И он сказал, что эта чертова амнезия, которая со мной приключилась… Что она, скорее всего, не является последствием сотрясения. Потому что в случае сотрясения такая амнезия не бывает продолжительной. Он сказал, что потеря памяти – это своеобразная реакция отторжения прошлого. Ну, дословно я не помню, а смысл был именно такой. Вроде бы в прошлом со мной что-то такое случилось… Что-то очень серьезное. Что я пережила какое-то сильное эмоциональное потрясение.
Марина молчала. Но Инга готова была поклясться, что она что-то знает. Знает, но не хочет говорить.
– Ты знаешь, – пролепетала она одними губами. – Я вижу, что ты знаешь. Скажи мне!
– Ерунда какая, – пробормотала Марина. – Ничего такого… Никаких потрясений ты не переживала.
– Не переживала! – отчаянно повторила Инга. – Вот и ты тоже… И Петров то же самое говорил… Не переживала! А мне кажется, что переживала! Что вы оба просто скрываете от меня… Только я не понимаю, зачем! Зачем вы скрываете? Почему не говорите мне?
– Да ты успокойся, – тихо сказала Марина. – Не знаю, что там скрывает от тебя твой Петров. Может, что и скрывает с профилактической целью, чтоб ты не переживала. Только я думаю, что нечего ему от тебя скрывать. И мне тоже – нечего. Правда, Волошина. У тебя абсолютно спокойная жизнь была. А самые глубокие переживания ты испытывала, когда какую-нибудь мелодраму по телевизору смотрела.
– Да при чем здесь телевизор! – взорвалась Инга. – Мелодрама! Я тебе не об этом сейчас говорю!
– Успокойся, – снова повторила Марина. – Успокойся и скажи: ты вообще почему решила, что твой доктор не ошибается? Он-то откуда про тебя знать может? Про твои потрясения? Ну, сама подумай!
– Не знаю, – устало выдохнула Инга. – Не знаю. Но мне почему-то кажется…
– Кажется – креститься надо. Тысячи раз проверенный метод, подружка. Так что перестань себя накручивать. Ты чем больше переживаешь, тем сильнее свое состояние усугубляешь. Успокоишься – и амнезию твою как рукой снимет. Вот увидишь.
Инга вздохнула, поняв, что проиграла. Если Марина что-то знает – уж точно, не скажет. Будет молчать, как партизан на допросе, потому что думает, что Инге лучше не знать ничего.
– А ты не думаешь, что мне виднее? – предприняла она последнюю, слабую, попытку изменить ситуацию в свою пользу.
– Не думаю, – отрезала Марина. – И хватит уже бесполезных разговоров. Пора чай пить… Вареники, я так понимаю, ты доедать не собираешься?
– Не хочется. Нет аппетита.
– Ах, какие мы нежные! И аппетит у нас пропал вместе с памятью! Ладно, ты давай чаем займись, а я посуду вымою.
Чай они пили не долго. Разговор не клеился. Марина в несвойственной ей неторопливой манере сообщала последние новости из жизни общих знакомых. Кто-то из них поменял работу. Кто-то, спасаясь от первых зимних холодов, укатил на две недели к морю в Египет. Маринину тетку обокрали в поезде, а младший брат Марины надумал жениться, не дожидаясь, пока ему исполнится семнадцать.
Инга слушала, но мыслями была далеко. Он не помнила никого из тех, о ком рассказывала Марина. Никого из общих знакомых, ни младшего брата, ни тетку. Все они были для нее, как непонятные сокращения с подробными пояснениями в скобках, обнаруженные в записной книжке. События из их жизни не вызывали никакого интереса. К тому же, она никак не могла избавиться от ощущения, что Марина знает про нее что-то важное. С каждой секундой разговора это ощущение крепло все сильнее. Видимо, ее подруга просто не умела врать.
Странная черта, так редко свойственная взрослым людям. Наверное, при других обстоятельствах это Инге даже понравилось бы. Но сейчас раздражало до крайней степени. Она только рассеянно кивала, слушая рассказы подруги, и лишь изредка подбрасывала незначительные вопросы. А думала о своем.
Черт, что же ей теперь делать? Пытать Марину бесполезно. Если решила не говорить, значит, не скажет. Пытаться разыскать еще каких-то своих знакомых, которые, возможно, смогли бы поведать ей о том, о чем знает, но молчит Марина Позднякова – бессмысленно. Кажется, круг близких людей у Инги Петровой был слишком тесным. Значит, остается только одно – ждать. Снова ждать, когда проснется память, и разбираться во всем самой.
Только вот когда же, интересно, это случится?
