* * *
– Память вернется к вам.
Слова гулким эхом отразились от стен, и некоторое время еще висели в воздухе, прямо над кроватью. Слова пропитывались больничным запахом и приобретали привкус лекарства. Успокоительной таблетки, той самой, что лежала сейчас на тумбочке. Сколько таких таблеток за прошедшие с момента аварии дни она уже проглотила? И сколько раз она уже слышала эти слова? Сто, а может быть, двести раз? «Память вернется к вам», – говорил ей каждое утро, каждый вечер и каждый день доктор Истомин. «Память вернется к вам», – твердили медсестры, пряча в глазах неуместную жалость с приторным привкусом любопытства. Инга слышала, как они шептались за дверью палаты: «Что, совсем ничего? Вообще ничего не помнит?» «Память вернется к вам», – говорили невропатологи, дежурные врачи, даже санитарка баба Тася не преминула выразить свою уверенность в том, что Ингина память вернется.
Они все были уверены в этом. Как будто знали, что Ингина память просто вышла во двор покурить. Как будто видели, как она спускалась по лестнице, как обернулась, махнула рукой… «Эй! Передайте Инге Петровой, я скоро вернусь. Пусть не тревожится…»
Она уже не слушала никого. Шок от случившегося остался позади, она пережила и это, хотя до сих пор не понимала, как. Все твердили ей про аварию, но никто не знал, что никакая, даже самая страшная на свете авария, не сравнится с тем ощущением полной потери ощущения собственного бытия, которое пережила она в момент возвращения сознания. Ни о какой аварии она понятия не имела. Не помнить аварию – это было совсем не страшно. Гораздо страшнее был вопрос, постоянно звучащий в голове, настойчиво требующий ответа. Совершенно идиотский с точки зрения нормального человека вопрос.
«Кто я?»
На следующее утро, в промежутках между приступами головной боли, она узнала о том, что ее зовут Инга. Инга Петрова. Бригада врачей обнаружила документы в кармане ее куртки. Фотография на паспорте не оставляла сомнений в том, что она и есть Инга Петрова.
Тысячи раз мысленно она повторила про себя это имя. Загадала: если будет настырно твердить его до позднего вечера, то память сдастся. Память откликнется – ведь целых двадцать шесть лет, если верить паспорту, ее называли этим именем.
Память не откликнулась. С тем же успехом Инга могла бы до позднего вечера снова и снова повторять какую-нибудь собачью кличку, или имя звезды Голливуда, или абсолютно бессмысленный набор гласных и согласных звуков – результат был бы тем же самым. Слово «Инга» ни о чем не говорило. Ни о чем не напоминало. Оно было ни на что не похоже. Ни на что, кроме… кроме окончания глаголов настоящего времени в английской грамматике.
Вот ведь как – английские глаголы она не забыла. И много еще чего не забыла. Первый, самый ужасный день в больничной палате весь без остатка был заполнен этими странными открытиями. Я знаю, что такое окно, думала Инга, когда смотрела в окно. Я помню, что такое ветер, думала Инга, кутаясь в больничное одеяло, когда из приоткрытой форточки залетал в палату холодный осенний ветер. Я помню, что такое больница, убеждалась Инга, вдыхая запах лекарств и прислушиваясь к характерным звукам за стеной. Каждый предмет из окружающей ее обстановки был подвергнут этому необычному анализу. И каждый раз память отзывалась. Легко и спокойно: «Осень? Боже, что за вопрос! Осень – разноцветное время года, с запахом прелой земли и сгорающих листьев, предшествует зиме… Зима? Легче легкого! Зима белая, снежная, холодная, зимой бывает Новый год, елка… Елка? Елка зеленая, колючая, пахнет елкой… Инга? Инга Петрова? Инга Петрова…»
На этом вопросе память каждый раз спотыкалась. Имя ни о чем ей не говорило. Фотография в паспорте ни о чем не говорила. Отражение в зеркале ни о чем не говорило. Ей казалось, что ее обманули. Подсунули чужие документы, подменили лицо. Она проводила кончиками пальцев за ушами, пытаясь отыскать шрамы, следы от пластической операции. Ничего не находила. Снова смотрела на фотографию в паспорте. Снова подносила к лицу зеркало. Смотрела подолгу в незнакомые глаза, пытаясь привыкнуть. Это мои глаза, шептала она беззвучно. Это – я. Я, Инга Петрова…
Инга Петрова. Вымышленный персонаж. Пластмассовая кукла с пустой головой.
«Вам повезло, что вы остались живы! В таких авариях люди не выживают!» – сказал ей как-то, рассердившись, доктор. Этот мужчина с абсолютно седой головой и грустными темно-карими глазами, конечно же, был ни в чем не виноват. Поэтому она не стала грубить ему в ответ, не стала объяснять что понятие жизни не некоторых частных случаях бывает весьма относительным.
На третий день пребывания в больнице она сдалась: стало очевидно, что ни собственное имя, ни фотография, ни отражение в зеркале ей так ни о чем и не скажут. Зеркало – крошечный прямоугольник, бывшая крышка от чьей-то пудреницы – она отдала обратно заботливой медсестре Маше. Паспорт засунула в тумбочку, в самую глубину пустого выдвижного ящика. Визуальные ощущения оказались бесполезным орудием в борьбе с уснувшей памятью. Окончательно смирившись с этим, она долго лежала на спине, уставившись в потолок, потом перевернулась на бок – и вдруг поймала себя на мысли, что лежать на спине ей было гораздо удобнее и приятнее.
Ощущения, которые испытала Инга, сделав это открытие, были почти счастьем. Вот ведь, оказывается, она предпочитает лежать на спине. Это ее собственное, ее личное предпочтение, оно уж точно принадлежит ей, и этого у нее никто не отнимет. Вдохновившись этим открытием, она сосредоточилась на своих внутренних ощущениях. Сходя с ума от нетерпения, дождалась наконец, когда в палату заглянет санитарка и позовет на завтрак. Манная каша – почти холодная, с различимыми бугорками слипшейся непроверенной крупы – Инга дегустировала ее с затаенным трепетом, полностью отключившись от внешнего мира, сосредоточившись на своих вкусовых ощущениях, будто от них сейчас зависела ее жизнь. После третьей ложки сомнений в том, что манная каша ей не нравится, не оставалось. Кусочек сливочного масла на тарелке, здесь же – два куска хлеба, черный и белый. Белый хлеб с маслом почти сразу вызвал чувство протеста, зато черный хлеб, намазанный маслом, понравился. Сладкий некрепкий чай остался недопитым. Видимо, она предпочитает крепкий и несладкий.
Вскоре после завтрака из приоткрытого окна в палату залетел слабый запах табачного дыма. Как ошпаренная, Инга вскочила с кровати. Голова закружилась – она едва удержалась на ногах, оперлась рукой о стену, не собираясь сдаваться. Комната для курения находилась в дальнем конце коридора. Женщина средних лет, присев на край чугунной батареи, в одиночестве докуривала «Мальборо-лайт», пачка виднелась из кармана ее больничного халата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68