И щеки пылали, как будто с мороза. Может быть, Павел был прав, и она на самом деле простудилась. Если к вечеру у нее поднимется температура – наверняка он станет ворчать, растолковывай ей всю степень ее неосмотрительности. Будет сидеть рядом, гладить по голове, то и дело прикладывая губы к пылающему лбу, время от времени засовывать градусник под мышку, кормить ее аспирином и медом. Отпаивать горячим чаем, и непременно в бокале будет плавать тонкая долька лимона. Заставит обязательно съесть кожуру, потому что в ней содержатся какие-то особо опасные для простудного вируса вещества. И не ляжет спать до тех пор, пока не убедится, что температура у Инги упала, дыхание успокоилось. А утром напомнит ей, что не стоило выходить из дома в такую погоду. И скажет – видишь, к чему это может привести…
И Инга виновато кивнет в ответ: знаю…
Я – знаю, а ты – даже не догадываешься…
Теперь, когда ситуация относительно прояснилась, она уже жалела, что знает о себе так много. Лучше было бы и дальше теряться в догадках, чем оказаться внезапно лицом к лицу перед проблемой такого мучительного выбора. Впрочем, о чем это она? Какого еще мучительного выбора? Она ведь не совсем еще сошла с ума, чтобы всерьез рассматривать возможность разрыва отношений с мужем. От таких мужей, как Павел Петров, добровольно уходят только дуры. И если Горин не обманул, если она и в самом деле до аварии была близка к тому, чтобы сделать это – что ж, может быть, эта авария случилась не напрасно. Может быть, она спасла ее от неосторожного, опрометчивого поступка, о котором пришлось бы потом жалеть всю жизнь. Вот ведь как получается…
Если бы знать наверняка! Последние несколько дней, после звонка от эксперта службы контроля качества и особенно – после откровенного разговора с Мариной, Инга чувствовала себя, словно в мышеловке. И вот теперь дверца этой мышеловки захлопнулась. Остается только сложить лапки и ждать, что будет дальше.
Механическими движениями Инга стирала пыль с книжных полок. Долго и тщательно, до скрипа, терла зеркало в спальне, предварительно забрызгав его специальным средством. Ходила по квартире с пылесосом, старательно вычищая мягкую мебель и ковровое покрытие на полу. Смотрела, как затягиваются почти невидимые соринки в длинное горло шланга. Вот бы и жизнь свою точно так же… почистить. Убрать из нее все «соринки», чтобы заблестела, как новенькая.
Инга не по-доброму усмехнулась. Время на циферблате часов отображалось какими-то странными скачками. Стрелки то мчались, как сумасшедшие, отматывая долгий круг почти за секунду. То вдруг прилипали к циферблату, и вовсе не двигаясь с места, и тогда Инга замирала и прислушивалась, почти уверенная в том, что часы остановились.
Павел мог прийти домой с минуты на минуту.
Что она ему скажет?
Десятки раз прокручивая в голове сценарий предстоящего разговора, она так и не смогла прийти к какому-то определенному решению. От мысли, что ей снова придется обманывать мужа, на душе становилось тяжело и больно. От мысли, что придется рассказать правду, становилось страшно. К тому же, она до сих пор все еще была не уверена в том, что знает эту правду. В том, что рассказал ей Горин, далеко не все казалось ей сейчас логичным и правдоподобным.
До сих пор, например, не верилось в то, что она оказалась на Набережной по наитию. Не помня и даже не подозревая о том, что эта алея из тонких и высоких лип, высаженных вдоль воды, и была местом их тайных встреч. Разве такое возможно? С другой стороны, никакого другого объяснения на ум не приходило. И в то, что Горин просто выслеживал ее до Набережной от самого дома, тоже не хотелось верить. И еще многое из того, о чем она узнала из его рассказа, вызывало в душе похожее чувство опасливого недоверия. Не приходилось сомневаться лишь в том, что случилось позже, уже потом, после того, как она выбежала из кафе…
Вспоминать эти сумасшедшие поцелуи было просто невыносимо.
А прогнать из памяти – невозможно. Как Инга ни старалась, ничего у нее не получалось.
Услышав, как поворачивается ключ в замочной скважине, она едва не разрыдалась от отчаяния. Так и не решив, что же будет говорить мужу по поводу своей странной прогулки, Инга пребывала теперь в полной растерянности.