Марина, почувствовав настроение Инги, вскоре засобиралась. Задерживать ее Инга не стала. И даже не стала приглашать зайти снова. Так и не смогла совладать с чувством обиды, заполонившим душу.
– Ты не переживай, – снова сказала Марина, прощаясь. – Вот увидишь, все образуется. Для тебя сейчас самое главное – спокойствие.
– А откуда ты знаешь, что для меня сейчас самое главное? – не сдержавшись, раздраженно выпалила Инга.
– Ну вот. Снова начинаешь. Балда ты, Волошина. Это ж и так понятно.
– Может, тебе и понятно. А мне ничего не понятно.
– Ладно, – отмахнулась Марина. – Я вижу, с тобой каши не сваришь. Ты всегда такая – если вбила чего в голову, так не успокоишься, пока… В общем, пока! Не приглашаешь – напрашиваться не буду. Но если захочешь – звони. Примчусь по первому сигналу, быстрее ветра… И я тебя люблю, между прочим!
Стоя в задумчивости возле захлопнувшейся двери, Инга некоторое время ощущала чувство неловкости. Наверное, зря она так с Мариной. Напридумывала себе бог знает что, а теперь еще обижается. Если два самых близких человека в один голо твердят ей о том, что жизнь у нее была спокойной, как у амебы – наверное, все же не стоит сомневаться в их словах и придумывать себе прошлое, полное опасностей и приключений.
Не стоит… Да она бы и не придумывала, если бы не этот чертов звонок представителя службы контроля качества! Зейгмана, как там его, снова забыла… Если бы не этот звонок и если бы не эпизод в больничной палате. И если в правильности выводов экспертизы еще можно было усомниться, то в существовании Горина – вряд ли.
Настроение было окончательно испорчено. И не было сил взять себя в руки. Включить музыкальный канал или какую-нибудь смешную передачу, которых в телевизоре полным-полно в любое время суток на любом канале. Снова достав из шкафа альбом с фотографиями, она рассматривала его целый час, подолгу вглядываясь в незнакомые лица. Когда фотографии заканчивались, Инга начинала листать альбом в обратном направлении, доходила до первой страницы и листала снова.
За этим занятием и застал ее Павел Петров, вернувшийся с работы на целый час раньше обещанного времени.
Он открыл дверь ключом и появился в комнате с огромным букетом белых роз. Инга, увидев это великолепие, на секунду даже перестала дышать. Бутоны были едва раскрывшимися, нежными, и на каждом серебрились и сверкали капельки влаги.
– Пашка, – пробормотала она, вдыхая густой аромат. – Какое чудо…
– Ты любишь розы, – привычно проинформировал ее муж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Марина молчала. Но Инга готова была поклясться, что она что-то знает. Знает, но не хочет говорить.
– Ты знаешь, – пролепетала она одними губами. – Я вижу, что ты знаешь. Скажи мне!
– Ерунда какая, – пробормотала Марина. – Ничего такого… Никаких потрясений ты не переживала.
– Не переживала! – отчаянно повторила Инга. – Вот и ты тоже… И Петров то же самое говорил… Не переживала! А мне кажется, что переживала! Что вы оба просто скрываете от меня… Только я не понимаю, зачем! Зачем вы скрываете? Почему не говорите мне?
– Да ты успокойся, – тихо сказала Марина. – Не знаю, что там скрывает от тебя твой Петров. Может, что и скрывает с профилактической целью, чтоб ты не переживала. Только я думаю, что нечего ему от тебя скрывать. И мне тоже – нечего. Правда, Волошина. У тебя абсолютно спокойная жизнь была. А самые глубокие переживания ты испытывала, когда какую-нибудь мелодраму по телевизору смотрела.
– Да при чем здесь телевизор! – взорвалась Инга. – Мелодрама! Я тебе не об этом сейчас говорю!
– Успокойся, – снова повторила Марина. – Успокойся и скажи: ты вообще почему решила, что твой доктор не ошибается? Он-то откуда про тебя знать может? Про твои потрясения? Ну, сама подумай!
– Не знаю, – устало выдохнула Инга. – Не знаю. Но мне почему-то кажется…
– Кажется – креститься надо. Тысячи раз проверенный метод, подружка. Так что перестань себя накручивать. Ты чем больше переживаешь, тем сильнее свое состояние усугубляешь. Успокоишься – и амнезию твою как рукой снимет. Вот увидишь.
Инга вздохнула, поняв, что проиграла. Если Марина что-то знает – уж точно, не скажет. Будет молчать, как партизан на допросе, потому что думает, что Инге лучше не знать ничего.
– А ты не думаешь, что мне виднее? – предприняла она последнюю, слабую, попытку изменить ситуацию в свою пользу.
