Не думая о страданиях, которые она причиняет мужу, не заботясь о последствиях возможного разоблачения?
Или, может быть, она все таки думала? Заботилась?
Но тогда – почему? Почему, черт возьми, она завела себе любовника?
Может быть, она была нимфоманкой, сексуально озабоченной девицей, нуждающейся ежесуточно в таком количестве оргазмов, которое не в состоянии обеспечить один мужчина со средними способностями?
Глупость какая. Куда же оно в таком случае подевалось, это ее нимфоманство? Может, его отшибло вместе с памятью? Вряд ли, подумала Инга, вяло улыбнувшись. Кажется, она сильно ударилась только головой, а другие места не очень-то пострадали.
До встречи с Гориным, то ли Сергеем, то ли Андреем, она жила абсолютно безмятежно. Для чего нужно было рисковать этой безмятежностью, этим спокойствием, душевным и телесным комфортом? Какой в этом смысл?
Остановив неподвижный взгляд на экране телевизора, Инга некоторое время наблюдала за игроками, бегающими по полю. В этот момент камера приблизилась, и она увидела залитое потом лицо молодого парня.
Блеск в глазах и упрямо сжатые губы.
«Я люблю тебя, а ты любишь меня, – тихо шепнула память голосом Горина. То ли Андрея, то ли Сергея. И добавила, уже совсем тихо: – Ты любишь – меня».
Вот он, смысл, на поиски которого не стоило тратить столько времени. Инга горько усмехнулась: на самом деле, все абсолютно просто. По-другому не получается. Один ответ на сто вопросов, на все эти бесконечные «зачем» и «почему». Классический любовный треугольник, в котором третьим лишним оказался ее муж, Павел Петров.
Павел Петров с взъерошенными волосами. В белой футболке с тонкими лампасами, в смешных широких трикошках. Павел Петров с его ласковым взглядом, с его неистребимой нежностью во взгляде и в прикосновениях, с его терпением и заботой. Павел Петров, который любит ее так, что сила и жар этой любви чувствуется на расстоянии. Любит – и даже не подозревает о том, что его любовь уже давно не нужна Инге.
Ей вдруг стало так жалко его, этого большого и сильного человека. Так, как может быть жалко только ребенка, не подозревающего о страшной жестокости окружающего мира и абсолютно беспомощного перед этой жестокостью. Не готового к ней, не заслужившего ее.
«Ты любишь – меня».
Некоторое время она сидела без движения, с застывшим взглядом, пытаясь привыкнуть к этой мысли. Пытаясь принять ситуацию такой, какая она есть.
Привыкнуть не получалось. И принять тоже не получалось.
Что-то было не так. Как будто в этой цепочке причин и следствий до сих пор не хватало одного звена, и от этого края ее не могли соединиться, образовав целую замкнутую окружность. Какой-то нерасшифрованный подсознанием сигнал нарушал стройную мелодию правдоподобия, лишая ее благозвучности.
В полной тишине она просидела, наверное, целый час, снова и снова пытаясь расшифровать этот не исчезающий, настойчивый сигнал подсознания. И наконец поняла, что именно не дает ей покоя.
Нет ничего сверхъестественного в том, что она смогла полюбить другого человека, будучи замужем. Такое случается сплошь и рядом, и дело совсем не в том, хорош или плох Павел Петров. Павел Петров здесь вообще ни при чем. Дело только в ней, в Инге.
Конечно же, она могла встретить и полюбить другого человека. Такое случается.
Но вот чего она сделать не могла совершенно точно – это в течение двух лет скрывать свою связь от мужа. Она бы призналась ему. Призналась бы сразу после того, как это случилось. И выбрала бы из двух мужчин кого-то одного. Если бы этим мужчиной оказался Горин – она бы ушла от Павла. Если бы им оказался Павел – не было никаких отношений на стороне протяженностью в два года.
Она знала, что поступила бы именно так. Это осознание было абсолютно прозрачным и четким, и оно было никак не связано с памятью. Оно существовало внутри отдельно от всего, его нельзя было отождествить ни с рассудком, ни с интуицией. В нем невозможно было усомниться.
Карточный домик ее умозаключений рухнул. Смысл снова был потерян, как будто невидимая камера, фиксирующая события ее прошлого, снова отодвинулась, переключившись на обзорную съемку.
Тогда, может быть, этот Горин ее просто загипнотизировал? Внушил ощущение давней привязанности, отключил ее подсознание, подавляя сигнал протеста, подчинил своей воле, воспользовавшись ее беспомощностью?