Но как только увидела его лицо, поняла сразу – нет, не сможет. Ни за что в жизни не сможет она рассказать сейчас этому человеку о том, что случилось с ней несколько часов назад.
Не сможет – потому что лицо у него было в каплях дождя, и волосы свисали на плечи мокрыми сосульками, и во взгляде было столько тревоги и нежности, что ей стазу же захотелось обнять его, и рассказать ему что-нибудь хорошее про себя, очень хорошее и очень светлое, и ни в коем случае – правду…
А правда, наконец поняла Инга, обнимая мужа за мокрую шею и целуя его в мокрую щеку, заключается в том, что она любит их обоих. И Павла, который сейчас рядом, и Горина, который остался там, на залитой дождем улице, который так безнадежно окликнул ее, когда она уходила.
Вот почему, приняв решение, она и через полгода не смогла осмелиться на разговор с мужем. И разорвать отношения с Гориным тоже не смогла.
Не получилось. И, наверное, никогда уже не получится.
Сейчас, вдыхая его запах, чувствуя на щеке его нежный шепот, она поняла, что ей снова придется приспосабливаться к этой жизни. К мучительному состоянию вечной раздвоенности. И неизвестно, сколько времени это будет продолжаться, когда это закончится… Да и закончится ли вообще? Если даже она сумеет заставить себя не встречаться больше с Гориным – разве сможет больше не думать о нем? Не вспоминать эту залитую дождем улицу, и запах его кожи, и вкус его губ, и дрожь от его прикосновений, и свою безумную готовность последовать за ним в тот момент куда угодно, и полное выпадение из времени и пространства…
– Пашка, – пробормотала она ему в губы, – ну что ты… Что ты, в самом деле… Как маленький… Ну ничего же со мной не случилось… Вот она я, здесь… Дома…
Не ответив, он поцеловал ее. Нежно, едва прикоснувшись к губам. От этого прикосновения по всему телу прокатилась жаркая волна стыда и в голову пришла глупая мысль о том, что надо, наверное, было бы вымыть губы с мылом прежде, чем кидаться в объятия мужа.
Вымыть с мылом и обработать дезинфицирующим средством. Чтобы и следа не осталось…
Павел, конечно же, ничего такого про ее губы не почувствовал. Стоял в темноте коридора, щурился, близко разглядывая ее лицо, и гладил по спине, не отпуская.
– Дождь-то какой, – наконец сказал он, проводя рукой по мокрым волосам. – От машины до подъезда не успел дойти – весь вымок…
– Это он сейчас, наверное, сильнее прошел. Пока я гуляла – просто накрапывал. Перестал даже в одно время.
– Ты с зонтом, надеюсь, гуляла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
И Инга виновато кивнет в ответ: знаю…
Я – знаю, а ты – даже не догадываешься…
Теперь, когда ситуация относительно прояснилась, она уже жалела, что знает о себе так много. Лучше было бы и дальше теряться в догадках, чем оказаться внезапно лицом к лицу перед проблемой такого мучительного выбора. Впрочем, о чем это она? Какого еще мучительного выбора? Она ведь не совсем еще сошла с ума, чтобы всерьез рассматривать возможность разрыва отношений с мужем. От таких мужей, как Павел Петров, добровольно уходят только дуры. И если Горин не обманул, если она и в самом деле до аварии была близка к тому, чтобы сделать это – что ж, может быть, эта авария случилась не напрасно. Может быть, она спасла ее от неосторожного, опрометчивого поступка, о котором пришлось бы потом жалеть всю жизнь. Вот ведь как получается…
Если бы знать наверняка! Последние несколько дней, после звонка от эксперта службы контроля качества и особенно – после откровенного разговора с Мариной, Инга чувствовала себя, словно в мышеловке. И вот теперь дверца этой мышеловки захлопнулась. Остается только сложить лапки и ждать, что будет дальше.
Механическими движениями Инга стирала пыль с книжных полок. Долго и тщательно, до скрипа, терла зеркало в спальне, предварительно забрызгав его специальным средством. Ходила по квартире с пылесосом, старательно вычищая мягкую мебель и ковровое покрытие на полу. Смотрела, как затягиваются почти невидимые соринки в длинное горло шланга. Вот бы и жизнь свою точно так же… почистить. Убрать из нее все «соринки», чтобы заблестела, как новенькая.
