Налетел порыв ветра, она зябко передернула плечами.
– Й-о-рк… – наконец удалось ему произнести. Линдсей удивленно взглянула на Джиппи. Теперь его лоб был покрыт капельками пота, а лицо побледнело. Она мягко взяла его за руку.
– Йорк? Ты имеешь в виду Йоркшир, Джиппи? Я думала об Йоркшире, когда мы были в саду. Ты это знал?
Он кивнул, потом затряс головой, сильно сжал ее руку. Его рука была холодна, как лед.
– Авто-о-о… – он не докончил слова. Линдсей оглянулась на свой автомобиль. Может, Джиппи пытался сказать «автомобиль»?
– Джиппи, тебе плохо? – встревоженно спросила она. – Мне кажется, ты… – Она умолкла, потому что собиралась произнести слово «боишься», но в последнюю секунду не решилась его выговорить. Она чувствовала беспокойство, какая-то леденящая тревога передалась ей через холодную руку Джиппи. У него дрожали губы от усилий, он смотрел на нее с какой-то собачьей преданностью, а она не могла понять, что выражает его лицо – печаль или радость. У него судорожно дернулась голова, и вдруг он четко и без запинки произнес:
– Автоответчик. Проверь автоответчик.
Линдсей не ожидала столь прозаического откровения, ведь, как уверял всех Марков, каждое слово Джиппи имело второй, тайный смысл. Но то, что она услышала, было уж очень банально.
– Автоответчик, Джиппи? Но я и так его всегда проверяю.
Но приступ красноречия у Джиппи прошел. На этот раз он не кивнул и не покачал головой, вместо этого он подарил ей одну из своих самых добрых и сердечных улыбок. Эту улыбку она вспомнила потом, когда смогла оценить последствия совета Джиппи. Он сжал ее руку и сел в такси рядом с Марковым. Автомобиль тронулся, мужчины помахали ей.
Озадаченная непонятным советом Джиппи, дома Линдсей сразу же проверила факс и автоответчик, и надежда, разгоревшаяся по дороге, угасла. Ни одного факса, ни одного сообщения. Красный глазок автоответчика смотрел на нее будто с насмешкой. Никто ей не звонил – ни из Йоркшира, ни из Шотландии.
4
В тот же поздний вечер, ближе к полуночи, Роуленд Макгир отложил книгу, которую читал, встал и подбросил в камин еще одно полено. Он натянул зеленый свитер, подаренный ему Линдсей на прошлое Рождество, и неслышно прошел мимо стола, за которым сидел его друг Колин Лассел. Роуленд открыл дверь и выглянул на улицу.
Они снимали коттедж в пустынной местности северного Йоркшира. Глаза Роуленда, привыкшие к свету, поначалу ничего не различали. Он прикрыл дверь, подождал немного и снова выглянул. Через некоторое время он увидел кочки, покрытые вереском и утесником, смутные изломанные очертания скал на горизонте и россыпь неярких звезд над головой.
– Только не говори мне, что ты собираешься погулять, – окликнул его Колин. – Сегодня ночь мертвых. Тебя утащат гоблины, а утром я найду тебя окоченевшим, и твои зубы будут скалиться в усмешке вампира.
– И все же я рискну. Люблю гулять по ночам. Хочется подышать свежим воздухом, а то ты за этот вечер выкурил двести сигарет. У меня голова кругом идет от дыма.
– Двести и еще две. – Колин просительно продолжал: – Роуленд, мне до зарезу нужен твой совет.
– Три дня я только и занимаюсь тем, что даю тебе советы.
– Мне нужна консультация. Медицинская помощь. Что-нибудь вроде психоанализа.
– Вы все просто помешались на психоанализе.
– Роуленд, я не могу с ним связаться. Этот негодяй не отвечает на звонки. А факс у меня, наверное, сломан. Каждый раз, когда я набираю номер, он начинает пищать…
– Все, я пошел, – сказал Роуленд и захлопнул дверь.
Он пересек маленький запущенный сад, открыл неохотно поддавшуюся калитку, вдохнул свежий ночной воздух и стал подниматься по крутой тропинке.
Где-то далеко за холмами стояла церквушка в окружении нескольких домов – единственное поселение на много миль вокруг. Из деревушки доносился звон церковных колоколов, отбивавших полночь. Пауза после каждого удара казалась бесконечной. Конец дня. Конец месяца. Не ночь мертвых, а ночь памяти о мертвых, подумал Роуленд, прибавляя шагу, ночь, когда люди возносят молитвы за спасение умерших.
