И как это ты умудрился с целым пакетом апельсинов на дерево залезть? А потом еще и по карнизу…
– Да ерунда, я с детства по деревьям, как обезьяна… И по карнизам тоже… Пакет я зубами держал. Только вот пальто мешало. Пришлось его снять.
– Снять?
– Ну да, снять. Там и оставил, под окном, на улице.
– А если его украдет кто-нибудь?
– Да кому оно нужно… Инга, прости меня. Я, просто растерялся, когда ты закричала. Я испугался, что кто-нибудь услышит. Прибежит в палату и выгонит меня. Я испугался… и напугал тебя… Неужели ты правда подумала, что я…
– А что бы ты подумал на моем месте? Если бы к тебе в палату среди ночи забрался мужик и начал тебя душить?
– Я бы подумал… Я бы подумал что этот самый мужик… который забрался ко мне в палату, наверное, просто очень сильно хочет меня видеть… Что он просто не может ждать до завтра… Это же целых десять часов, подумать только! Я бы подумал, что он мне апельсины принес…
– Ну да, – Инга отстранилась и вытерла слезы краем пододеяльника. – Апельсины. Конечно же, апельсины…
Пакет с апельсинами валялся на полу, источая слабый цитрусовый запах. Наклонившись, Инга потянулась вниз, взяла пакет и переложила его на тумбочку. Вздохнув, снова окинула взглядом своего ночного посетителя.
Вид у посетителя был испуганный и немного жалкий. Совсем не подходящий для маньяка-убийцы. В волосах запутался желтый лист какого-то дерева – наверное, того самого, по которому он взбирался наверх, сжимая в зубах пакет с апельсинами. Впечатляющее зрелище, достойное самых бурных аплодисментов. Липа, которая росла под окном Ингиной палаты, часто вечерами стучала ветками в стекло. Предупреждала, наверное, об опасности. Пыталась объяснить – недалек тот день, когда по ее стволу будет взбираться этот самый маньяк с апельсинами. Апельсины – это так, для прикрытия истинных маньяческих намерений…
Да уж. Теперь, когда на вязанном свитере Горина, в области плеча, образовалось темное пятно, пропитанное Ингиными слезами, подозревать его в преступных намерениях было как-то неловко. Странный все-таки человек… Взрослый мужчина, а ведет себя, как ребенок. И в глубине испуганных глаза – озерные искорки. Ждет, когда она окончательно успокоится, чтобы наконец от души посмеяться над тем, как она приняла его за убийцу. Или за насильника? Или за того и другого сразу? Совсем немного времени прошло с тех пор, как это случилось, а Инга отчего-то уже и не могла вспомнить, о чем же она подумала в тот момент, когда черная тень из ее сна превратилась в живого человека. Она просто испугалась… Испугалась так, что сердце рухнуло вниз и едва не выскочило из груди. И выскочило бы, наверное, если бы умело.
– Ты всегда такой? – спросила она чуть погодя. Горин сидел уже на полу, на корточках, в своей излюбленной позе, только теперь уже не смотрел на нее снизу вверх, а сосредоточенно, наморщив лоб, очищал апельсин.
– Какой? – бросив на Ингу короткий и абсолютно невинный взгляд, он снова вернулся к своему занятию.
– Такой! Для тебя это нормально – лазить ночью по деревьям, пробираться по карнизу, входить не через дверь, а через окно и… Ай! Что ты делаешь?!
Инга зажмурилась – брызги апельсинового сока попали в глаза. Глаза сразу защипало. Подорвавшись с места, он бросился к ней и зачем-то стал дуть ей в глаз. С ума можно было сойти от такой заботливости!
– Да перестать ты в меня дуть! – пробормотала она, отстраняясь. – И сядь наконец, как нормальный человек, на кровать! И почему ты все время на полу сидишь на корточках? И… и я тебе, между прочим, вопрос задала. А ты на него не ответил.
– Говорю же – через дверь они меня пускать не хотели. Поэтому и пришлось через окно, – терпеливо объяснил Горин и послушно опустился на краешек больничной кровати, отогнув уголок пододеяльника. – Вот. Я теперь нормальный?
– Не знаю, – Инга, к своему удивлению, захотела улыбнуться.
Резкие перепады настроения – первый признак нервного расстройства. И не известно еще, кто из них двоих более ненормальный. Горин, который залез к ней в окно с пакетом апельсинов в зубах, или она сама, которая то плачет, то смеется.
Ужас какой-то.
– У меня такое ощущение, что ты теперь от меня никогда не отстанешь, – сказала она слабым голосом в пустоту.
– Не отстану, – подтвердил он, и не подумав обидеться. – И не рассчитывай. И вообще, с чего это я должен от тебя отстать? Если ты меня не помнишь – это еще не значит, что всего того, что было между нами, не было. Оно было. И поэтому я от тебя никогда и ни за что не отстану. А когда ты все вспомнишь, ты мне еще спасибо скажешь.