– Не думаю, – отрезала Марина. – И хватит уже бесполезных разговоров. Пора чай пить… Вареники, я так понимаю, ты доедать не собираешься?
– Не хочется. Нет аппетита.
– Ах, какие мы нежные! И аппетит у нас пропал вместе с памятью! Ладно, ты давай чаем займись, а я посуду вымою.
Чай они пили не долго. Разговор не клеился. Марина в несвойственной ей неторопливой манере сообщала последние новости из жизни общих знакомых. Кто-то из них поменял работу. Кто-то, спасаясь от первых зимних холодов, укатил на две недели к морю в Египет. Маринину тетку обокрали в поезде, а младший брат Марины надумал жениться, не дожидаясь, пока ему исполнится семнадцать.
Инга слушала, но мыслями была далеко. Он не помнила никого из тех, о ком рассказывала Марина. Никого из общих знакомых, ни младшего брата, ни тетку. Все они были для нее, как непонятные сокращения с подробными пояснениями в скобках, обнаруженные в записной книжке. События из их жизни не вызывали никакого интереса. К тому же, она никак не могла избавиться от ощущения, что Марина знает про нее что-то важное. С каждой секундой разговора это ощущение крепло все сильнее. Видимо, ее подруга просто не умела врать.
Странная черта, так редко свойственная взрослым людям. Наверное, при других обстоятельствах это Инге даже понравилось бы. Но сейчас раздражало до крайней степени. Она только рассеянно кивала, слушая рассказы подруги, и лишь изредка подбрасывала незначительные вопросы. А думала о своем.
Черт, что же ей теперь делать? Пытать Марину бесполезно. Если решила не говорить, значит, не скажет. Пытаться разыскать еще каких-то своих знакомых, которые, возможно, смогли бы поведать ей о том, о чем знает, но молчит Марина Позднякова – бессмысленно. Кажется, круг близких людей у Инги Петровой был слишком тесным. Значит, остается только одно – ждать. Снова ждать, когда проснется память, и разбираться во всем самой.
Только вот когда же, интересно, это случится?
Марина, почувствовав настроение Инги, вскоре засобиралась. Задерживать ее Инга не стала. И даже не стала приглашать зайти снова. Так и не смогла совладать с чувством обиды, заполонившим душу.
– Ты не переживай, – снова сказала Марина, прощаясь. – Вот увидишь, все образуется. Для тебя сейчас самое главное – спокойствие.
– А откуда ты знаешь, что для меня сейчас самое главное? – не сдержавшись, раздраженно выпалила Инга.
– Ну вот. Снова начинаешь. Балда ты, Волошина. Это ж и так понятно.
– Может, тебе и понятно. А мне ничего не понятно.
– Ладно, – отмахнулась Марина. – Я вижу, с тобой каши не сваришь. Ты всегда такая – если вбила чего в голову, так не успокоишься, пока… В общем, пока! Не приглашаешь – напрашиваться не буду. Но если захочешь – звони. Примчусь по первому сигналу, быстрее ветра… И я тебя люблю, между прочим!
Стоя в задумчивости возле захлопнувшейся двери, Инга некоторое время ощущала чувство неловкости. Наверное, зря она так с Мариной. Напридумывала себе бог знает что, а теперь еще обижается. Если два самых близких человека в один голо твердят ей о том, что жизнь у нее была спокойной, как у амебы – наверное, все же не стоит сомневаться в их словах и придумывать себе прошлое, полное опасностей и приключений.
Не стоит… Да она бы и не придумывала, если бы не этот чертов звонок представителя службы контроля качества! Зейгмана, как там его, снова забыла… Если бы не этот звонок и если бы не эпизод в больничной палате. И если в правильности выводов экспертизы еще можно было усомниться, то в существовании Горина – вряд ли.
Настроение было окончательно испорчено. И не было сил взять себя в руки. Включить музыкальный канал или какую-нибудь смешную передачу, которых в телевизоре полным-полно в любое время суток на любом канале. Снова достав из шкафа альбом с фотографиями, она рассматривала его целый час, подолгу вглядываясь в незнакомые лица. Когда фотографии заканчивались, Инга начинала листать альбом в обратном направлении, доходила до первой страницы и листала снова.
За этим занятием и застал ее Павел Петров, вернувшийся с работы на целый час раньше обещанного времени.
Он открыл дверь ключом и появился в комнате с огромным букетом белых роз. Инга, увидев это великолепие, на секунду даже перестала дышать. Бутоны были едва раскрывшимися, нежными, и на каждом серебрились и сверкали капельки влаги.
– Пашка, – пробормотала она, вдыхая густой аромат. – Какое чудо…
– Ты любишь розы, – привычно проинформировал ее муж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68