Наступило молчание. Колин начал понимать, почему местонахождение Томаса Корта так часто было неизвестно, почему, когда он занимался поисками натуры, ему так часто бывало трудно, почти невозможно связаться со своим режиссером и приходилось ждать, пока тот сам свяжется с ним.
– Талия, насколько серьезно он болен?
– Не знаю. Я знаю только, что ему лучше, когда он по-настоящему работает, когда он не дышит грязным воздухом этого мерзкого города и, главное, когда он находится подальше от своей бывшей жены.
– Почему?
– Потому что он ее слишком сильно любит. Это у него тоже болезнь. – Ее лицо приобрело замкнутое выражение. Она встала. – Как бы там ни было, это не мое дело и уж наверняка не ваше. Сегодня попозже я ей позвоню и скажу, что Томас вылетел в Монтану и что у него там назначена деловая встреча.
– Талия, вы не можете так поступить. Он болен, он в клинике. А вдруг с ним что-нибудь случится?
– Не случится. А вот если она будет сидеть и рыдать у его постели, у него наверняка случится новый приступ. Говорю же вам, он не захочет, чтобы она узнала. Он никогда этого не хочет.
– Но почему, Боже мой, почему? – взорвался Колин. – Зачем все эти тайны? В конце концов, они муж и жена, у них есть ребенок…
– Он не любит, чтобы она видела его больным. – Талия поморщилась. – Он не хочет, чтобы она видела его слабым. И знаете что? Он прав. Эта женщина чует слабость в мужчине, как акула чует следы крови в морской воде.
– Но это чудовищно. Это не может быть правдой.
– Это правда. Я знаю Наташу. Поверьте моему слову.
Ее тон не оставлял никаких сомнений. Колин на мгновение закрыл лицо руками. Он чувствовал, как внутри его нарастает тревога, а разум погружается в смятение. Начал сказываться недостаток сна, но он знал, что истинная причина не в этом. У него был не тот склад ума, а может быть, характера, чтобы разобраться во всех этих сложностях. Любовь есть любовь, говорил он себе, и непонятно, какое отношение к ней может иметь борьба за власть, желание утвердить свое превосходство. Как любовь может быть болезнью? Любовь казалась ему прямой и простой: он любил отца, любил старшего брата, друзей, таких, как Роуленд. Он пытался представить себе обман, предательство, борьбу за власть в своих отношениях с Линдсей и не мог. От него требовалось все самообладание, чтобы только не броситься немедленно к ее ногам и не признаться в любви. Он не мог дождаться, когда наконец сможет сказать ей правду. Почему некоторые ощущают потребность привносить в любовь терзание, обман, увертки и амбиции? Потом ему пришло в голову, что, может быть, именно поэтому люди и добиваются большего успеха, чем, скажем, он. Ведь он не раз сталкивался с женщинами, которым были нужны лишь его деньги, а не он сам, и с женщинами, которые предпочитали ему более расчетливых мужчин.
Он поднялся и попытался сосредоточиться на деталях обстановки. Комната выглядела ужасающе, и даже если Томас Корт застал кого-то на месте преступления, разгром казался слишком внушительным, чтобы объяснить его происходившей схваткой. Драке можно было приписать сломанные стулья, побитую посуду, но никак не разорванные бумаги, устилавшие пол и кожаный диван, с которого кто-то явно пытался содрать обивку.
Он провел рукой по лицу и обратился к Талии:
– Я все-таки не понимаю. Что могло случиться? Когда Томас вам позвонил, он ничего не объяснил?
– Нет. Он еле говорил. Он просто попросил меня приехать. Когда я появилась, дверь была открыта, а Томас лежал на полу, как я говорила. Больше в квартире никого не было.
– Но кто мог это сделать? Что-нибудь украдено?
– Здесь нечего красть.
– Только эта комната?
– Нет, спальня тоже, – сказала она, помедлив. – Я закрыла дверь и не собираюсь туда входить. Придется вам.
Голос ее звучал безжизненно. Колин наклонился, подобрал наудачу несколько обрывков и стал изучать их под светом настольной лампы. Первой была копия страницы из «Нью-Йорк таймс» с интервью Наташи Лоуренс, которую он уже видел и которую написала Линдсей Женевьева Хантер. Фотография Наташи была замазана чем-то белым. Фраза о том, что она собирается купить дом в окрестностях Голливуда, была обведена зелеными чернилами, и рядом с ней крупными буквами было написано: «Лживая сука».
Колин похолодел. Он бросил газету и стал просматривать один за одним другие обрывки. Некоторые касались графика съемок, другие имели отношение к «Конраду» – страницы из книг и журналов по архитектуре. Наконец, там были клочки писем, написанных от руки – и снова заглавными буквами и снова зелеными чернилами. Он уставился на слова, которые, по-видимому, имели отношение к Наташе Лоуренс и телохранителям, увидел упоминание о животных. Он покраснел и уронил обрывки на пол.
Талия, которая молча наблюдала за ним, указала рукой на пол, и Колин увидел сотни таких же обрывков.
– Вы слышали о Джозефе Кинге? – спросила Талия. Ее лицо было лишено всякого выражения.
– Да, Марио мне говорил.
– Вы слышали, что, возможно, он погиб, покончил с собой? – Нет, этого я не знал.
– Мы все на это надеялись. Это его письма. Те, которые он посылал им в течение пяти лет.
– Но он не может быть мертв. – Колин поднял газету и протянул ей. – Зеленые чернила, тот же почерк. А газета вышла четыре дня назад.
– Я знаю. Я уже видела. Вообще-то… – Талия на мгновение умолкла, – вообще-то отчасти поэтому я вас и вызвала. Я испугалась. Я думаю, это он был здесь сегодня, и Томас застал его. Возможно, этот человек искал свои письма или слушал записи своих телефонных звонков.
– Те пленки в спальне? Это записи его звонков? – Колин в изумлении уставился на нее. – Я видел их вчера – дверь была открыта. Талия, но почему Корт их хранит? Я не понимаю.
– Ему нравится их слушать. Не спрашивайте меня, почему. Я никогда не осмеливалась его спрашивать и, честно говоря, предпочитаю этого не знать. Но когда я вошла, они звучали в спальне, и может быть, звучат до сих пор. – Ее передернуло. – Это должны сделать вы. Выключить эту чертову штуку, потом мы соберем пленки и упакуем их вместе с прочим дерьмом. А потом я отвезу их отсюда и сожгу, что следовало сделать уже давно.
– Талия, мы не можем этого сделать. Мы не имеем права. Во-первых, это собственность Томаса, а во-вторых, это же доказательства. Мы должны передать их полиции.
– Эта гадость убивает Тома. – Она отвернулась. – Я видела, как она отравляет его, и больше я этого видеть не хочу. И мы не станем вызывать полицию. Если мы это сделаем, то завтра же вся эта история появится в газетах. Здесь будет полно фотографов и репортеров. Какой-нибудь тупологовый коп заберет эти пленки, и прежде чем вы успеете глазом моргнуть, «Нэшнл инкуайрер» будет с удовольствием обсасывать подробности его брака.
– Талия, я же говорю – вызовем полицию, а не «Рейтер».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112