В памяти один за другим промелькнули отрывочные эпизоды той ночи в больничной палате. Нет, подумала Инга, прижимая ладони к запылавшим щекам. Беспомощной в ту ночь она не была. Какой угодно, только не беспомощной. И сознание у нее было совершенно ясным, а никаким не затуманенным. И Горин этот совсем был не похож… на графа Калиостро. Никакого сигнала протеста он не подавлял, по той простой причине, что подавлять было нечего. Поэтому не стоит придумывать глупые оправдания. Все случилось по обоюдному согласию. И в каждую секунду этой близости Инга чувствовала, что она обнимает и принимает в себя не чужого человека. А проснувшись на следующее утро, она почувствовала себя счастливой.
Ну не приснилось же! Не придумала же она все это!
Или все-таки придумала?
Может быть, и правда, нет никакого Сергея-Андрея, а есть только черепно-мозговая травма и ее последствия?
Неужели она сходит с ума?
От этой мысли стало холодно. Как будто она только что проглотила огромный и круглый комок льда, который застрял в горле и теперь начал медленно таять, распространяя по всему телу отвратительный мятный привкус.
Лучше не думать об этом. Такие мысли до добра не доведут, это точно. Нужно заставить себя встать с дивана, пойти на кухню и выпить чашку крепкого горячего чая. Нужно согреться, а потом заняться какими-нибудь домашними делами. Помыть полы, например, а лучше затеять генеральную уборку с мытьем окон и перетряхиванием содержимого всех шкафов. Загнать себя так, чтобы к вечеру свалиться от усталости и заснуть без мыслей, а утром, проснувшись, снова затеять генеральную уборку с мытьем уже чистых окон и перетряхиванием…
А ведь было в его появлении что-то странное, подумала Инга спустя секунду после того, как запретила себе думать об этом. И в его появлении, и в его исчезновении было что-то… неправильное. Первый раз он вошел через дверь, выглядел и вел себя как вполне нормальный... вполне существующий, если можно так сказать, человек. Потом она заснула. Допустим, в этом нет ничего странного – наверняка, среди таблеток, которыми беспрестанно пичкали ее в больнице, было и снотворное. Она заснула. А когда проснулась, в палате, кроме нее, никого не было. Его рассказ о том, как они встретились, превратился в отголосок ее сна, и в первые секунды после пробуждения невозможно было оттыкать грань между сном и реальностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Или, может быть, она все таки думала? Заботилась?
Но тогда – почему? Почему, черт возьми, она завела себе любовника?
Может быть, она была нимфоманкой, сексуально озабоченной девицей, нуждающейся ежесуточно в таком количестве оргазмов, которое не в состоянии обеспечить один мужчина со средними способностями?
Глупость какая. Куда же оно в таком случае подевалось, это ее нимфоманство? Может, его отшибло вместе с памятью? Вряд ли, подумала Инга, вяло улыбнувшись. Кажется, она сильно ударилась только головой, а другие места не очень-то пострадали.
До встречи с Гориным, то ли Сергеем, то ли Андреем, она жила абсолютно безмятежно. Для чего нужно было рисковать этой безмятежностью, этим спокойствием, душевным и телесным комфортом? Какой в этом смысл?
Остановив неподвижный взгляд на экране телевизора, Инга некоторое время наблюдала за игроками, бегающими по полю. В этот момент камера приблизилась, и она увидела залитое потом лицо молодого парня.
Блеск в глазах и упрямо сжатые губы.
«Я люблю тебя, а ты любишь меня, – тихо шепнула память голосом Горина. То ли Андрея, то ли Сергея. И добавила, уже совсем тихо: – Ты любишь – меня».
Вот он, смысл, на поиски которого не стоило тратить столько времени. Инга горько усмехнулась: на самом деле, все абсолютно просто. По-другому не получается. Один ответ на сто вопросов, на все эти бесконечные «зачем» и «почему». Классический любовный треугольник, в котором третьим лишним оказался ее муж, Павел Петров.
Павел Петров с взъерошенными волосами. В белой футболке с тонкими лампасами, в смешных широких трикошках. Павел Петров с его ласковым взглядом, с его неистребимой нежностью во взгляде и в прикосновениях, с его терпением и заботой. Павел Петров, который любит ее так, что сила и жар этой любви чувствуется на расстоянии. Любит – и даже не подозревает о том, что его любовь уже давно не нужна Инге.
Ей вдруг стало так жалко его, этого большого и сильного человека. Так, как может быть жалко только ребенка, не подозревающего о страшной жестокости окружающего мира и абсолютно беспомощного перед этой жестокостью. Не готового к ней, не заслужившего ее.