– Скажи хоть, как тебя зовут, – обреченно вздохнула Инга.
Он протянул ей дольку апельсина. Поднес к губам. Инга, взбунтовавшись против этого интимного жеста, вырывала дольку у него из рук и донесла до рта самостоятельно.
– Вообще-то меня зовут Андрей. Но ты называешь меня Сергеем.
– Это как это? – она едва не поперхнулась апельсином, услышав такую нелепость. – Если Андреем – то почему Сергеем? Это что за ерунда такая?
– И никакая не ерунда, – довольный произведенным эффектом, Горин улыбался. – Имя Андрей тебе не нравится. Так звали твоего одноклассника, который однажды выдавил тебе на голову целый стержень синих чернил. Знаешь, обыкновенный стержень, который бывает в шариковых ручках. Если из стержня вытащить сам шарик, и потом надавить на него… Не помнишь?
– Да что ты несешь?
Горин в ответ пожал плечами.
– Ты сама рассказывала. Он выдавил тебе на волосы целый стержень чернил, и тебе потом пришлось подстричься коротко-коротко. Отрезать свои длинные косы, потому что отмыть чернила было невозможно. Ты тогда училась во втором классе, и было тебе восемь лет. Ты была очень красивой девочкой, похожей на принцессу. А когда подстриглась, стала похожей на мальчика. С тех пор ты возненавидела этого Андрея и заодно всех Андреев на свете. Поэтому и придумала мне новое имя…
Следующую дольку апельсина он тактично вложил ей в ладонь.
– … Вернее, это я сам его придумал. Когда ты призналась, что ненавидишь всех Андреев на свете. Я предложил тебе звать меня Сергеем. Или по фамилии. Чтобы ты меня не ненавидела.
– Я что, на самом деле такая… странная?
– Ты необыкновенная. Совершенно необыкновенная, – с гордостью завил Горин. Как будто в самом существовании такой вот необыкновенной Инги была его личная заслуга. И добавил: – Ешь апельсин. Зря я, что ли, рисковал здоровьем своих зубов? Пакет, между прочим, тяжелый был. Кило триста. Хотя эта тетка наверняка меня обвесила грамм на двести. Но даже кило сто – это не шутка для зубов, не привыкших к таким нагрузкам. Как ты считаешь?
– Я никак не считаю. Я не пробовала никогда таскать в зубах пакеты с апельсинами. Знаешь, даже в голову не приходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Да ерунда, я с детства по деревьям, как обезьяна… И по карнизам тоже… Пакет я зубами держал. Только вот пальто мешало. Пришлось его снять.
– Снять?
– Ну да, снять. Там и оставил, под окном, на улице.
– А если его украдет кто-нибудь?
– Да кому оно нужно… Инга, прости меня. Я, просто растерялся, когда ты закричала. Я испугался, что кто-нибудь услышит. Прибежит в палату и выгонит меня. Я испугался… и напугал тебя… Неужели ты правда подумала, что я…
– А что бы ты подумал на моем месте? Если бы к тебе в палату среди ночи забрался мужик и начал тебя душить?
– Я бы подумал… Я бы подумал что этот самый мужик… который забрался ко мне в палату, наверное, просто очень сильно хочет меня видеть… Что он просто не может ждать до завтра… Это же целых десять часов, подумать только! Я бы подумал, что он мне апельсины принес…
– Ну да, – Инга отстранилась и вытерла слезы краем пододеяльника. – Апельсины. Конечно же, апельсины…
Пакет с апельсинами валялся на полу, источая слабый цитрусовый запах. Наклонившись, Инга потянулась вниз, взяла пакет и переложила его на тумбочку. Вздохнув, снова окинула взглядом своего ночного посетителя.
Вид у посетителя был испуганный и немного жалкий. Совсем не подходящий для маньяка-убийцы. В волосах запутался желтый лист какого-то дерева – наверное, того самого, по которому он взбирался наверх, сжимая в зубах пакет с апельсинами. Впечатляющее зрелище, достойное самых бурных аплодисментов. Липа, которая росла под окном Ингиной палаты, часто вечерами стучала ветками в стекло. Предупреждала, наверное, об опасности. Пыталась объяснить – недалек тот день, когда по ее стволу будет взбираться этот самый маньяк с апельсинами. Апельсины – это так, для прикрытия истинных маньяческих намерений…
Да уж. Теперь, когда на вязанном свитере Горина, в области плеча, образовалось темное пятно, пропитанное Ингиными слезами, подозревать его в преступных намерениях было как-то неловко. Странный все-таки человек… Взрослый мужчина, а ведет себя, как ребенок. И в глубине испуганных глаза – озерные искорки. Ждет, когда она окончательно успокоится, чтобы наконец от души посмеяться над тем, как она приняла его за убийцу. Или за насильника? Или за того и другого сразу? Совсем немного времени прошло с тех пор, как это случилось, а Инга отчего-то уже и не могла вспомнить, о чем же она подумала в тот момент, когда черная тень из ее сна превратилась в живого человека. Она просто испугалась… Испугалась так, что сердце рухнуло вниз и едва не выскочило из груди. И выскочило бы, наверное, если бы умело.
