Его лицо покрывала благородная бледность, свидетельствующая о том, что мальчик был воспитан в этом кукольном мире. Хорхе Алдайя был одет в такие костюм и ботинки, которые носили только герои столь обожаемых Хулианом романов.
Его высокомерный взгляд выражал смесь презрения и приторной любезности. Хулиан улыбнулся ему открытой улыбкой, угадывая за напускной помпезностью и блеском одежд неуверенность, страх и пустоту.
– Правда, что ты не прочитал ни одной из этих книг?
– Книги – это такая скука!
– Книги – они как зеркала: в них лишь отражается то, что у тебя в душе, – возразил ему Хулиан.
Дон Рикардо Алдайя снова рассмеялся:
– Ну, ладно, я вас оставлю, чтобы вы получше познакомились. Ты скоро поймешь, Хулиан, что Хорхе, несмотря на свою физиономию избалованного и заносчивого ребенка, не такой уж дурак, каким кажется. Должно же в нем быть хоть что-то от его отца, верно?
Слова дона Рикардо, словно острые кинжалы, вонзались в душу сына, но тот, сохраняя хладнокровие, продолжал все так же любезно улыбаться. Хулиану, который уже раскаивался в своей последней реплике, стало жаль этого мальчика.
– Ты, наверное, сын шляпника, – сказал Хорхе без тени ехидства. – Мой отец в последнее время только о тебе и говорит.
– Вот так новость! Надеюсь, ты не воспринимаешь это слишком серьезно. Несмотря на физиономию сующего нос не в свое дело всезнайки, я не такой уж идиот, каким кажусь.
Хорхе улыбнулся ему. Хулиан подумал, что такой благодарной улыбкой улыбаются только очень одинокие люди, у которых никогда не было друзей.
– Пойдем, я покажу тебе дом.
Они вышли из библиотеки и направились к дверям парадного входа, ведущего в сад. Проходя через зал мимо мраморной лестницы, Хулиан взглянул наверх и заметил стройный силуэт, поднимающийся по лестнице, едва касаясь перил. Он вдруг ощутил, что буквально растворяется в этом видении. Девочке было лет двенадцать-тринадцать, и ее сопровождала низенькая розовощекая женщина средних лет, должно быть нянька. Девочка была одета в голубое атласное платье, ее волосы были цвета миндаля, а белая кожа плеч и стройной шеи на свету казалась прозрачной. Она остановилась на верхней ступеньке и на мгновение обернулась. В туже секунду их взгляды встретились, и она одарила Хулиана смутной полуулыбкой. Нянька обняла ее за плечи, увлекая за собой, и они обе исчезли в глубине коридора. Хулиан опустил глаза и снова обнаружил присутствие Хорхе.
– Это Пенелопа, моя сестра. Ты еще с ней познакомишься. Она у нас немного тронутая. Целыми днями читает. Ладно, пойдем, я покажу тебе часовню в подвале. Кухарки говорят, что она заколдованная.
Хулиан послушно последовал за Хорхе, но земля уходила у него из-под ног. Впервые с момента, когда он сел в «Мерседес-Бенц» вместе с доном Рикардо Алдайя, Хулиан понял ради чего все это с ним происходит. Он столько раз мечтал о ней, об этой мраморной лестнице, о голубом платье и взгляде пепельных глаз, еще не зная ни кто это, ни почему она ему улыбается. Мальчики вышли в сад, Хулиан позволил Хорхе Алдайя увести его к конюшням и теннисным кортам, видневшимся за деревьями. Только тогда он вновь обернулся и увидел ее в окне второго этажа. Силуэт был едва различим, но Хулиан знал, что она ему улыбается. А еще он почувствовал, что каким-то неведомым образом она его тоже узнала.
Образ Пенелопы Алдайя, поднимавшейся по лестнице, преследовал Хулиана в течение нескольких первых недель его учебы в школе Святого Габриеля. Этот новый мир имел и свою оборотную сторону, которая не всегда нравилась Хулиану. Ученики вели себя с надменностью и высокомерием принцев крови, а учителя казались их послушными образованными слугами. Первый, с кем подружился Хулиан в школе Святого Габриеля, не считая, разумеется, Хорхе Алдайя, был мальчик по имени Фернандо Рамос, сын одного из школьных поваров. В то время Фернандо даже не мог себе представить, что когда-нибудь наденет сутану и станет преподавать в тех же классах, где учился сам. Фернандо Рамос, которого богатые ученики прозвали Поваренком и с которым они обращались как со слугой, обладал живым умом, но с трудом сходился с другими ребятами в школе. Его единственным товарищем был весьма эксцентричный паренек, которого звали Микель Молинер, со временем ставший лучшим школьным другом Хулиана. Микель Молинер страдал переизбытком ума и недостатком терпения. На уроках он, казалось, получал удовольствие, приводя в бешенство своих учителей тем, что оспаривал любые их высказывания и утверждения. Он умело вовлекал их в диалектические споры, проявляя при этом столько же изобретателъности и остроумия, сколько ядовитой озлобленности и цинизма. Другие ученики боялись острого языка Микеля Молинера, считая его существом иного рода, и в определенном смысле были недалеки от истины. Однако, несмотря на свой весьма богемный внешний вид и совсем не аристократичные манеры, которые Микель намеренно подчеркивал, этот мальчик был сыном богатейшего промышленника, сколотившего свое невероятных размеров состояние на производстве оружия.
