– Молодая еще, конечно, – добавил Храмов, не то осуждая, не то сомневаясь в чем-то. – Так кто же поедет? – спросил Лобанов. – Ты или я?
Храмов посмотрел на него слегка удивленно. Он не привык, чтобы его деловитый и решительный начальник колебался в таких простых вопросах. Лобанов поймал этот удивленный взгляд и, хмурясь, сказал:
– Сейчас мы с ней договоримся.
Он снял трубку и поспешно, будто прогоняя охватившее его на миг смущение, набрал нужный номер.
К телефону подошел сначала кто-то другой, и только потом раздался знакомый голос.
– Наталья Михайловна, тысячу извинений, это снова Лобанов вас беспокоит, – бодро, пожалуй даже слишком бодро, произнес он, искоса взглянув на спокойно курившего Храмова. – Тут несколько изменились обстоятельства. Хотелось бы вас повидать. Да и… в общем повидать, – сбивчиво и сердито закончил он.
– Меня или больного?
«Улыбается. Конечно, улыбается, черт возьми».
– Сначала вас, а потом его, завтра.
– Ну что ж, приезжайте. Только до четырех, можно?
– Постараюсь. А вы… так рано уходите?
– Нет. Мы вообще до шести. Но сегодня… Мне надо за сыном зайти, в детский сад:
– Понимаю, понимаю, – торопливо произнес Лобанов. – Ну конечно.
Он медленно опустил трубку, ощущая какую-то непривычную горечь в душе, и мстительно подумал: «Вот так. У всех сыновья. Все правильно». И сказал Храмову:
– За сыном идет, в детский сад.
– Кто? – не сразу понял тот. – Врач?
– Не я же, – буркнул в ответ Лобанов и неожидан но подумал, что, пожалуй, с удовольствием пошел бы в детский сад за своим сыном. Интересно, какой бы у него был сын? Но он тут же прогнал эти глупые, не к месту пришедшие мысли и деловито добавил: – Просит приехать до четырех. – Он посмотрел на часы. – А сейчас уже без четверти два.
В этот момент зазвонил внутренний телефон, и Лобанов рывком снял трубку.
– Слушаюсь, товарищ комиссар. Буду.
– Через полчаса совещание у него, – с непонятным облегчением объявил он Храмову. – Поедешь сам. Узнай, как себя ведет, когда завтра нам приехать, где лучше побеседовать и можно ли будет его завтра вечером забрать на часок. Или нет, о вечере ничего не говори, а узнай… Когда Храмов, наконец ушел, удивляясь про себя странной нервозности начальника и объясняя ее исключительно тем, что предстоит им завтра, Лобанов решительно убрал в сейф бумаги со стола, еще раз взглянул на часы и отправился к дежурному.
– Вызывай по спецсвязи Москву. Коршунова. Быстренько.
Москва ответила почти мгновенно, а еще через минуту к телефону подошел Коршунов.
– Телепатия, – засмеялся он. – Я как раз собрался звонить тебе. Какие новости, старик? Ты же без этого не позвонишь.
– Получили привет от дяди. Завтра вечером будем брать племянников. Но перед этим…
Коршунов слушал внимательно, не перебивая, не задавая вопросов, позволяя выговориться до конца, и именно так, как хотелось бы собеседнику. Он даже чуть помедлил с ответом, ожидая, не сообщит ли Лобанов что-нибудь еще, и только потом сказал:
– Ну что ж. Итак, начинаем, старик, новое дело. Очень серьезное. Пора добираться до дяди. А то все на племянников натыкаемся. Но ты что-то слишком волнуешься, по-моему. Что у тебя там еще случилось?
Лобанов смущенно кашлянул. Это же надо! Свои тут ничего не заметили, а этот из Москвы что-то учуял.
– Согласно вашим указаниям жениться надумал, – грубовато пошутил он. – А она не согласна.
Вопреки ожиданию, Коршунов шутки не принял.
– Тогда понятно, – коротко ответил он и перевел разговор на Семенова. – Держи меня в курсе. Дело серьезней, чем ты думаешь, старик.
Лобанову нестерпимо захотелось расспросить подробности. Выходит, Коршунову известно что-то такое, чего не знает он сам? Но пришлось проститься: у комиссара уже начиналось совещание.
«Итак, начинаем новое .цело, – думал Лобанов, шагая по коридору, – «снова вышли на тропу войны», – вдруг пришли ему на память слова из давно забытых, в детстве когда-то читанных книг.
Утром пошел дождь, первый дождь в этом году унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным: и низкое, серое небо, и придавленные им, тоже как будто посеревшие дома, и поникшие, голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.
Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, – раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. – Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.
Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.
Но вот показался наконец седьмой корпус.
Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.
Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.
«Профессор», – решил Лобанов.
В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:
– Тута они все.
Лобанов толкнул дверь.
Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других – а врачей в комнате было человек шесть или семь, – подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.
