, его ясное, застенчивое худое лицо над тугим воротником защитного кителя. Потом ей опять почудился голос Джо. «По-видимому, какой-нибудь дефект в конструкции…»
Она сбежала вниз, села в автомобиль. На бензоколонке, где она брала масло и газолин, хозяин спросил ее, как мальчикам живется в армии. У нее не было времени рассказывать ему, что случилось.
– Им чудно живется, – сказала она и улыбнулась.
Эта улыбка причинила ей боль, точно пощечина.
Она позвонила папе в контору его компаньона, что едет к нему, и выехала из города. Шоссе было в плохом состоянии, ей стало легче оттого, что автомобиль нырял в грязные колеи, и, когда она со скоростью пятьдесят миль в час пролетала по лужам, по обе стороны взмывали волны брызг.
В среднем она делала сорок пять миль в час и приехала в Остин еще до сумерек. Папа уже уехал в Сан-Антонио на поезде. Смертельно усталая, она двинулась дальше. У нее лопнула шина, и она долго провозилась с ней; в полночь она остановилась у отеля «Менджер». Она машинально поглядела в зеркало, прежде чем войти. По ее лицу тянулись грязные полосы, и веки были воспалены. В вестибюле она увидела папу и Джо Уошберна – они сидели рядом с потухшими сигарами во рту. Они были немного похожи друг на друга. Может быть, они потому похожи друг на друга, что и тот и другой казался серым и осунувшимся. Она поцеловала обоих.
– Папа, ложись спать, – сказала она твердо. – Ты очень скверно выглядишь.
– Да, пожалуй, я пойду… Все равно ничего уже нельзя сделать, – сказал он.
– Подожди меня, Джо, я пойду уложу папу, – сказала она тихо, проходя мимо него.
Она проводила папу в его номер, оставила за собой соседний номер, погладила папу по голове, очень нежно поцеловала и оставила одного.
Когда она вернулась в вестибюль, Джо сидел в той же позе и с тем же выражением лица. Его вид чуть не свел ее с ума. Она удивилась своему резкому, повелительному тону:
– Выйдем на минутку, Джо, я хочу чуточку пройтись!
Воздух очистился после дождя. Была прозрачная весенняя ночь.
– Послушай, Джо, кто отвечает за исправность аэропланов? Мне нужно знать.
– Дочка, как ты смешно говоришь… Тебе надо выспаться, ты переутомлена.
– Ответь мне на мой вопрос, Джо.
– Ну как ты не понимаешь, Дочка? Никто не отвечает. Армия – сложный аппарат. Ошибки неизбежны. Тот или иной поставщик зарабатывает огромные деньги. Что ни говори, авиация еще находится в младенческом возрасте… Все мы, вступая в авиацию, знаем, чем рискуем…
– Если бы Бад разбился во Франции, у меня не было бы этого чувства… Но тут… Джо, кто-то несет непосредственную ответственность за смерть моего брата. Я хочу пойти и поговорить с ним, вот и все. Я не стану делать глупости… Вы все считаете меня сумасшедшей, я знаю, но я думаю о всех других девушках, братья которых учатся в авиационных школах. Человек, принимавший эти аэропланы, – изменник родины, его следует расстрелять как собаку…
– Послушай, Дочка, – сказал Джо, приведя ее в гостиницу, – мы воюем. Жизнь отдельных индивидуумов не может идти в счет, сейчас не время давать волю личным чувствам и заниматься критикой властей. Когда мы поколотим гуннов, у нас будет сколько угодно времени на разоблачение невежд и негодяев… Такова моя точка зрения.
– Хорошо, спокойной ночи, Джо… Смотри береги себя… Когда ты начинаешь летать?
– Недели через две.
– Как Глэдис и Банни?
– Спасибо, очень хорошо, – сказал Джо; его голос как-то странно дрогнул, и он покраснел. – Они в Талсе у миссис Хиггинс.