– Ты Каракс, да? Говорят, твой отец делает шляпы, – сказал Микель Хулиану, когда Фернандо Рамос представил их друг другу.
– Для друзей просто Хулиан. А твой, говорят, делает пушки?
– Он их только продает. Делать он не умеет ничего, кроме денег. Мои друзья, в которых я числю только Ницше, а в этой школе – моего товарища Фернандо, зовут меня просто Микель.
Микель Молинер, казалось, был насквозь пронизан печалью. Он страдал навязчивой идеей –одержимостью смертью – и проявлял нездоровый интерес ко всему, что с ней связано. Этой мрачной теме он отдавал почти все свое свободное время и талант. Его мать погибла три года назад в собственном доме в результате странного несчастного случая, который какой-то бестолковый врач осмелился квалифицировать как самоубийство. Именно Микель обнаружил тело матери в прозрачной воде на дне колодца в саду летнего особняка семьи Молинер в Архентоне. Когда труп с помощью веревок вытащили на поверхность, оказалось, что карманы платья погибшей набиты камнями. Также нашли и письмо, написанное на немецком, который был родным языком матери Микеля, но сеньор Молинер, так и не потрудившийся выучить язык супруги, сжег письмо в тот же вечер, не позволив никому прочесть его. Микель Молинер во всем видел лицо смерти: в сухой листве, в птенцах, выпавших из гнезда, в стариках, даже в дожде, потоки которого уносят с собой все без остатка. У него был необычайный талант к рисованию. Часто Микель часами просиживал за мольбертом, делая углем наброски, на которых всегда можно было различить одну и ту же картину: силуэт какой-то дамы, терявшийся в туманной дымке пустынных пляжей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Его высокомерный взгляд выражал смесь презрения и приторной любезности. Хулиан улыбнулся ему открытой улыбкой, угадывая за напускной помпезностью и блеском одежд неуверенность, страх и пустоту.
– Правда, что ты не прочитал ни одной из этих книг?
– Книги – это такая скука!
– Книги – они как зеркала: в них лишь отражается то, что у тебя в душе, – возразил ему Хулиан.
Дон Рикардо Алдайя снова рассмеялся:
– Ну, ладно, я вас оставлю, чтобы вы получше познакомились. Ты скоро поймешь, Хулиан, что Хорхе, несмотря на свою физиономию избалованного и заносчивого ребенка, не такой уж дурак, каким кажется. Должно же в нем быть хоть что-то от его отца, верно?
Слова дона Рикардо, словно острые кинжалы, вонзались в душу сына, но тот, сохраняя хладнокровие, продолжал все так же любезно улыбаться. Хулиану, который уже раскаивался в своей последней реплике, стало жаль этого мальчика.
– Ты, наверное, сын шляпника, – сказал Хорхе без тени ехидства. – Мой отец в последнее время только о тебе и говорит.
– Вот так новость! Надеюсь, ты не воспринимаешь это слишком серьезно. Несмотря на физиономию сующего нос не в свое дело всезнайки, я не такой уж идиот, каким кажусь.
Хорхе улыбнулся ему. Хулиан подумал, что такой благодарной улыбкой улыбаются только очень одинокие люди, у которых никогда не было друзей.
– Пойдем, я покажу тебе дом.
Они вышли из библиотеки и направились к дверям парадного входа, ведущего в сад. Проходя через зал мимо мраморной лестницы, Хулиан взглянул наверх и заметил стройный силуэт, поднимающийся по лестнице, едва касаясь перил. Он вдруг ощутил, что буквально растворяется в этом видении. Девочке было лет двенадцать-тринадцать, и ее сопровождала низенькая розовощекая женщина средних лет, должно быть нянька. Девочка была одета в голубое атласное платье, ее волосы были цвета миндаля, а белая кожа плеч и стройной шеи на свету казалась прозрачной. Она остановилась на верхней ступеньке и на мгновение обернулась. В туже секунду их взгляды встретились, и она одарила Хулиана смутной полуулыбкой. Нянька обняла ее за плечи, увлекая за собой, и они обе исчезли в глубине коридора. Хулиан опустил глаза и снова обнаружил присутствие Хорхе.
