Через секунду дверь приоткрылась настолько, что стало видно часть стены, покрашенной в темно-бордовый с перламутровым отливом, цвет.
А потом в этом внезапно образовавшемся промежутке мелькнула тень.
Инга могла поклясться, что видела эту тень. Видела, как она шарахнулась в сторону, словно убегая из пределов видимости, опасаясь оказаться замеченной.
Вскрикнув, она резко села в кровати и прижала к себе колени, обхватив их руками.
– Там… – пробормотала она, пугаясь звука собственного голоса. – Там кто-то… Кто-то есть.
Губы не слушались, а язык стал деревянным. Как будто ей только что вкололи внушительную порцию анестезии. Такое ощущение всегда испытываешь в кабинете зубного врача.
– Что? – Павел отстранился и смотрел на нее, явно ничего не понимая.
– Там кто-то… – повторила Инга приглушенным шепотом. И слегка кивнула на дверь. На большее ее не хватило.
Павел встал, зачем-то поправил брюки и джемпер, привычным утренним движением пригладил волосы, сделал несколько шагов по направлению к двери и распахнул ее.
За дверью никого было.
Он вышел на всякий случай в коридор – не для того, конечно, чтобы всерьез убедиться в присутствии постороннего человека в квартире. Дверь была заперта на замок, и открыть ее вот так вот запросто, без звука, было невозможно.
– Тебе показалось, Инга.
Она только мотнула головой из стороны в сторону – нет, ей не показалось. Она видела. Своими собственными глазами видела эту тень. И даже знала, кому эта тень принадлежит. Только как сказать обо всем об этом мужу?
– Я видела, – упрямо пробормотала Инга, все еще неподвижная и притихшая от страха.
– Что ты видела, Инга? Дверь заперта, – терпеливо пояснил Павел. – Стены толстые. Сквозь них, уверяю тебя, никто не мог просочиться. Тебе показалось, девочка. Там никого нет.
– Дверь… Почему дверь в спальню открылась? Она ведь была закрыта!
– Сквозняк, – тихо ответил Павел. Включил свет, подошел к окну, одернул штору и продемонстрировал Инге створку окна. Стеклопакет был слегка приоткрыт в верхней части рамы. – Видишь? Такое бывает… от сквозняка.
Он говорил совершенно спокойно. Ни капли раздражения, ни капли обиды она не услышала в его голосе. И никаких намеков на ее расшатанную психику. На наличие серьезного заболевания, которое, видимо, уже пора начать лечить, иначе потом будет поздно. Ничего такого, что в сложившейся ситуации должно было бы прозвучать и было бы вполне уместно.
В образовавшемся оконном промежутке на фоне черного неба, в самом низу, на стыке с горизонтом, красно-оранжевым пламенем полыхала луна. В ту, другую ночь луна была совершенно не такого, бледно желтого, холодного цвета.
Инга вздохнула. Сощурившись от яркого и бесполезного теперь света, она смотрела на мужа и чувствовала, как страх отступает, а сердце сжимается от жалости. Почти перестает биться, исчезает, а вместо него появляется другое, новое сердце, которое колотится в горле. Ни проглотить, ни выплюнуть это новое сердце...
За эти секунды ее муж постарел лет на десять. Внешне он остался таким же, только глаза потускнели, и плечи безвольно опустились под тяжестью невидимого груза. Смотреть на постаревшего Павла было невыносимо.
– Прости, – тихо сказала Инга и почувствовала, как по щекам заструились слезы.
Он тихо подошел и присел рядом с ней на краешек кровати. Долго смотрел в глаза, а потом стал вытирать слезы ребром ладони.
– Успокойся. Успокойся, моя хорошая. Родная моя, маленькая моя девочка…
После этих слов Инга зарыдала в голос. Господи, да что же это за наваждение такое? Ну почему, почему она не может жить нормальной, спокойной и размеренной жизнью – той, которой жила до аварии? Жизнью, в которой не было слез жалости и беспричинных истерик, не было непонятного страха, постоянно присутствующего, почти живого, физически ощутимого страха? Неужели вместе с памятью она потеряла способность нормально жить? Любить своего мужа, и, черт возьми, спать с ним, как полагается нормальной жене? Неужели это – навсегда?
Легонько прижав к себе, Павел тихо баюкал Ингу, покачиваясь из стороны в строну. Неслышно, одними губами, шептал на ухо все те же ласковые слова, от которых хотелось плакать еще сильнее:
– Девочка моя… Маленькая моя… Моя хорошая…
А она все не могла остановиться. От жалости к себе, от жалости к нему, и от бессилия перед натиском снова нахлынувших воспоминаний – тогда, в больничной палате, она плакала точно так же, и точно таким же мокрым от ее слез стало плечо совсем другого человека…
От этих бесконечно возникающих параллелей можно было сойти с ума. От невозможности высказать все то, что так мучает, можно было сойти с ума вдвойне. И, наверное, сойти с ума было бы проще, чем жить в этом раздвоившемся мире, не понимая, какой из двух так похожих друг на друга миров настоящий. Если бы между беззаботностью безумия и тяжестью здравомыслия можно было бы выбирать, Инга, не сомневаясь, выбрала бы первое.
