Казалось, это продолжалось целую вечность – стремительное движение во мраке и безвременье. Наконец кит остановился так резко, что Шон пролетел вперед мимо головы кита, мимо его яркого немигающего глаза и проскользнул вверх по ледяному склону в туннель.
– Ты очень помог мне; я благодарен тебе.
– О тебе знают и заботятся.
И кит уплыл, на прощание пропев свою странную песню. Шон-селки услышал, как вдалеке кто-то отвечает ему. Кит направился в ту сторону, откуда доносился призыв. Шон-селки следил за ним взглядом до тех пор, пока кит не растворился во тьме, а потом выбрался в туннель с люминесцирующими стенами и туманной дымкой, стелющейся над полом.
Он продвинулся не более чем на несколько сот метров, когда понял, что Эйфа и ее кот-следопыт сумели сюда добраться. В маленькой ямке лежала кучка замерзшего помета, следы когтей вокруг нее показывали, что кот не утратил чувства собственного достоинства, несмотря на то, что засыпать ямку было невозможно. Шагах в четырех обнаружилась кучка человеческих испражнений. Шон-селки вздохнул с облегчением и продолжил подъем по склону через огромные пещеры и по еще более крутым коридорам, ведущим все вверх и вверх. Он замечал и другие следы – рыбьи скелеты на берегах озер – и, ныряя в глубину, сам находил себе пищу: ему нужны были силы для долгого и трудного пути. Кое-где он видел смятые пакеты сухпайка.
Сколько он прошел и сколько времени это заняло, Шон-селки не смог бы сказать. Безопаснее и удобнее было путешествовать в облике тюленя: человеческому телу требовалась одежда, а одежды у Шона не было.
Когда в конце концов Шон выбрался на солнце, он несколько растерялся и потому не сразу понял, что ему грозит серьезная опасность. В ходе изменения он всегда был особенно уязвим, поскольку менялись и его чувства, в особенности зрение и слух. Первая стрела впилась ему в бедро, как раз когда его хвост превращался в ноги и был еще покрыт пятнистым мехом; вторая могла стать и последней, если бы не кошка, оттолкнувшая его в сторону. Скалясь и рыча, кошка замерла рядом с ним, впившись взглядом в оборванных людей, окруживших выход из пещеры, подняв лапу в угрожающем жесте и выпустив когти.
– Благодарю, туманная. Я обязан тебе жизнью.
– Ты можешь бежать со мной?
– Сначала нужно завершить преображение. Сейчас я не могу ни бежать, ни плыть; к тому же я ранен в ногу. Иди. В тебя целятся из ружья. Уходи скорее. Они думают, что я беззащитен.
Кошка прыгнула вперед – оборванцы с криками отшатнулись, однако тот, что был с ружьем, не пошевелился, тогда она развернулась и бросилась назад в пещеру, почти мгновенно скрывшись из глаз.
– Не обращайте внимания на кошку! Они идут по дюжине на полкредита. Поймайте этого монстра! Он не должен сбежать!
Шону-селки, который в этот момент не был ни человеком, ни зверем, пришлось стерпеть то, что его связали и выдернули из раны стрелу. Боль была чудовищной. Оказывается, и тюлень может потерять сознание...
Придя в себя, Шон немедленно пожалел об этом, поскольку, как обнаружилось, он лежал в луже холодной нечистой воды в дурно пахнущей темноте. Обостренное зрение селки подсказало ему, что он валяется среди свертков и ящиков в палатке, сделанной из плохо выделанных шкур. Воздух был сырым и кислым и пах шкурами и плесенью. Шон был совершенно беспомощен; к тому же рана сильно беспокоила его.
Шон понял, что трансформироваться в человека сейчас будет неразумно: его тюленьи конечности были тоньше человеческих; превратись он в человека – и веревки немилосердно вопьются в его запястья и щиколотки. Он завозился в воде, стараясь хорошенько намокнуть, что позволило бы ему полностью превратиться в тюленя, несмотря на рану, но все его усилия были тщетны. Подтаявшего снега было слишком мало, дальше середины трансформация не пошла: выше локтей и колен он был человеком, ниже – тюленем.
Звуки извне начали проникать в его пробудившееся сознание. Он чувствовал запах костра, большого костра – у него возникло ужасное предчувствие. Что может такой костер значить для монстра, каковым его считают?.. Он слышал голоса множества людей, несколько вяло ходивших вокруг, и два мужских голоса, перекрывавшие общий шум и отдававшие приказы. Слов распоряжений разобрать он не мог.
Но пока Шон пытался прийти в себя и понять, что происходит, он услышал тихий шорох совсем рядом: кто-то начал перепиливать веревку, стягивавшую его ноги.
– Я тебя сейчас освобожу, чудовище, – прошептал испуганный голосок. – Коакстл сказала, что я должна тебя освободить. Что ты на самом деле не чудовище, а истинное существо и что ты можешь меня спасти. Коакстл была моим другом, она была добра ко мне. Здесь ко мне недобры... – послышался судорожный вздох, потом всхлип, но тут усилия обладателя испуганного голоса были вознаграждены: веревка подалась и лопнула. Дрожащие пальцы размотали мокрые кожаные путы на ногах Шона-селки.
– Пожалуйста, не ешь меня, чудовище. Я должна тебе помочь.
– Яне съем тебя, малышка, – сказал Шон: если она разговаривала с Коакстл (насколько понимал Шон, это и был тот дымчатый леопард, который его спас), то и его услышит. – Я благодарен Коакстл. И я не чудовище: я не причиняю зла тому, кто меня спасает.
– Пастырь Вопиющий говорит, что они собираются поджарить тебя на огне. – Девочка еще раз жалостно всхлипнула и подползла ближе к лицу Шона, чтобы заняться его руками. – А доктор Лузон пытается уговорить его отдать тебя для научных исследований. Я думаю, это значит, что он тебя разрежет и вскроет. Доктор Лузон говорил, что удочерит меня, а вместо этого отдал меня Пастырю Вопиющему. Когда доктор Лузон уедет, меня накажут, а потом на мне женятся. Если Пастырь переспорит доктора, ты будешь моим свадебным ужином. А я не хочу видеть, как ты страдаешь. Коакстл говорит, что, если ты умрешь, другие чудовища отомстят за тебя и будет страдать мой народ. Я знаю, что жизнь есть страдание, но мы уже и без того очень страдаем, и мне кажется, этого довольно... Если мы будем страдать еще больше, это будет уже слишком.
– “Довольно” – это даже слишком много – ответил Шон-селки, пытаясь помочь ей перерезать путы: он развел руки так далеко, как только мог, натянув веревку. Должно быть, у девочки был самый тупой нож в мире – так долго она трудилась над веревками; но Шон благословлял ее появление и ее попытки спасти его.
Наконец веревка на запястьях лопнула; рука Шона дернулась, он нечаянно ударил девочку по щеке. Она судорожно вздохнула, но не сказала ничего.
Шону пришло в голову, что она привыкла к побоям. Эта мысль привела его в ярость.
– Прости меня, малышка: я был неловок и случайно ударил ту, что освобождает меня...
– Нет причин просить прощения у столь недостойного существа, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87