Инга не по-доброму усмехнулась. Время на циферблате часов отображалось какими-то странными скачками. Стрелки то мчались, как сумасшедшие, отматывая долгий круг почти за секунду. То вдруг прилипали к циферблату, и вовсе не двигаясь с места, и тогда Инга замирала и прислушивалась, почти уверенная в том, что часы остановились.
Павел мог прийти домой с минуты на минуту.
Что она ему скажет?
Десятки раз прокручивая в голове сценарий предстоящего разговора, она так и не смогла прийти к какому-то определенному решению. От мысли, что ей снова придется обманывать мужа, на душе становилось тяжело и больно. От мысли, что придется рассказать правду, становилось страшно. К тому же, она до сих пор все еще была не уверена в том, что знает эту правду. В том, что рассказал ей Горин, далеко не все казалось ей сейчас логичным и правдоподобным.
До сих пор, например, не верилось в то, что она оказалась на Набережной по наитию. Не помня и даже не подозревая о том, что эта алея из тонких и высоких лип, высаженных вдоль воды, и была местом их тайных встреч. Разве такое возможно? С другой стороны, никакого другого объяснения на ум не приходило. И в то, что Горин просто выслеживал ее до Набережной от самого дома, тоже не хотелось верить. И еще многое из того, о чем она узнала из его рассказа, вызывало в душе похожее чувство опасливого недоверия. Не приходилось сомневаться лишь в том, что случилось позже, уже потом, после того, как она выбежала из кафе…
Вспоминать эти сумасшедшие поцелуи было просто невыносимо.
А прогнать из памяти – невозможно. Как Инга ни старалась, ничего у нее не получалось.
Услышав, как поворачивается ключ в замочной скважине, она едва не разрыдалась от отчаяния. Так и не решив, что же будет говорить мужу по поводу своей странной прогулки, Инга пребывала теперь в полной растерянности.
Но как только увидела его лицо, поняла сразу – нет, не сможет. Ни за что в жизни не сможет она рассказать сейчас этому человеку о том, что случилось с ней несколько часов назад.
Не сможет – потому что лицо у него было в каплях дождя, и волосы свисали на плечи мокрыми сосульками, и во взгляде было столько тревоги и нежности, что ей стазу же захотелось обнять его, и рассказать ему что-нибудь хорошее про себя, очень хорошее и очень светлое, и ни в коем случае – правду…
А правда, наконец поняла Инга, обнимая мужа за мокрую шею и целуя его в мокрую щеку, заключается в том, что она любит их обоих. И Павла, который сейчас рядом, и Горина, который остался там, на залитой дождем улице, который так безнадежно окликнул ее, когда она уходила.
Вот почему, приняв решение, она и через полгода не смогла осмелиться на разговор с мужем. И разорвать отношения с Гориным тоже не смогла.
Не получилось. И, наверное, никогда уже не получится.
Сейчас, вдыхая его запах, чувствуя на щеке его нежный шепот, она поняла, что ей снова придется приспосабливаться к этой жизни. К мучительному состоянию вечной раздвоенности. И неизвестно, сколько времени это будет продолжаться, когда это закончится… Да и закончится ли вообще? Если даже она сумеет заставить себя не встречаться больше с Гориным – разве сможет больше не думать о нем? Не вспоминать эту залитую дождем улицу, и запах его кожи, и вкус его губ, и дрожь от его прикосновений, и свою безумную готовность последовать за ним в тот момент куда угодно, и полное выпадение из времени и пространства…
– Пашка, – пробормотала она ему в губы, – ну что ты… Что ты, в самом деле… Как маленький… Ну ничего же со мной не случилось… Вот она я, здесь… Дома…
Не ответив, он поцеловал ее. Нежно, едва прикоснувшись к губам. От этого прикосновения по всему телу прокатилась жаркая волна стыда и в голову пришла глупая мысль о том, что надо, наверное, было бы вымыть губы с мылом прежде, чем кидаться в объятия мужа.
Вымыть с мылом и обработать дезинфицирующим средством. Чтобы и следа не осталось…
Павел, конечно же, ничего такого про ее губы не почувствовал. Стоял в темноте коридора, щурился, близко разглядывая ее лицо, и гладил по спине, не отпуская.
– Дождь-то какой, – наконец сказал он, проводя рукой по мокрым волосам. – От машины до подъезда не успел дойти – весь вымок…
– Это он сейчас, наверное, сильнее прошел. Пока я гуляла – просто накрапывал. Перестал даже в одно время.
– Ты с зонтом, надеюсь, гуляла?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68