– Здравствуйте, Лобанов, – коротко произнес он.
Она поднялась и с улыбкой протянула руку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Храмов посмотрел на него слегка удивленно. Он не привык, чтобы его деловитый и решительный начальник колебался в таких простых вопросах. Лобанов поймал этот удивленный взгляд и, хмурясь, сказал:
– Сейчас мы с ней договоримся.
Он снял трубку и поспешно, будто прогоняя охватившее его на миг смущение, набрал нужный номер.
К телефону подошел сначала кто-то другой, и только потом раздался знакомый голос.
– Наталья Михайловна, тысячу извинений, это снова Лобанов вас беспокоит, – бодро, пожалуй даже слишком бодро, произнес он, искоса взглянув на спокойно курившего Храмова. – Тут несколько изменились обстоятельства. Хотелось бы вас повидать. Да и… в общем повидать, – сбивчиво и сердито закончил он.
– Меня или больного?
«Улыбается. Конечно, улыбается, черт возьми».
– Сначала вас, а потом его, завтра.
– Ну что ж, приезжайте. Только до четырех, можно?
– Постараюсь. А вы… так рано уходите?
– Нет. Мы вообще до шести. Но сегодня… Мне надо за сыном зайти, в детский сад:
– Понимаю, понимаю, – торопливо произнес Лобанов. – Ну конечно.
Он медленно опустил трубку, ощущая какую-то непривычную горечь в душе, и мстительно подумал: «Вот так. У всех сыновья. Все правильно». И сказал Храмову:
– За сыном идет, в детский сад.
– Кто? – не сразу понял тот. – Врач?
– Не я же, – буркнул в ответ Лобанов и неожидан но подумал, что, пожалуй, с удовольствием пошел бы в детский сад за своим сыном. Интересно, какой бы у него был сын? Но он тут же прогнал эти глупые, не к месту пришедшие мысли и деловито добавил: – Просит приехать до четырех. – Он посмотрел на часы. – А сейчас уже без четверти два.
В этот момент зазвонил внутренний телефон, и Лобанов рывком снял трубку.
– Слушаюсь, товарищ комиссар. Буду.
– Через полчаса совещание у него, – с непонятным облегчением объявил он Храмову. – Поедешь сам. Узнай, как себя ведет, когда завтра нам приехать, где лучше побеседовать и можно ли будет его завтра вечером забрать на часок. Или нет, о вечере ничего не говори, а узнай… Когда Храмов, наконец ушел, удивляясь про себя странной нервозности начальника и объясняя ее исключительно тем, что предстоит им завтра, Лобанов решительно убрал в сейф бумаги со стола, еще раз взглянул на часы и отправился к дежурному.
– Вызывай по спецсвязи Москву. Коршунова. Быстренько.
Москва ответила почти мгновенно, а еще через минуту к телефону подошел Коршунов.
– Телепатия, – засмеялся он. – Я как раз собрался звонить тебе. Какие новости, старик? Ты же без этого не позвонишь.
– Получили привет от дяди. Завтра вечером будем брать племянников. Но перед этим…
Коршунов слушал внимательно, не перебивая, не задавая вопросов, позволяя выговориться до конца, и именно так, как хотелось бы собеседнику. Он даже чуть помедлил с ответом, ожидая, не сообщит ли Лобанов что-нибудь еще, и только потом сказал:
– Ну что ж. Итак, начинаем, старик, новое дело. Очень серьезное. Пора добираться до дяди. А то все на племянников натыкаемся. Но ты что-то слишком волнуешься, по-моему. Что у тебя там еще случилось?
Лобанов смущенно кашлянул. Это же надо! Свои тут ничего не заметили, а этот из Москвы что-то учуял.
– Согласно вашим указаниям жениться надумал, – грубовато пошутил он. – А она не согласна.
Вопреки ожиданию, Коршунов шутки не принял.
– Тогда понятно, – коротко ответил он и перевел разговор на Семенова. – Держи меня в курсе. Дело серьезней, чем ты думаешь, старик.
Лобанову нестерпимо захотелось расспросить подробности. Выходит, Коршунову известно что-то такое, чего не знает он сам? Но пришлось проститься: у комиссара уже начиналось совещание.
«Итак, начинаем новое .цело, – думал Лобанов, шагая по коридору, – «снова вышли на тропу войны», – вдруг пришли ему на память слова из давно забытых, в детстве когда-то читанных книг.
Утром пошел дождь, первый дождь в этом году унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным: и низкое, серое небо, и придавленные им, тоже как будто посеревшие дома, и поникшие, голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.
Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, – раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. – Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.
Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.
Но вот показался наконец седьмой корпус.
Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.
Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.
«Профессор», – решил Лобанов.
В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:
– Тута они все.
Лобанов толкнул дверь.
Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других – а врачей в комнате было человек шесть или семь, – подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.
– Здравствуйте, Лобанов, – коротко произнес он.
Она поднялась и с улыбкой протянула руку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83