Давайте-ка заходите, я позвоню доктору.
Но я уже добрался до двери и, с трудом передвигая ноги, вышел на улицу, избавившись наконец от назойливой любезности консьержа. Снегопад усилился, и тротуары были покрыты густой белой пеленой. Ледяной ветер пронизывал меня насквозь, обжигая своим дыханием рану, из которой сочилась кровь и заливала мне глаза. Я плакал, сам не зная почему: то ли от боли, то ли от ярости, то ли от страха. Снежные вихри в молчаливом безразличии уносили прочь мои трусливые рыдания, и я медленно брел, растворяясь в облаке белой пыли, – очередная тень, оставляющая следы на белой перхоти Бога.
2
Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил, что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон, и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся, то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице. Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза, и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина Ромеро де Торреса.
Я очнулся весь в поту. Чьи-то руки с силой удерживали меня за плечи, укладывая обратно на раскладушку, вокруг которой, как мне показалось, стояли зажженные свечи, как во время заупокойного бдения. Я увидел лицо Фермина. Он улыбался, но даже в полном бреду я заметил, как он встревожен. Рядом с Фермином стоял дон Федерико Флавиа, часовщик.
– Кажется, он уже приходит в себя, Фермин, – сказал дон Федерико. – Что скажете, если я приготовлю ему чашку горячего бульона, чтобы восстановить силы?
– Вреда не будет. И уж заодно не сочтите за труд навернуть и мне пару бутербродиков с чем найдется. Из-за всех этих напастей я проголодался как собака.
Дон Федерико с готовностью направился к двери, оставив нас одних.
– Где мы, Фермин?
– В надежном месте. Точнее, мы находимся в одной маленькой квартире в новом квартале, принадлежащей добрым друзьям сеньора Флавиа, которому мы обязаны жизнью и не только ею. Многие сплетники назвали бы эту квартиру холостяцкой берлогой, но для нас это святое место.
Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала нестерпимой.
– Я останусь глухим?
– Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов мокрое место.
– Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.
– Томас? Ваш друг-изобретатель? Я кивнул.
– И что же вы такого натворили?
– Беа ушла из дома… – начал я. Фермин нахмурился.
– Продолжайте.
– Она беременна.
Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.
– Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!
– А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам сигару?
Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.
– Я должен ее найти, Фермин.
– Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.
– Я не знаю, где она.
– Не могли бы вы немножко поконкретнее…
В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона в руках. Он тепло мне улыбнулся.
– Как ты себя чувствуешь, Даниель?
– Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.
– Выпей-ка эти таблетки с бульоном.
Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.
– Это снимет боль.
Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», – предположил я.
– Снег все еще идет?
– Это слишком мягко сказано – на улице настоящая снежная буря.
– Вы это уже прочли? – спросил я, указывая на рукопись.
Фермин молча кивнул.
– Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне кажется, я знаю, где она.
Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались, словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на раскладушку.
– Вы никуда не пойдете, Даниель.
– Что это были за таблетки?
– Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.
– Нет, мне сейчас нельзя…
Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как туннель, сном. Сном виновных.
Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон, давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее, чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части: она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью, ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами. Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».
Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом. Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель, полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Но я уже добрался до двери и, с трудом передвигая ноги, вышел на улицу, избавившись наконец от назойливой любезности консьержа. Снегопад усилился, и тротуары были покрыты густой белой пеленой. Ледяной ветер пронизывал меня насквозь, обжигая своим дыханием рану, из которой сочилась кровь и заливала мне глаза. Я плакал, сам не зная почему: то ли от боли, то ли от ярости, то ли от страха. Снежные вихри в молчаливом безразличии уносили прочь мои трусливые рыдания, и я медленно брел, растворяясь в облаке белой пыли, – очередная тень, оставляющая следы на белой перхоти Бога.
2
Я уже подходил к перекрестку улицы Бальмес, когда заметил, что вдоль тротуара за мной медленно едет машина. Головная боль сменилась сильным головокружением, и я едва шел, шатаясь, как пьяный, опираясь рукой о стены. Машина остановилась, из нее вышли двое мужчин. В ушах у меня стоял звон, и я уже не слышал ни шума мотора, ни криков тех двоих в черном, которые подхватили меня под руки с двух сторон и поволокли к машине. Я упал на заднее сиденье, голова все кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Свет то появлялся, то исчезал, ослепляя меня яркими волнами. Я почувствовал, что автомобиль движется. Чьи-то руки ощупали мое лицо, голову, ребра. Наткнувшись на рукопись Нурии Монфорт в кармане пальто, один из мужчин вытащил ее. Непослушными руками я попытался остановить его. Второй человек наклонился ко мне, я понимал, что он мне что-то говорит, но не слышал слов, ощущая только его дыхание на своем лице. Я решил, что сейчас увижу торжествующую физиономию Фумеро и почувствую острое лезвие ножа, приставленного к горлу. Кто-то внимательно посмотрел мне в глаза, и, прежде чем сознание покинуло меня, я узнал усталую щербатую улыбку Фермина Ромеро де Торреса.
Я очнулся весь в поту. Чьи-то руки с силой удерживали меня за плечи, укладывая обратно на раскладушку, вокруг которой, как мне показалось, стояли зажженные свечи, как во время заупокойного бдения. Я увидел лицо Фермина. Он улыбался, но даже в полном бреду я заметил, как он встревожен. Рядом с Фермином стоял дон Федерико Флавиа, часовщик.