– Это Пенелопа, моя сестра. Ты еще с ней познакомишься. Она у нас немного тронутая. Целыми днями читает. Ладно, пойдем, я покажу тебе часовню в подвале. Кухарки говорят, что она заколдованная.
Хулиан послушно последовал за Хорхе, но земля уходила у него из-под ног. Впервые с момента, когда он сел в «Мерседес-Бенц» вместе с доном Рикардо Алдайя, Хулиан понял ради чего все это с ним происходит. Он столько раз мечтал о ней, об этой мраморной лестнице, о голубом платье и взгляде пепельных глаз, еще не зная ни кто это, ни почему она ему улыбается. Мальчики вышли в сад, Хулиан позволил Хорхе Алдайя увести его к конюшням и теннисным кортам, видневшимся за деревьями. Только тогда он вновь обернулся и увидел ее в окне второго этажа. Силуэт был едва различим, но Хулиан знал, что она ему улыбается. А еще он почувствовал, что каким-то неведомым образом она его тоже узнала.
Образ Пенелопы Алдайя, поднимавшейся по лестнице, преследовал Хулиана в течение нескольких первых недель его учебы в школе Святого Габриеля. Этот новый мир имел и свою оборотную сторону, которая не всегда нравилась Хулиану. Ученики вели себя с надменностью и высокомерием принцев крови, а учителя казались их послушными образованными слугами. Первый, с кем подружился Хулиан в школе Святого Габриеля, не считая, разумеется, Хорхе Алдайя, был мальчик по имени Фернандо Рамос, сын одного из школьных поваров. В то время Фернандо даже не мог себе представить, что когда-нибудь наденет сутану и станет преподавать в тех же классах, где учился сам. Фернандо Рамос, которого богатые ученики прозвали Поваренком и с которым они обращались как со слугой, обладал живым умом, но с трудом сходился с другими ребятами в школе. Его единственным товарищем был весьма эксцентричный паренек, которого звали Микель Молинер, со временем ставший лучшим школьным другом Хулиана. Микель Молинер страдал переизбытком ума и недостатком терпения. На уроках он, казалось, получал удовольствие, приводя в бешенство своих учителей тем, что оспаривал любые их высказывания и утверждения. Он умело вовлекал их в диалектические споры, проявляя при этом столько же изобретателъности и остроумия, сколько ядовитой озлобленности и цинизма. Другие ученики боялись острого языка Микеля Молинера, считая его существом иного рода, и в определенном смысле были недалеки от истины. Однако, несмотря на свой весьма богемный внешний вид и совсем не аристократичные манеры, которые Микель намеренно подчеркивал, этот мальчик был сыном богатейшего промышленника, сколотившего свое невероятных размеров состояние на производстве оружия.
– Ты Каракс, да? Говорят, твой отец делает шляпы, – сказал Микель Хулиану, когда Фернандо Рамос представил их друг другу.
– Для друзей просто Хулиан. А твой, говорят, делает пушки?
– Он их только продает. Делать он не умеет ничего, кроме денег. Мои друзья, в которых я числю только Ницше, а в этой школе – моего товарища Фернандо, зовут меня просто Микель.
Микель Молинер, казалось, был насквозь пронизан печалью. Он страдал навязчивой идеей –одержимостью смертью – и проявлял нездоровый интерес ко всему, что с ней связано. Этой мрачной теме он отдавал почти все свое свободное время и талант. Его мать погибла три года назад в собственном доме в результате странного несчастного случая, который какой-то бестолковый врач осмелился квалифицировать как самоубийство. Именно Микель обнаружил тело матери в прозрачной воде на дне колодца в саду летнего особняка семьи Молинер в Архентоне. Когда труп с помощью веревок вытащили на поверхность, оказалось, что карманы платья погибшей набиты камнями. Также нашли и письмо, написанное на немецком, который был родным языком матери Микеля, но сеньор Молинер, так и не потрудившийся выучить язык супруги, сжег письмо в тот же вечер, не позволив никому прочесть его. Микель Молинер во всем видел лицо смерти: в сухой листве, в птенцах, выпавших из гнезда, в стариках, даже в дожде, потоки которого уносят с собой все без остатка. У него был необычайный талант к рисованию. Часто Микель часами просиживал за мольбертом, делая углем наброски, на которых всегда можно было различить одну и ту же картину: силуэт какой-то дамы, терявшийся в туманной дымке пустынных пляжей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133