Но его мысли были поглощены живыми. Оставшись один, он сразу почувствовал прикосновение руки, услышал шепот. Поскольку рука и голос принадлежали женщине, которая была матерью его ребенка, а теперь женой другого человека, он постарался вытолкнуть ее из сознания. У него был отработанный прием, который рано или поздно оказывал нужное действие. Правда, здесь, в уединенном месте, это было труднее, чем в Лондоне, где работа и повседневная суета служили прекрасным отвлекающим фактором, но и здесь можно было добиться желаемого.
В отсутствие обычных лондонских хлопот – исследований, сроков, политических игр, постоянной погони за новостями – он обратился к проблемам Колина Лассела, которые как раз к этому времени выросли до размеров кризиса. Решением этих проблем и должен был заняться Роуленд Макгир. Колин, как он утверждал, страдал, а причиной страданий был его наниматель, тот самый «негодяй», не отвечавший на звонки, американский кинорежиссер Томас Корт.
Каким образом ему навязали роль Шерлока Холмса в этой драме, Роуленд и сам не вполне понимал. Метод Колина, как всегда, основывался на эмоциональном шантаже, истерии, неподдельном пафосе и подкупающем обаянии. Он миллиметр за миллиметром подталкивал Роуленда от роли зрителя к роли участника. Теперь Роуленду уже некуда было деваться. Роуленд любил Колина и хотел ему помочь. И вот теперь он мог обратить разум к этой задаче.
По мнению Колина, выйти из кризиса и справиться со всеми трудностями можно было только в том случае, если им вместе удастся понять сложный характер Томаса Корта.
– Если бы мы только могли его вычислить, Роуленд, – объявил Колин, – все мои проблемы были бы решены. Я не могу его разгадать. Он как какая-то проклятая анаграмма, я не могу с ней справиться без посторонней помощи.
И вот теперь Роуленд, который хорошо разбирался и в анаграммах, и в прочих словесных загадках, перебирал в уме все, что ему было известно об этом знаменитом человеке. И заниматься этим ему было интересно, потому что он восхищался Кортом как режиссером, хотя иногда его отталкивали вычурность и холодный расчет в его фильмах. Роуленду казалось, что фильмы Корта представляют собой серию кинематографических ловушек для зрителя, что они всегда были организованы с величайшей и умело замаскированной тщательностью. Некоторые критики, принадлежащие к старшему поколению, не видели эту маскировку. Более молодые критики – и Роуленд был согласен с ними – отмечали необыкновенно умелое использование кинематографической условности. Для Роуленда фильмы Корта обладали бесспорной логикой, каждый кадр отражал индивидуальное видение режиссера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
– Й-о-рк… – наконец удалось ему произнести. Линдсей удивленно взглянула на Джиппи. Теперь его лоб был покрыт капельками пота, а лицо побледнело. Она мягко взяла его за руку.
– Йорк? Ты имеешь в виду Йоркшир, Джиппи? Я думала об Йоркшире, когда мы были в саду. Ты это знал?
Он кивнул, потом затряс головой, сильно сжал ее руку. Его рука была холодна, как лед.
– Авто-о-о… – он не докончил слова. Линдсей оглянулась на свой автомобиль. Может, Джиппи пытался сказать «автомобиль»?
– Джиппи, тебе плохо? – встревоженно спросила она. – Мне кажется, ты… – Она умолкла, потому что собиралась произнести слово «боишься», но в последнюю секунду не решилась его выговорить. Она чувствовала беспокойство, какая-то леденящая тревога передалась ей через холодную руку Джиппи. У него дрожали губы от усилий, он смотрел на нее с какой-то собачьей преданностью, а она не могла понять, что выражает его лицо – печаль или радость. У него судорожно дернулась голова, и вдруг он четко и без запинки произнес:
– Автоответчик. Проверь автоответчик.
Линдсей не ожидала столь прозаического откровения, ведь, как уверял всех Марков, каждое слово Джиппи имело второй, тайный смысл. Но то, что она услышала, было уж очень банально.
– Автоответчик, Джиппи? Но я и так его всегда проверяю.
Но приступ красноречия у Джиппи прошел. На этот раз он не кивнул и не покачал головой, вместо этого он подарил ей одну из своих самых добрых и сердечных улыбок. Эту улыбку она вспомнила потом, когда смогла оценить последствия совета Джиппи. Он сжал ее руку и сел в такси рядом с Марковым. Автомобиль тронулся, мужчины помахали ей.
Озадаченная непонятным советом Джиппи, дома Линдсей сразу же проверила факс и автоответчик, и надежда, разгоревшаяся по дороге, угасла. Ни одного факса, ни одного сообщения. Красный глазок автоответчика смотрел на нее будто с насмешкой. Никто ей не звонил – ни из Йоркшира, ни из Шотландии.
