Не говоря уж о блистательном появлении Фумеро в роли злодея под бурные аплодисменты публики.
– Значит, вы считаете, что падре Фернандо нам солгал?
– Нет. Согласен с вами, он производит впечатление честного человека, но сутана, хочешь не хочешь, давит на плечи, вот он и оставил кое-что про запас, если можно так выразиться. По-моему, он мог опустить что-то или приукрасить, но врать нарочно или исключительно из коварства он бы не стал. К тому же не думаю, чтобы он был способен изобрести такую запутанную историю. Если бы он умел врать лучше, он не преподавал бы алгебру и латынь, а был бы уже в епархии, в кардинальском кресле, и к кофе у него были бы мягкие крендельки.
– И что нам теперь делать, по-вашему?
– Рано или поздно нам придется выкопать мумию ангельской старушки и потрясти ее вниз головой, вдруг что вывалится. А пока я потяну за некоторые ниточки, может, выясню что-нибудь об этом Микеле Молинере. И надо бы приглядеться к Нурии Монфорт. Моя покойная мать называла таких, как она, лисами-плутовками.
– Насчет нее вы ошибаетесь, – возразил я.
– Вам стоит показать пару мягких сисек, и вы уже считаете, что видели святую Терезу, это в вашем возрасте простительно, ибо неизбежно. Предоставьте ее мне, Даниель, сияние вечной женственности меня уже не так оглупляет, как вас. В мои годы кровь устремляется в первую очередь к голове, а не к тому, что ниже пояса.
– Кто бы говорил.
Фермин достал бумажник и принялся пересчитывать наличность.
– Да у вас целое состояние, – сказал я. – Все это осталось от утренней сдачи?
– Отчасти. Остальное – законные накопления. Просто сегодня я встречаюсь с Бернардой, а этой женщине я не могу ни в чем отказать. Если понадобится, я ограблю «Банк Испании», только чтобы удовлетворить все ее капризы. А у вас какие планы на остаток дня?
– Ничего особенного.
– А та крошка?
– Какая крошка?
– Дурочка с переулочка, какая еще? Ладно, шучу. Сестра Агилара.
– Не знаю.
– Да знаете вы, знаете. Тут надо действовать решительно, а у вас для этого пока хрен не дорос.
Тут к нам неспешно подошел контролер, жуя зубочистку, вернее, выделывая ею во рту невероятные трюки, которым позавидовал бы цирковой жонглер.
– Простите, но вон те сеньоры просят вас выражаться поприличнее.
– А не пошли бы они… – громко ответил Фермин.
Контролер вернулся к трем дамам и пожал плечами, давая им понять, что сделал все от него зависящее и в его планы не входит ввязываться в драку, дабы защитить чей-то целомудренный слух.
– Люди, у которых нет собственной жизни, всегда вмешиваются в чужую, – пробормотал Фермин. – О чем мы говорили?
– О моем недостатке смелости.
– Точно. Хронический случай. Послушайте-ка меня. Идите к своей девушке, ведь жизнь так быстро проходит, особенно молодость. Вы же слышали, что говорил священник. Слушали и не слышали.
– Но она ведь не моя девушка.
– Тогда завоюйте ее до того, как ее уведет кто-то еще, какой-нибудь оловянный солдатик.
– Вы говорите о Беа как о трофее.
– Нет, как о благословении Божьем, – поправил Фермин. – Послушайте, Даниель. Судьба обычно прячется за углом. Как карманник, шлюха или продавец лотерейных билетов; три ее самых человечных воплощения. Но вот чего она никогда не делает – так это не приходит на дом. Надо идти за ней самому.
Всю оставшуюся дорогу я размышлял над этим философским перлом, а Фермин вновь задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было необходимо. Мы сошли на углу Гран-Биа и бульвара Грасия под небом цвета пепла, поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.
– Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.
Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой, где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу,
Повернув за угол Пуэрто-де-Анхель и улицы Санта-Ана, я почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение в витрине.
– Отец думает, что я на полуденной мессе, – сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.
– Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.
Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.
– Это не шутка. Мне пришлось взять там воскресный листок, чтобы посмотреть тему проповеди. Ведь придется потом все ему подробно пересказывать.
– Надо же, во все вникает.
– Он поклялся оторвать тебе ноги.