«Ты любишь – меня».
Некоторое время она сидела без движения, с застывшим взглядом, пытаясь привыкнуть к этой мысли. Пытаясь принять ситуацию такой, какая она есть.
Привыкнуть не получалось. И принять тоже не получалось.
Что-то было не так. Как будто в этой цепочке причин и следствий до сих пор не хватало одного звена, и от этого края ее не могли соединиться, образовав целую замкнутую окружность. Какой-то нерасшифрованный подсознанием сигнал нарушал стройную мелодию правдоподобия, лишая ее благозвучности.
В полной тишине она просидела, наверное, целый час, снова и снова пытаясь расшифровать этот не исчезающий, настойчивый сигнал подсознания. И наконец поняла, что именно не дает ей покоя.
Нет ничего сверхъестественного в том, что она смогла полюбить другого человека, будучи замужем. Такое случается сплошь и рядом, и дело совсем не в том, хорош или плох Павел Петров. Павел Петров здесь вообще ни при чем. Дело только в ней, в Инге.
Конечно же, она могла встретить и полюбить другого человека. Такое случается.
Но вот чего она сделать не могла совершенно точно – это в течение двух лет скрывать свою связь от мужа. Она бы призналась ему. Призналась бы сразу после того, как это случилось. И выбрала бы из двух мужчин кого-то одного. Если бы этим мужчиной оказался Горин – она бы ушла от Павла. Если бы им оказался Павел – не было никаких отношений на стороне протяженностью в два года.
Она знала, что поступила бы именно так. Это осознание было абсолютно прозрачным и четким, и оно было никак не связано с памятью. Оно существовало внутри отдельно от всего, его нельзя было отождествить ни с рассудком, ни с интуицией. В нем невозможно было усомниться.
Карточный домик ее умозаключений рухнул. Смысл снова был потерян, как будто невидимая камера, фиксирующая события ее прошлого, снова отодвинулась, переключившись на обзорную съемку.
Тогда, может быть, этот Горин ее просто загипнотизировал? Внушил ощущение давней привязанности, отключил ее подсознание, подавляя сигнал протеста, подчинил своей воле, воспользовавшись ее беспомощностью?
В памяти один за другим промелькнули отрывочные эпизоды той ночи в больничной палате. Нет, подумала Инга, прижимая ладони к запылавшим щекам. Беспомощной в ту ночь она не была. Какой угодно, только не беспомощной. И сознание у нее было совершенно ясным, а никаким не затуманенным. И Горин этот совсем был не похож… на графа Калиостро. Никакого сигнала протеста он не подавлял, по той простой причине, что подавлять было нечего. Поэтому не стоит придумывать глупые оправдания. Все случилось по обоюдному согласию. И в каждую секунду этой близости Инга чувствовала, что она обнимает и принимает в себя не чужого человека. А проснувшись на следующее утро, она почувствовала себя счастливой.
Ну не приснилось же! Не придумала же она все это!
Или все-таки придумала?
Может быть, и правда, нет никакого Сергея-Андрея, а есть только черепно-мозговая травма и ее последствия?
Неужели она сходит с ума?
От этой мысли стало холодно. Как будто она только что проглотила огромный и круглый комок льда, который застрял в горле и теперь начал медленно таять, распространяя по всему телу отвратительный мятный привкус.
Лучше не думать об этом. Такие мысли до добра не доведут, это точно. Нужно заставить себя встать с дивана, пойти на кухню и выпить чашку крепкого горячего чая. Нужно согреться, а потом заняться какими-нибудь домашними делами. Помыть полы, например, а лучше затеять генеральную уборку с мытьем окон и перетряхиванием содержимого всех шкафов. Загнать себя так, чтобы к вечеру свалиться от усталости и заснуть без мыслей, а утром, проснувшись, снова затеять генеральную уборку с мытьем уже чистых окон и перетряхиванием…
А ведь было в его появлении что-то странное, подумала Инга спустя секунду после того, как запретила себе думать об этом. И в его появлении, и в его исчезновении было что-то… неправильное. Первый раз он вошел через дверь, выглядел и вел себя как вполне нормальный... вполне существующий, если можно так сказать, человек. Потом она заснула. Допустим, в этом нет ничего странного – наверняка, среди таблеток, которыми беспрестанно пичкали ее в больнице, было и снотворное. Она заснула. А когда проснулась, в палате, кроме нее, никого не было. Его рассказ о том, как они встретились, превратился в отголосок ее сна, и в первые секунды после пробуждения невозможно было оттыкать грань между сном и реальностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68