Она легла в кровать и лежала неподвижно, охваченная спокойным, холодным отчаянием; она так устала, что не могла заснуть. Когда забрезжило утро, она пошла в гараж и вывела свою машину. Она сунула руку в карман на дверце, чтобы убедиться, там ли ее сумочка, в которой всегда лежал маленький револьвер с перламутровой рукояткой, и поехала на аэродром. Часовой у ворот отказался пропустить ее, и она послала записку полковнику Морриси, папиному другу, о том, что ей необходимо немедленно повидаться с ним. Капрал был очень любезен и предложил ей стул в маленькой конторке у ворот и через несколько минут сообщил, что полковник Морриси просит ее к телефону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Осенью Дочка поехала в Остин, чтобы кончить Школу журналистики, главным же образом потому, что надеялась, что в ее присутствии Бад будет вести себя приличнее. Вечером по пятницам они ездили вместе домой в ее открытом «бьюике» и возвращались в Остин в понедельник утром. Папа купил в пригороде новый дом в стиле тюдор, и она все свободное время посвящала покупке мебели и развешиванию портьер и украшению комнат. У нее было множество поклонников, бегавших за нею по пятам, и ей пришлось завести записную книжку для свиданий. Особенно оживленно стало в городе после объявления войны. Она с утра до вечера была на ногах и никогда как следует не высыпалась. Все молодые люди стали офицерами или разъехались по учебным лагерям. Дочка поступила в Красный Крест и организовала питательный пункт, но это ее не удовлетворяло, и она настойчиво просилась за границу. Бад уехал в Сан-Антонио в школу летчиков, а Бестер, состоявший в милиции, прибавил себе несколько лет, вступил в армию рядовым солдатом и был отправлен в Джефферсонские казармы.
Дочка жила как в лихорадке, круглый день проводила на питательном пункте, и каждую неделю ей делали два-три предложения, но она неизменно отвечала, что у нее нет ни малейшего желания быть военной невестой.
Потом однажды утром пришла телеграмма из военного министерства. Папа уехал в Остин по делам, и она вскрыла ее. Бад упал, разбился насмерть. Первое, что подумала Дочка, – какой тяжелый удар для папы. Зазвонил телефон, вызывали издалека, из Сан-Антонио, похоже было на голос Джо Уошберна.
– Это ты, Джо? – сказала она слабо.
– Дочка, мне нужно поговорить с папой, – послышался его протяжный серьезный голос.
– Я все знаю… Ах, Джо…
– Это был его первый самостоятельный полет. Он был замечательный мальчик. Никто не знает, как это произошло. По-видимому, дефект в конструкции. Я позвоню в Остин. Я знаю, как найти папу… У меня есть его номер… Мы скоро увидимся, Дочка. – Джо повесил трубку.
Дочка поднялась в свою комнату и зарылась лицом в неубранную постель. В первую минуту она пыталась убедить себя, что еще не проснулась, что ей приснился и этот телефонный звонок, и голос Джо. Потом Бад представился ей так ясно, словно он был тут же, в комнате, – его смех, его сильные худые пальцы, взявшиеся за руль поверх ее пальцев, когда она в последний раз везла его из отпуска в Сан-Антонио и слишком круто завернула за угол, его ясное, застенчивое худое лицо над тугим воротником защитного кителя. Потом ей опять почудился голос Джо. «По-видимому, какой-нибудь дефект в конструкции…»
Она сбежала вниз, села в автомобиль. На бензоколонке, где она брала масло и газолин, хозяин спросил ее, как мальчикам живется в армии. У нее не было времени рассказывать ему, что случилось.
– Им чудно живется, – сказала она и улыбнулась.
Эта улыбка причинила ей боль, точно пощечина.
Она позвонила папе в контору его компаньона, что едет к нему, и выехала из города. Шоссе было в плохом состоянии, ей стало легче оттого, что автомобиль нырял в грязные колеи, и, когда она со скоростью пятьдесят миль в час пролетала по лужам, по обе стороны взмывали волны брызг.