Поток слез наконец прекратился, судороги, сжимающее горло, отступили. Она отстранилась и попыталась улыбнуться:
– Все нормально. Прости. Наверное, я просто еще не до конца поправилась. Вот и мерещатся всякие ужасы.
– Ничего, – спокойно и нежно ответил Павел. – Все будет нормально. Все образуется. Не переживай и ничего не бойся. Я всегда буду рядом.
Инга кивнула. Коснулась сомкнутыми губами щеки мужа, подставила щеку для ответного поцелуя. Поднявшись, Павел наклонился и стал медленно расстегивать пуговицы на ее халате.
Она сидела, ни шевелясь, застывшая, как ледяная статуя, и наблюдала за тем, как обнажается, освобождаясь от одежды, ее тело. Расстегнув последнюю пуговицу, он помог ей высвободиться из рукавов. Потом все так же спокойно и молча повесил халат на тонкие плечики в шкафу, достал из шкафа пижаму и протянул Инге. Она была совершенно голая, в одних только трусиках, которые сползли ниже бедер.
– Тебе помочь? – спросил он спокойно и ласково, как спрашивают у ребенка.
Инга снова кивнула.
Не обращая внимания на ее голую грудь, он надел на нее пижаму, застегнул пуговицы, расправил воротник из мягкой фланели. Пижамные штаны она надевала уже сама.
– Ложись, – сказал Павел после того, как расправил постель, собрал и положил в комод покрывало и откинул уголок одеяла с той стороны, где спала Инга.
Она послушно легла, вытянувшись на кровати. Наклонившись, он укрыл ее, подоткнув одеяло с краю, быстро поцеловал в висок и вышел из комнаты. Вскоре их кухни донесся легкий запах табачного дыма. Выкурив сигарету, Павел вернулся. Поднял свалившийся на пол ночник, аккуратно поставил его на тумбочку. Разделся, потушил свет и лег рядом с Ингой на своей половине кровати.
Некоторое время они лежали в полной тишине, не касаясь друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
А потом в этом внезапно образовавшемся промежутке мелькнула тень.
Инга могла поклясться, что видела эту тень. Видела, как она шарахнулась в сторону, словно убегая из пределов видимости, опасаясь оказаться замеченной.
Вскрикнув, она резко села в кровати и прижала к себе колени, обхватив их руками.
– Там… – пробормотала она, пугаясь звука собственного голоса. – Там кто-то… Кто-то есть.
Губы не слушались, а язык стал деревянным. Как будто ей только что вкололи внушительную порцию анестезии. Такое ощущение всегда испытываешь в кабинете зубного врача.
– Что? – Павел отстранился и смотрел на нее, явно ничего не понимая.
– Там кто-то… – повторила Инга приглушенным шепотом. И слегка кивнула на дверь. На большее ее не хватило.
Павел встал, зачем-то поправил брюки и джемпер, привычным утренним движением пригладил волосы, сделал несколько шагов по направлению к двери и распахнул ее.
За дверью никого было.
Он вышел на всякий случай в коридор – не для того, конечно, чтобы всерьез убедиться в присутствии постороннего человека в квартире. Дверь была заперта на замок, и открыть ее вот так вот запросто, без звука, было невозможно.
– Тебе показалось, Инга.
Она только мотнула головой из стороны в сторону – нет, ей не показалось. Она видела. Своими собственными глазами видела эту тень. И даже знала, кому эта тень принадлежит. Только как сказать обо всем об этом мужу?
– Я видела, – упрямо пробормотала Инга, все еще неподвижная и притихшая от страха.
– Что ты видела, Инга? Дверь заперта, – терпеливо пояснил Павел. – Стены толстые. Сквозь них, уверяю тебя, никто не мог просочиться. Тебе показалось, девочка. Там никого нет.
– Дверь… Почему дверь в спальню открылась? Она ведь была закрыта!
– Сквозняк, – тихо ответил Павел. Включил свет, подошел к окну, одернул штору и продемонстрировал Инге створку окна. Стеклопакет был слегка приоткрыт в верхней части рамы. – Видишь? Такое бывает… от сквозняка.
Он говорил совершенно спокойно. Ни капли раздражения, ни капли обиды она не услышала в его голосе. И никаких намеков на ее расшатанную психику. На наличие серьезного заболевания, которое, видимо, уже пора начать лечить, иначе потом будет поздно. Ничего такого, что в сложившейся ситуации должно было бы прозвучать и было бы вполне уместно.