– Кажется, он уже приходит в себя, Фермин, – сказал дон Федерико. – Что скажете, если я приготовлю ему чашку горячего бульона, чтобы восстановить силы?
– Вреда не будет. И уж заодно не сочтите за труд навернуть и мне пару бутербродиков с чем найдется. Из-за всех этих напастей я проголодался как собака.
Дон Федерико с готовностью направился к двери, оставив нас одних.
– Где мы, Фермин?
– В надежном месте. Точнее, мы находимся в одной маленькой квартире в новом квартале, принадлежащей добрым друзьям сеньора Флавиа, которому мы обязаны жизнью и не только ею. Многие сплетники назвали бы эту квартиру холостяцкой берлогой, но для нас это святое место.
Я попытался приподняться. Пульсирующая боль в ухе стала нестерпимой.
– Я останусь глухим?
– Глухим не глухим, но наполовину дауном вы и впрямь едва не стали. Этот бесноватый сеньор Агилар вам чуть не оставил от мозгов мокрое место.
– Это не сеньор Агилар меня избил, а Томас.
– Томас? Ваш друг-изобретатель? Я кивнул.
– И что же вы такого натворили?
– Беа ушла из дома… – начал я. Фермин нахмурился.
– Продолжайте.
– Она беременна.
Фермин смотрел на меня, как громом пораженный. Его лицо вдруг приняло непроницаемое, суровое выражение.
– Ради бога, Фермин, не смотрите на меня так!
– А что вы хотите, чтобы я сделал? Предложил вам сигару?
Я попытался встать, но сильная боль и Фермин помешали мне.
– Я должен ее найти, Фермин.
– Спокойно, спокойно, не горячитесь. Сейчас вы не в состоянии никуда идти. Скажите мне, где девушка, и я приведу ее.
– Я не знаю, где она.
– Не могли бы вы немножко поконкретнее…
В дверях показался дон Федерико с чашкой дымящегося бульона в руках. Он тепло мне улыбнулся.
– Как ты себя чувствуешь, Даниель?
– Спасибо, дон Федерико, мне уже гораздо лучше.
– Выпей-ка эти таблетки с бульоном.
Они с Фермином переглянулись, и тот кивнул.
– Это снимет боль.
Я проглотил таблетки, запив их бульоном, у которого был терпкий привкус хереса. Дон Федерико вышел из комнаты, тактично прикрыв за собой дверь. Только сейчас я заметил, что на коленях у Фермина лежит рукопись Нурии Монфорт. Часы на туалетном столике показывали час. «Час дня», – предположил я.
– Снег все еще идет?
– Это слишком мягко сказано – на улице настоящая снежная буря.
– Вы это уже прочли? – спросил я, указывая на рукопись.
Фермин молча кивнул.
– Я должен найти Беа, пока не стало слишком поздно. Мне кажется, я знаю, где она.
Я сел в постели и огляделся. Стены почему-то качались, словно водоросли в пруду, а потолок все время уплывал куда-то вверх. Голова так сильно кружилась, что встать на ноги я уже не смог. Фермин снова уложил меня на раскладушку.
– Вы никуда не пойдете, Даниель.
– Что это были за таблетки?
– Пилюли дядюшки Морфея. Будете спать как убитый.
– Нет, мне сейчас нельзя…
Кажется, я бормотал что-то еще, но веки словно налились свинцом, и я провалился в пустоту, забывшись тяжелым, пустым, бесконечным, как туннель, сном. Сном виновных.
Уже подкрадывались сумерки, когда наконец тяжкий сон, давивший мне на грудь бетонной плитой, растаял, и я открыл глаза в темной комнате, где только две оплывшие свечи, мигая, несли вахту на тумбочке. В углу Фермин, развалившись в кресле, храпел так громко, будто был в три раза крупнее, чем на самом деле. На полу у его ног, словно пролитые бумажные слезы, валялись разбросанные листки рукописи Нурии. Боль уже не разрывала мою голову на части: она тихонько пульсировала где-то глубоко-глубоко внутри. Я на цыпочках выскользнул из комнаты и очутился в маленькой гостиной с балконом и дверью, ведущей, как мне показалось, на лестницу. Мое пальто лежало на стуле, ботинки стояли рядом. Из окна струился красноватый свет, переливаясь радужными бликами. Я подошел к балкону и увидел, что снег все еще идет. Крыши домов были едва различимы в белой мгле, отливавшей алыми всполохами. Вдалеке виднелись башни индустриального училища, словно острые стрелы, пронзающие густой туман в закатных отблесках красного зимнего солнца. На заиндевевшем оконном стекле я написал: «Я пошел искать Беа. Не ходите за мной. Я скоро вернусь».
Проснувшись, я ощутил странное чувство уверенности, я уже знал, что нужно делать и куда идти, словно кто-то во сне рассказал мне об этом. Выбравшись из квартиры, я сбежал вниз по лестнице и вышел на улицу. Улица Уржель напоминала реку сверкающего текучего песка, в которой тонули фонари и мачты деревьев, уходящие вверх сквозь плотную белую дымку. Ветер швырял снег в лицо горстями. Дойдя до метро «Оспиталь Клинико», я погрузился в тоннель, полный пара и тепла, оставленного другими людьми, как поношенная одежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133