– Сначала ему придется выяснить, кто я такой. И вообще, пока ноги у меня целы, я бегаю быстрее.
Беа напряженно поглядывала через плечо на прохожих, торопившихся укрыться от ветра и ненастья.
– Зря смеешься, – сказала она. – Он не шутил.
– Я не смеюсь. Я умираю от страха. Но мне приятно тебя видеть.
Улыбка – мимолетная, нервная, острая.
– Мне тоже, – призналась Беа.
– Ты говоришь так, будто это болезнь.
– Еще хуже. Я надеялась, что если увижу тебя при свете дня, одумаюсь.
Я спросил себя: комплимент это или приговор?
– Нельзя, чтобы нас видели вместе, Даниель. Тем более вот так, посреди улицы.
– Если хочешь, можем зайти в лавку. В подсобке есть кофейник, и…
– Нет. Не хочу, чтобы кто-то увидел, как я захожу сюда или выхожу. Если сейчас кто-нибудь наблюдает за нами, я всегда могу сказать, что случайно столкнулась с лучшим другом моего брата. Если же нас увидят вместе дважды, начнутся подозрения.
Я вздохнул:
– И кто будет смотреть? Кому какое дело, чем мы занимаемся?
– Люди всегда обращают внимание на то, что их не касается, а мой отец знаком с половиной Барселоны.
– Тогда зачем ты пришла? Зачем ждала меня?
– Я тебя не ждала. Я пришла на мессу, помнишь? Ты сам сказал. В церкви Святой Анны…
– Ты меня пугаешь, Беа. Врешь еще лучше, чем я.
– Ты меня не знаешь, Даниель.
– Твой брат тоже так говорит.
Наши взгляды, наконец, встретились в витрине.
– В ту ночь ты показал мне то, чего я раньше не видела, – прошептала Беа. – Теперь моя очередь.
Я нахмурился, заинтригованный. Беа, вынула из сумки сложенную вдвое визитку и протянула мне.
– Ты не единственный, кто знает тайны Барселоны, Даниель. У меня сюрприз для тебя. Жду тебя по этому адресу сегодня в четыре. Никому не говори.
– Как я узнаю, что попал куда надо?
– Узнаешь.
Я взглянул на нее искоса, надеясь, что она шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Значит, вы считаете, что падре Фернандо нам солгал?
– Нет. Согласен с вами, он производит впечатление честного человека, но сутана, хочешь не хочешь, давит на плечи, вот он и оставил кое-что про запас, если можно так выразиться. По-моему, он мог опустить что-то или приукрасить, но врать нарочно или исключительно из коварства он бы не стал. К тому же не думаю, чтобы он был способен изобрести такую запутанную историю. Если бы он умел врать лучше, он не преподавал бы алгебру и латынь, а был бы уже в епархии, в кардинальском кресле, и к кофе у него были бы мягкие крендельки.
– И что нам теперь делать, по-вашему?
– Рано или поздно нам придется выкопать мумию ангельской старушки и потрясти ее вниз головой, вдруг что вывалится. А пока я потяну за некоторые ниточки, может, выясню что-нибудь об этом Микеле Молинере. И надо бы приглядеться к Нурии Монфорт. Моя покойная мать называла таких, как она, лисами-плутовками.
– Насчет нее вы ошибаетесь, – возразил я.
– Вам стоит показать пару мягких сисек, и вы уже считаете, что видели святую Терезу, это в вашем возрасте простительно, ибо неизбежно. Предоставьте ее мне, Даниель, сияние вечной женственности меня уже не так оглупляет, как вас. В мои годы кровь устремляется в первую очередь к голове, а не к тому, что ниже пояса.
– Кто бы говорил.
Фермин достал бумажник и принялся пересчитывать наличность.
– Да у вас целое состояние, – сказал я. – Все это осталось от утренней сдачи?
– Отчасти. Остальное – законные накопления. Просто сегодня я встречаюсь с Бернардой, а этой женщине я не могу ни в чем отказать. Если понадобится, я ограблю «Банк Испании», только чтобы удовлетворить все ее капризы. А у вас какие планы на остаток дня?
– Ничего особенного.
– А та крошка?
– Какая крошка?
– Дурочка с переулочка, какая еще? Ладно, шучу. Сестра Агилара.
– Не знаю.
– Да знаете вы, знаете. Тут надо действовать решительно, а у вас для этого пока хрен не дорос.