В среднем она делала сорок пять миль в час и приехала в Остин еще до сумерек. Папа уже уехал в Сан-Антонио на поезде. Смертельно усталая, она двинулась дальше. У нее лопнула шина, и она долго провозилась с ней; в полночь она остановилась у отеля «Менджер». Она машинально поглядела в зеркало, прежде чем войти. По ее лицу тянулись грязные полосы, и веки были воспалены. В вестибюле она увидела папу и Джо Уошберна – они сидели рядом с потухшими сигарами во рту. Они были немного похожи друг на друга. Может быть, они потому похожи друг на друга, что и тот и другой казался серым и осунувшимся. Она поцеловала обоих.
– Папа, ложись спать, – сказала она твердо. – Ты очень скверно выглядишь.
– Да, пожалуй, я пойду… Все равно ничего уже нельзя сделать, – сказал он.
– Подожди меня, Джо, я пойду уложу папу, – сказала она тихо, проходя мимо него.
Она проводила папу в его номер, оставила за собой соседний номер, погладила папу по голове, очень нежно поцеловала и оставила одного.
Когда она вернулась в вестибюль, Джо сидел в той же позе и с тем же выражением лица. Его вид чуть не свел ее с ума. Она удивилась своему резкому, повелительному тону:
– Выйдем на минутку, Джо, я хочу чуточку пройтись!
Воздух очистился после дождя. Была прозрачная весенняя ночь.
– Послушай, Джо, кто отвечает за исправность аэропланов? Мне нужно знать.
– Дочка, как ты смешно говоришь… Тебе надо выспаться, ты переутомлена.
– Ответь мне на мой вопрос, Джо.
– Ну как ты не понимаешь, Дочка? Никто не отвечает. Армия – сложный аппарат. Ошибки неизбежны. Тот или иной поставщик зарабатывает огромные деньги. Что ни говори, авиация еще находится в младенческом возрасте… Все мы, вступая в авиацию, знаем, чем рискуем…
– Если бы Бад разбился во Франции, у меня не было бы этого чувства… Но тут… Джо, кто-то несет непосредственную ответственность за смерть моего брата. Я хочу пойти и поговорить с ним, вот и все. Я не стану делать глупости… Вы все считаете меня сумасшедшей, я знаю, но я думаю о всех других девушках, братья которых учатся в авиационных школах. Человек, принимавший эти аэропланы, – изменник родины, его следует расстрелять как собаку…
– Послушай, Дочка, – сказал Джо, приведя ее в гостиницу, – мы воюем. Жизнь отдельных индивидуумов не может идти в счет, сейчас не время давать волю личным чувствам и заниматься критикой властей. Когда мы поколотим гуннов, у нас будет сколько угодно времени на разоблачение невежд и негодяев… Такова моя точка зрения.
– Хорошо, спокойной ночи, Джо… Смотри береги себя… Когда ты начинаешь летать?
– Недели через две.
– Как Глэдис и Банни?
– Спасибо, очень хорошо, – сказал Джо; его голос как-то странно дрогнул, и он покраснел. – Они в Талсе у миссис Хиггинс.
Она легла в кровать и лежала неподвижно, охваченная спокойным, холодным отчаянием; она так устала, что не могла заснуть. Когда забрезжило утро, она пошла в гараж и вывела свою машину. Она сунула руку в карман на дверце, чтобы убедиться, там ли ее сумочка, в которой всегда лежал маленький револьвер с перламутровой рукояткой, и поехала на аэродром. Часовой у ворот отказался пропустить ее, и она послала записку полковнику Морриси, папиному другу, о том, что ей необходимо немедленно повидаться с ним. Капрал был очень любезен и предложил ей стул в маленькой конторке у ворот и через несколько минут сообщил, что полковник Морриси просит ее к телефону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122