– Ты всегда такой? – спросила она чуть погодя. Горин сидел уже на полу, на корточках, в своей излюбленной позе, только теперь уже не смотрел на нее снизу вверх, а сосредоточенно, наморщив лоб, очищал апельсин.
– Какой? – бросив на Ингу короткий и абсолютно невинный взгляд, он снова вернулся к своему занятию.
– Такой! Для тебя это нормально – лазить ночью по деревьям, пробираться по карнизу, входить не через дверь, а через окно и… Ай! Что ты делаешь?!
Инга зажмурилась – брызги апельсинового сока попали в глаза. Глаза сразу защипало. Подорвавшись с места, он бросился к ней и зачем-то стал дуть ей в глаз. С ума можно было сойти от такой заботливости!
– Да перестать ты в меня дуть! – пробормотала она, отстраняясь. – И сядь наконец, как нормальный человек, на кровать! И почему ты все время на полу сидишь на корточках? И… и я тебе, между прочим, вопрос задала. А ты на него не ответил.
– Говорю же – через дверь они меня пускать не хотели. Поэтому и пришлось через окно, – терпеливо объяснил Горин и послушно опустился на краешек больничной кровати, отогнув уголок пододеяльника. – Вот. Я теперь нормальный?
– Не знаю, – Инга, к своему удивлению, захотела улыбнуться.
Резкие перепады настроения – первый признак нервного расстройства. И не известно еще, кто из них двоих более ненормальный. Горин, который залез к ней в окно с пакетом апельсинов в зубах, или она сама, которая то плачет, то смеется.
Ужас какой-то.
– У меня такое ощущение, что ты теперь от меня никогда не отстанешь, – сказала она слабым голосом в пустоту.
– Не отстану, – подтвердил он, и не подумав обидеться. – И не рассчитывай. И вообще, с чего это я должен от тебя отстать? Если ты меня не помнишь – это еще не значит, что всего того, что было между нами, не было. Оно было. И поэтому я от тебя никогда и ни за что не отстану. А когда ты все вспомнишь, ты мне еще спасибо скажешь.
– Скажи хоть, как тебя зовут, – обреченно вздохнула Инга.
Он протянул ей дольку апельсина. Поднес к губам. Инга, взбунтовавшись против этого интимного жеста, вырывала дольку у него из рук и донесла до рта самостоятельно.
– Вообще-то меня зовут Андрей. Но ты называешь меня Сергеем.
– Это как это? – она едва не поперхнулась апельсином, услышав такую нелепость. – Если Андреем – то почему Сергеем? Это что за ерунда такая?
– И никакая не ерунда, – довольный произведенным эффектом, Горин улыбался. – Имя Андрей тебе не нравится. Так звали твоего одноклассника, который однажды выдавил тебе на голову целый стержень синих чернил. Знаешь, обыкновенный стержень, который бывает в шариковых ручках. Если из стержня вытащить сам шарик, и потом надавить на него… Не помнишь?
– Да что ты несешь?
Горин в ответ пожал плечами.
– Ты сама рассказывала. Он выдавил тебе на волосы целый стержень чернил, и тебе потом пришлось подстричься коротко-коротко. Отрезать свои длинные косы, потому что отмыть чернила было невозможно. Ты тогда училась во втором классе, и было тебе восемь лет. Ты была очень красивой девочкой, похожей на принцессу. А когда подстриглась, стала похожей на мальчика. С тех пор ты возненавидела этого Андрея и заодно всех Андреев на свете. Поэтому и придумала мне новое имя…
Следующую дольку апельсина он тактично вложил ей в ладонь.
– … Вернее, это я сам его придумал. Когда ты призналась, что ненавидишь всех Андреев на свете. Я предложил тебе звать меня Сергеем. Или по фамилии. Чтобы ты меня не ненавидела.
– Я что, на самом деле такая… странная?
– Ты необыкновенная. Совершенно необыкновенная, – с гордостью завил Горин. Как будто в самом существовании такой вот необыкновенной Инги была его личная заслуга. И добавил: – Ешь апельсин. Зря я, что ли, рисковал здоровьем своих зубов? Пакет, между прочим, тяжелый был. Кило триста. Хотя эта тетка наверняка меня обвесила грамм на двести. Но даже кило сто – это не шутка для зубов, не привыкших к таким нагрузкам. Как ты считаешь?
– Я никак не считаю. Я не пробовала никогда таскать в зубах пакеты с апельсинами. Знаешь, даже в голову не приходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68