Тут к нам неспешно подошел контролер, жуя зубочистку, вернее, выделывая ею во рту невероятные трюки, которым позавидовал бы цирковой жонглер.
– Простите, но вон те сеньоры просят вас выражаться поприличнее.
– А не пошли бы они… – громко ответил Фермин.
Контролер вернулся к трем дамам и пожал плечами, давая им понять, что сделал все от него зависящее и в его планы не входит ввязываться в драку, дабы защитить чей-то целомудренный слух.
– Люди, у которых нет собственной жизни, всегда вмешиваются в чужую, – пробормотал Фермин. – О чем мы говорили?
– О моем недостатке смелости.
– Точно. Хронический случай. Послушайте-ка меня. Идите к своей девушке, ведь жизнь так быстро проходит, особенно молодость. Вы же слышали, что говорил священник. Слушали и не слышали.
– Но она ведь не моя девушка.
– Тогда завоюйте ее до того, как ее уведет кто-то еще, какой-нибудь оловянный солдатик.
– Вы говорите о Беа как о трофее.
– Нет, как о благословении Божьем, – поправил Фермин. – Послушайте, Даниель. Судьба обычно прячется за углом. Как карманник, шлюха или продавец лотерейных билетов; три ее самых человечных воплощения. Но вот чего она никогда не делает – так это не приходит на дом. Надо идти за ней самому.
Всю оставшуюся дорогу я размышлял над этим философским перлом, а Фермин вновь задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было необходимо. Мы сошли на углу Гран-Биа и бульвара Грасия под небом цвета пепла, поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.
– Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.
Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой, где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу,
Повернув за угол Пуэрто-де-Анхель и улицы Санта-Ана, я почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение в витрине.
– Отец думает, что я на полуденной мессе, – сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.
– Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.
Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.
– Это не шутка. Мне пришлось взять там воскресный листок, чтобы посмотреть тему проповеди. Ведь придется потом все ему подробно пересказывать.
– Надо же, во все вникает.
– Он поклялся оторвать тебе ноги.
– Сначала ему придется выяснить, кто я такой. И вообще, пока ноги у меня целы, я бегаю быстрее.
Беа напряженно поглядывала через плечо на прохожих, торопившихся укрыться от ветра и ненастья.
– Зря смеешься, – сказала она. – Он не шутил.
– Я не смеюсь. Я умираю от страха. Но мне приятно тебя видеть.
Улыбка – мимолетная, нервная, острая.
– Мне тоже, – призналась Беа.
– Ты говоришь так, будто это болезнь.
– Еще хуже. Я надеялась, что если увижу тебя при свете дня, одумаюсь.
Я спросил себя: комплимент это или приговор?
– Нельзя, чтобы нас видели вместе, Даниель. Тем более вот так, посреди улицы.
– Если хочешь, можем зайти в лавку. В подсобке есть кофейник, и…
– Нет. Не хочу, чтобы кто-то увидел, как я захожу сюда или выхожу. Если сейчас кто-нибудь наблюдает за нами, я всегда могу сказать, что случайно столкнулась с лучшим другом моего брата. Если же нас увидят вместе дважды, начнутся подозрения.
Я вздохнул:
– И кто будет смотреть? Кому какое дело, чем мы занимаемся?
– Люди всегда обращают внимание на то, что их не касается, а мой отец знаком с половиной Барселоны.
– Тогда зачем ты пришла? Зачем ждала меня?
– Я тебя не ждала. Я пришла на мессу, помнишь? Ты сам сказал. В церкви Святой Анны…
– Ты меня пугаешь, Беа. Врешь еще лучше, чем я.
– Ты меня не знаешь, Даниель.
– Твой брат тоже так говорит.
Наши взгляды, наконец, встретились в витрине.
– В ту ночь ты показал мне то, чего я раньше не видела, – прошептала Беа. – Теперь моя очередь.
Я нахмурился, заинтригованный. Беа, вынула из сумки сложенную вдвое визитку и протянула мне.
– Ты не единственный, кто знает тайны Барселоны, Даниель. У меня сюрприз для тебя. Жду тебя по этому адресу сегодня в четыре. Никому не говори.
– Как я узнаю, что попал куда надо?
– Узнаешь.
Я взглянул на нее искоса, надеясь, что она шутит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133