В образовавшемся оконном промежутке на фоне черного неба, в самом низу, на стыке с горизонтом, красно-оранжевым пламенем полыхала луна. В ту, другую ночь луна была совершенно не такого, бледно желтого, холодного цвета.
Инга вздохнула. Сощурившись от яркого и бесполезного теперь света, она смотрела на мужа и чувствовала, как страх отступает, а сердце сжимается от жалости. Почти перестает биться, исчезает, а вместо него появляется другое, новое сердце, которое колотится в горле. Ни проглотить, ни выплюнуть это новое сердце...
За эти секунды ее муж постарел лет на десять. Внешне он остался таким же, только глаза потускнели, и плечи безвольно опустились под тяжестью невидимого груза. Смотреть на постаревшего Павла было невыносимо.
– Прости, – тихо сказала Инга и почувствовала, как по щекам заструились слезы.
Он тихо подошел и присел рядом с ней на краешек кровати. Долго смотрел в глаза, а потом стал вытирать слезы ребром ладони.
– Успокойся. Успокойся, моя хорошая. Родная моя, маленькая моя девочка…
После этих слов Инга зарыдала в голос. Господи, да что же это за наваждение такое? Ну почему, почему она не может жить нормальной, спокойной и размеренной жизнью – той, которой жила до аварии? Жизнью, в которой не было слез жалости и беспричинных истерик, не было непонятного страха, постоянно присутствующего, почти живого, физически ощутимого страха? Неужели вместе с памятью она потеряла способность нормально жить? Любить своего мужа, и, черт возьми, спать с ним, как полагается нормальной жене? Неужели это – навсегда?
Легонько прижав к себе, Павел тихо баюкал Ингу, покачиваясь из стороны в строну. Неслышно, одними губами, шептал на ухо все те же ласковые слова, от которых хотелось плакать еще сильнее:
– Девочка моя… Маленькая моя… Моя хорошая…
А она все не могла остановиться. От жалости к себе, от жалости к нему, и от бессилия перед натиском снова нахлынувших воспоминаний – тогда, в больничной палате, она плакала точно так же, и точно таким же мокрым от ее слез стало плечо совсем другого человека…
От этих бесконечно возникающих параллелей можно было сойти с ума. От невозможности высказать все то, что так мучает, можно было сойти с ума вдвойне. И, наверное, сойти с ума было бы проще, чем жить в этом раздвоившемся мире, не понимая, какой из двух так похожих друг на друга миров настоящий. Если бы между беззаботностью безумия и тяжестью здравомыслия можно было бы выбирать, Инга, не сомневаясь, выбрала бы первое.
Поток слез наконец прекратился, судороги, сжимающее горло, отступили. Она отстранилась и попыталась улыбнуться:
– Все нормально. Прости. Наверное, я просто еще не до конца поправилась. Вот и мерещатся всякие ужасы.
– Ничего, – спокойно и нежно ответил Павел. – Все будет нормально. Все образуется. Не переживай и ничего не бойся. Я всегда буду рядом.
Инга кивнула. Коснулась сомкнутыми губами щеки мужа, подставила щеку для ответного поцелуя. Поднявшись, Павел наклонился и стал медленно расстегивать пуговицы на ее халате.
Она сидела, ни шевелясь, застывшая, как ледяная статуя, и наблюдала за тем, как обнажается, освобождаясь от одежды, ее тело. Расстегнув последнюю пуговицу, он помог ей высвободиться из рукавов. Потом все так же спокойно и молча повесил халат на тонкие плечики в шкафу, достал из шкафа пижаму и протянул Инге. Она была совершенно голая, в одних только трусиках, которые сползли ниже бедер.
– Тебе помочь? – спросил он спокойно и ласково, как спрашивают у ребенка.
Инга снова кивнула.
Не обращая внимания на ее голую грудь, он надел на нее пижаму, застегнул пуговицы, расправил воротник из мягкой фланели. Пижамные штаны она надевала уже сама.
– Ложись, – сказал Павел после того, как расправил постель, собрал и положил в комод покрывало и откинул уголок одеяла с той стороны, где спала Инга.
Она послушно легла, вытянувшись на кровати. Наклонившись, он укрыл ее, подоткнув одеяло с краю, быстро поцеловал в висок и вышел из комнаты. Вскоре их кухни донесся легкий запах табачного дыма. Выкурив сигарету, Павел вернулся. Поднял свалившийся на пол ночник, аккуратно поставил его на тумбочку. Разделся, потушил свет и лег рядом с Ингой на своей половине кровати.
Некоторое время они лежали в полной тишине, не касаясь друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68