4
В тот же поздний вечер, ближе к полуночи, Роуленд Макгир отложил книгу, которую читал, встал и подбросил в камин еще одно полено. Он натянул зеленый свитер, подаренный ему Линдсей на прошлое Рождество, и неслышно прошел мимо стола, за которым сидел его друг Колин Лассел. Роуленд открыл дверь и выглянул на улицу.
Они снимали коттедж в пустынной местности северного Йоркшира. Глаза Роуленда, привыкшие к свету, поначалу ничего не различали. Он прикрыл дверь, подождал немного и снова выглянул. Через некоторое время он увидел кочки, покрытые вереском и утесником, смутные изломанные очертания скал на горизонте и россыпь неярких звезд над головой.
– Только не говори мне, что ты собираешься погулять, – окликнул его Колин. – Сегодня ночь мертвых. Тебя утащат гоблины, а утром я найду тебя окоченевшим, и твои зубы будут скалиться в усмешке вампира.
– И все же я рискну. Люблю гулять по ночам. Хочется подышать свежим воздухом, а то ты за этот вечер выкурил двести сигарет. У меня голова кругом идет от дыма.
– Двести и еще две. – Колин просительно продолжал: – Роуленд, мне до зарезу нужен твой совет.
– Три дня я только и занимаюсь тем, что даю тебе советы.
– Мне нужна консультация. Медицинская помощь. Что-нибудь вроде психоанализа.
– Вы все просто помешались на психоанализе.
– Роуленд, я не могу с ним связаться. Этот негодяй не отвечает на звонки. А факс у меня, наверное, сломан. Каждый раз, когда я набираю номер, он начинает пищать…
– Все, я пошел, – сказал Роуленд и захлопнул дверь.
Он пересек маленький запущенный сад, открыл неохотно поддавшуюся калитку, вдохнул свежий ночной воздух и стал подниматься по крутой тропинке.
Где-то далеко за холмами стояла церквушка в окружении нескольких домов – единственное поселение на много миль вокруг. Из деревушки доносился звон церковных колоколов, отбивавших полночь. Пауза после каждого удара казалась бесконечной. Конец дня. Конец месяца. Не ночь мертвых, а ночь памяти о мертвых, подумал Роуленд, прибавляя шагу, ночь, когда люди возносят молитвы за спасение умерших.
Но его мысли были поглощены живыми. Оставшись один, он сразу почувствовал прикосновение руки, услышал шепот. Поскольку рука и голос принадлежали женщине, которая была матерью его ребенка, а теперь женой другого человека, он постарался вытолкнуть ее из сознания. У него был отработанный прием, который рано или поздно оказывал нужное действие. Правда, здесь, в уединенном месте, это было труднее, чем в Лондоне, где работа и повседневная суета служили прекрасным отвлекающим фактором, но и здесь можно было добиться желаемого.
В отсутствие обычных лондонских хлопот – исследований, сроков, политических игр, постоянной погони за новостями – он обратился к проблемам Колина Лассела, которые как раз к этому времени выросли до размеров кризиса. Решением этих проблем и должен был заняться Роуленд Макгир. Колин, как он утверждал, страдал, а причиной страданий был его наниматель, тот самый «негодяй», не отвечавший на звонки, американский кинорежиссер Томас Корт.
Каким образом ему навязали роль Шерлока Холмса в этой драме, Роуленд и сам не вполне понимал. Метод Колина, как всегда, основывался на эмоциональном шантаже, истерии, неподдельном пафосе и подкупающем обаянии. Он миллиметр за миллиметром подталкивал Роуленда от роли зрителя к роли участника. Теперь Роуленду уже некуда было деваться. Роуленд любил Колина и хотел ему помочь. И вот теперь он мог обратить разум к этой задаче.
По мнению Колина, выйти из кризиса и справиться со всеми трудностями можно было только в том случае, если им вместе удастся понять сложный характер Томаса Корта.
– Если бы мы только могли его вычислить, Роуленд, – объявил Колин, – все мои проблемы были бы решены. Я не могу его разгадать. Он как какая-то проклятая анаграмма, я не могу с ней справиться без посторонней помощи.
И вот теперь Роуленд, который хорошо разбирался и в анаграммах, и в прочих словесных загадках, перебирал в уме все, что ему было известно об этом знаменитом человеке. И заниматься этим ему было интересно, потому что он восхищался Кортом как режиссером, хотя иногда его отталкивали вычурность и холодный расчет в его фильмах. Роуленду казалось, что фильмы Корта представляют собой серию кинематографических ловушек для зрителя, что они всегда были организованы с величайшей и умело замаскированной тщательностью. Некоторые критики, принадлежащие к старшему поколению, не видели эту маскировку. Более молодые критики – и Роуленд был согласен с ними – отмечали необыкновенно умелое использование кинематографической условности. Для Роуленда фильмы Корта обладали бесспорной логикой, каждый кадр отражал индивидуальное видение режиссера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112